Семь раз отмерь

– Нет денег – нет отпуска, – твердо сказал Лепски, хотя на самом деле был полон сомнений.

Они с Кэрролл частенько ссорились, хотя не мыслили жизни друг без друга. К несчастью для Лепски, Кэрролл, кажется, всегда выходила победительницей из их стычек, и он прекрасно об этом помнил. Однако на этот раз, неустанно повторял он себе, ей придется смириться с фактами и проявить благоразумие.

– А ты ведь азартный парень, Том, – сказал Биглер, плутовато улыбаясь. – Я бы поставил десять к одному, что тебе придется поехать в отпуск.

Лепски насторожился.

– Поставь сто к одному, и я приму пари, – сказал он.

Биглер покачал головой:

– Чтобы стрясти с меня сотню, ты себе ногу сломаешь, ты, Шейлок[1 - Шейлок – один из персонажей пьесы У. Шекспира «Венецианский купец», еврей-ростовщик. – Здесь и далее примеч. перев.].

Зазвонил телефон. Чарли Таннер, дежурный сержант, никак не мог разобраться с какой-то пожилой богачкой, которая потеряла своего котика.

– Том, ступай и помоги ему, – устало произнес Биглер. – Хоть как-то скоротаешь время.

В половине седьмого вечера Лепски покинул полицейское управление. Стало прохладнее, и он решил, что самое время поговорить с Кэрролл и даже скосить ненавистную лужайку. Прежде всего, решил Лепски, он займется лужайкой, потом поужинает, потом осторожно объяснит Кэрролл, почему именно отпуска в этом году не получится.

Он подъехал к их уютному домику, как обычно взвизгнув тормозами. Больше всего на свете Лепски любил порисоваться, и ему нравилось производить впечатление на соседей, возвращаясь домой. Эти болваны, как он их называл, по обыкновению, торчали у себя в палисадниках. И все они разинули рты, когда Лепски вышел из машины. Вот это ему и нравилось, и он с надменным видом помахал им рукой, а потом остановился, потому что пришла его очередь разинуть рот.

Лужайка выглядела безукоризненно. Когда утром он уходил из дому, трава была два дюйма высотой. А теперь она напоминала бильярдный стол, даже края лужайки были подстрижены, чего лично он никогда не делал.

Кэрролл?

Он сдвинул шляпу на затылок. Это невозможно. Кэрролл превращалась в круглую дуру, стоило ей взяться за мощную газонокосилку. Всего раз он сумел убедить ее попробовать, и в результате пострадала парадная калитка и погибла одна клумба с розами.

Весь в недоумении, Лепски прошагал по дорожке, открыл парадную дверь и тут же потянул носом. От аромата еды, выплывавшего из кухни, рот его наполнился слюной. Обычно его встречали такие кухонные запахи, что он пугался, не горит ли дом. Хотя Кэрролл была кулинаром с амбициями, ее усилия неизменно оборачивались катастрофой.

И запах, приветствовавший Лепски сейчас, стал настоящим потрясением.

Он с опаской шагнул в тесный коридор и заглянул в гостиную. И тут его снова ожидало потрясение. На одном из маленьких столиков в центре комнаты стояла ваза, полная роз с длинными стеблями. Обычно Кэрролл срезала довольно неказистые розы из их садика, однако эти, в вазе, были из тех, что какой-нибудь пройдоха мог бы преподнести кинозвезде в надежде затащить ее в постель.

Внезапно Лепски пробрал озноб. Неужели сегодня какая-то годовщина, о которой он позабыл? Лепски был безнадежен по части дат. Если бы не Макс Джейкоби, записывавший все дни рождения в блокнот и напоминавший о них Лепски, он забывал бы и день рождения Кэрролл.

Что за дата? Лепски стоял, глазея на розы, и пытался вспомнить, когда у них годовщина свадьбы. Он знал, что сегодня не может быть день рождения Кэрролл. Джейкоби спас его от катастрофы всего пять месяцев назад. Но что же за годовщина сегодня?

Кэрролл очень болезненно реагировала, когда он забывал даты.

Лепски же считал, что она просто помешана на этих дурацких датах. Для нее было жизненно важно, чтобы он помнил ее день рождения, свой день рождения, годовщину их свадьбы, день, когда он получил звание детектива первого класса, день, когда они переехали в этот дом. А стоило позабыть – и она превращала жизнь Лепски в кошмар по меньшей мере на неделю.

Лепски собрался с духом. Придется ему импровизировать. Видит бог, он хотел бы запомнить дату их свадьбы, это особенно важная дата. И если он прошляпил ее, точно придется целый месяц терпеть немилость.

А потом он услышал, как Кэрролл, громыхавшая на кухне кастрюлями и сковородками, запела. От «Ты, я и любовь» в ее исполнении у него начинали ныть зубы. Певица Кэрролл была та еще, зато легкие у нее были могучие.

Ошеломленный, Лепски передвинулся к кухонной двери и уставился на свою темноволосую миловидную жену, которая танцевала по кухне в переднике, отбивая ритм своей песни деревянной ложкой.

«Господи! – подумал Лепски. Она хлебнула моей „Катти Сарк“!»

– Привет, детка, – проговорил он сипло. – Я дома.

Кэрролл подбросила ложку к потолку и ринулась к нему, стиснула в объятиях и подарила ему самый чувственный поцелуй со времен их медового месяца.

– Том, дорогой! Ммм! Чудесно! Еще разок!

«Катти Сарк» там или что еще, но Лепски не растерялся. Его руки прошлись по стройной спине Кэрролл и опустились на ее ягодицы, после чего он крепко прижал ее к себе.

Кэрролл решительно отстранила его:

– Не сейчас, позже. Лучше займись пока чем-нибудь полезным. – И, еще больше усилив его ошеломление, она провальсировала к холодильнику и достала бутылку шампанского. – Открой. Ужин уже через минуту.

Лепски уставился на бутылку, разинув рот, и едва не выронил ее.

– Но детка…

– Открой. – Она вернулась к плите и перевернула два огромных стейка, сдвинув в сторону горку жареного лука, затем принялась перемешивать подрумяненный картофель.

– Конечно… конечно.

Лепски завозился с проволокой на горлышке бутылки, затем недюжинным усилием рванул пробку, которая пролетела через всю кухню. Вино, пузырясь, ринулось наружу, и Кэрролл подставила два бокала. Лепски наполнил бокалы, все еще пребывая в ошеломлении.

– За нас! – театрально провозгласила Кэрролл, взяв у него бокал. – Самых замечательных людей на свете!

– Ага, – отозвался Лепски, снова гадая, сколько его «Катти Сарк» она выхлебала.

– Ладно, будем ужинать! – воскликнула Кэрролл, осушив свой бокал. – Открой вино. Оно на столе.

– Конечно. – Лепски поплелся в их небольшую столовую.

Стол был накрыт, в качестве главного украшения в центре стояли розы и бутылка лучшего красного вина Калифорнии, дожидавшаяся его внимания.

Он начал мысленно подсчитывать общую сумму. Шампанское… вино… розы! Господи! Да она, должно быть, спустила все деньги, отложенные на хозяйство!

Кэрролл внесла две тарелки, нагруженные стейками, жареным луком и картошкой.

– Наслаждайся! – сказала она, усаживаясь. – Я сама налью вина.

Голод притупил страхи Лепски. Он не помнил, чтобы когда-нибудь ел такой отличный стейк. Он волком накинулся на мясо.

– Потрясающе! – воскликнул он с набитым ртом. И тут его пронзила одна мысль. – Такой стейк должен стоить целое состояние.

– Он и стоил, – подтвердила Кэрролл самодовольно. – Купила у Эддиса.

Лепски перестал жевать, ощущая волну озноба. Эддис держал самую дорогую мясную лавку в городе. Лепски часто посматривал на его витрину с таким соблазнительным, сочным мясом, однако, увидев цену, в ужасе спешил прочь.

– У Эддиса, значит?

– Самое лучшее мясо.