Зверобой

– Нет, минг, ты ошибся. Я не из числа моравских братьев и не люблю бродить по лесам и читать проповеди краснокожим. Я только охотник, хотя, нет сомнения, во время этой войны моему карабину придется иметь дело с вашим братом. Буду сражаться, но не имею желания ссориться из-за какой-нибудь лодки.

– Так. Брат мой очень молод. Очень умен. Не воин – добрый краснобай. Главный на советах.

– Ничего ты не угадал, минг, – возразил Зверобой, краснея от досады при этом сарказме индейца. – Я хочу провести всю свою жизнь в лесу и провести мирно. Все молодые люди обязаны идти на войну, если требует этого нужда; но резня – не то, что война. Еще раз приглашаю тебя идти своей дорогой, и, надеюсь, мы расстанемся друзьями.

– Так! У моего брата седина под черными волосами. Старый ум – молодой язык.

Протянув руку, индеец подошел с улыбающимся лицом, выражая доверчивость и дружбу. То же с своей стороны сделал и Бумпо. Они пожали друг другу руки в знак искреннего желания разойтись друзьями.

– Хорошо! Всякий на свое! Моя лодка – мне. Твоя лодка – тебе. Глянь сюда: я на свою лодку, ты на свою, – и будет хорошо.

– Нет, краснокожий, ты ошибаешься, когда думаешь, что одна из этих лодок принадлежит тебе. Пойдем на берег, и ты уверишься в этом собственными глазами.

– Хорошо!

Они оба пошли к берегу, не обнаруживая ни малейшего недоверия друг к другу. Индеец несколько раз забегал даже вперед, показывая своему товарищу, что он не боится повернуться к нему спиною. Когда они вышли на открытое место, индеец протянул руку к лодке Зверобоя и выразительно сказал:

– Не моя лодка – бледнолицего. Эта – краснокожего. Не нужна чужая – давай собственную.

– Ты ошибаешься, краснокожий, жестоко ошибаешься. Эту вторую лодку берег для себя старик Томас Гуттер, и по всем возможным законам, красным или белым, она принадлежит ему, никому другому. Осмотри хорошенько работу: индейцу никогда не сделать такой лодки.

– Хорошо! Брат мой не стар по годам – по уму стар. Индеец не сделает. Работал белый человек.

– Очень рад, что ты убедился, иначе пришлось бы нам поссориться, потому что всякий имеет право требовать то, что принадлежит ему. Но для прекращения всяких споров и недоразумений я отпихну эту лодку так, чтобы не достать ее ни тебе, ни мне.

Говоря это, он оттолкнул ее с такой силой, что легкий челнок отскочил от берега футов на сотню и поплыл по течению вперед, не подходя к берегу.

При этом неожиданном движении минг остолбенел и бросил жадный взгляд на другую лодку, в которой сохранились все весла. Но это изменение в лице индейца продолжалось не более минуты, и оно тотчас же снова приняло дружелюбный вид.

– Хорошо! – повторил индеец выразительным тоном. – Молодая голова – старая душа. Умеет кончать споры. Прощай, брат. Твой идет в дом на воде – дом Бобра; индеец уйдет в лагерь сказать вождям – не нашел каноэ.

Это предложение обрадовало Зверобоя, спешившего увидеться с дочерьми Гуттера, и он с удовольствием пожал протянутую руку индейца. На прощанье еще раз оба рассыпались в выражении братских, дружелюбных чувств. Когда красный вернулся в лес со своим ружьем подмышкой, как носят охотники, белый человек пошел к лодке, следя за всеми движениями краснокожего. Впрочем, такая недоверчивость скоро показалась ему совершенно неуместною, и он, опустив свой карабин, думал только о приготовлениях к отплытию; но когда через минуту он случайно повернулся назад, страшная опасность поджидала его. Индеец, скрывшись за кустарником, следил за ним, как кровожадный тигр, и направил уже дуло своего ружья прямо на того, кого он столько раз называл братом.

В эту минуту Зверобою пригодился как нельзя лучше продолжительный опыт охотника. Привыкнув стрелять в оленя на всем скаку, часто даже тогда, когда можно было лишь по догадке судить о положении его тела, он и в эту минуту воспользовался своим обычным методом. Поднять карабин и прицелиться было делом одного мгновения. Он почти наудачу выстрелил в ту часть кустарника, где, по его предположению, должно было находиться туловище коварного индейца. Затем он поднял голову, выпрямился, как сосна, и ожидал последствий выстрела. Минг испустил ужасный крик, стремительно выскочил из кустарника и побежал на открытое пространство, размахивая томагавком. Стоя неподвижно на месте, Зверобой положил карабин на плечо и машинально отыскивал рукою патрон. Индеец между тем подбежал к нему шагов на сорок и бросил в него томагавк, но так не метко и такою слабою рукой, что молодой охотник должен был сделать несколько шагов, чтоб схватить это оружие за рукоятку. В ту же минуту индеец обессилел, зашатался и повалился на землю.

Бросив томагавк в лодку и зарядив опять карабин, Зверобой подошел к индейцу и остановился возле него с печальным видом. Первый раз лежал перед ним умирающий человек, и это был первый, погибавший от его руки. В сердце Зверобоя зародилось болезненное чувство, ослаблявшее ту радость, которую он чувствовал при мысли об избавлении от неминуемой смерти. Индеец еще не умер, хотя пуля пробила его тело навылет. Он лежал без движения на спине, но его глаза следили за всеми движениями победителя, как у птицы, попавшейся в расставленные сети птицелова. Вероятно, он ожидал рокового удара, который должен предшествовать сдиранию волос с черепа, или, быть может, он думал, что эта варварская операция будет сделана ему до смерти. Зверобой понял эту мысль и поспешил успокоить умирающего.

– Нет, краснокожий, нет, – сказал он. – Тебе нечего меня бояться. Я не торгую человеческими скальпами. Мне нужно только твое ружье, и я готов оказать тебе всевозможные услуги, хотя не могу оставаться долго на этом месте. Ружейные выстрелы не замедлят привлечь сюда кого-нибудь из вашего лагеря.

Затем, отыскав в кустарнике ружье индейца, он отнес его в лодку и воротился опять.

– Теперь мы больше не враги, краснокожий, и ты можешь требовать какой угодно услуги.

– Воды, – прошептал умирающий, – дай бедному индейцу воды!

– У тебя будет вода. Я принесу тебя на край озера, и ты можешь пить сколько угодно. Говорят, будто раненого всегда одолевает жажда.

Взвалив индейца на плечи, Зверобой принес его к озеру и положил у воды таким образом, что тот легко мог утолить свою жажду. Затем он сел возле раненого и положил его голову на свое колено.

– Было бы ложью, брат мой, если бы я стал говорить, что час твой не пришел. Нет, этого я не скажу. Дни твои сочтены. Я думаю, что умирающий чувствует облегчение, когда слышит прощение из уст своего брата. И вот, любезный брат, я прощаю тебя за то, что ты с таким безумным зверством собирался лишить меня жизни. Потому прощаю тебя, что твой замысел, в сущности, не принес мне никакого зла, и потому еще, что я вообще не могу питать вражды к умирающему человеку, кто бы он ни был, краснокожий или белый. К тому же ты человек дикий и поневоле усвоил жестокие привычки.

– Хорошо, – сказал индеец, не понявший, по-видимому, и половины из речи охотника. – Молодая голова, молодое сердце, стариковский ум. Твое имя?

– Зверобоем зовут меня теперь, но делавары сказали, что после первой войны будет у меня другое имя, более достойное мужчины.

– Зверобой – хорошо для ребенка, но дурно для воина. Лучшее впереди. Не бойся, – индеец с большими усилиями поднял руку и прикоснулся к груди молодого человека. – Верный взгляд; рука – молния; мишени – смерть! Скоро славный воин. Зверобой не годится. Соколиный Глаз – твое имя. Соколиный Глаз, дай руку!

Зверобой, или Соколиный Глаз, как индеец назвал его в первый раз, – впоследствии это имя за ним утвердилось, – взял руку минга, и тот испустил последний вздох, с удивлением взглянув на незнакомца, обнаружившего столько хладнокровия и ловкости.

Зверобой встал и посадил мертвеца на камень спиною к дереву, приняв меры, чтобы он не свалился или не принял позы, которая считается неприличною у индейцев. Исполнив эту обязанность, он еще раз с печальным видом осмотрел врага и сказал, обращаясь к трупу, как будто тот мог его слышать:

– Я не покушался на твою жизнь, краснокожий брат, но ты сам довел меня до того, что я принужден был выстрелить в тебя. Вот и кончилось мое первое сражение с моим братом, и это, вероятно, не последняя битва. До сих пор я сражался с волками, медведями, барсами, оленями, дикими кошками, а вот теперь начинаю биться с краснокожими. Ах, если бы Чингачгук узнал, что я не позорю делаваров и воспитание, которое они мне дали!

– Соколиный Глаз – твое имя!

Его размышления вдруг были прерваны внезапным появлением на берегу озера, саженях в пятидесяти, другого индейца. Краснокожий, привлеченный ружейными выстрелами, вышел из леса почти без всяких предосторожностей, и Зверобой увидел его первым. Заметив в свою очередь молодого охотника, индеец испустил пронзительный крик, на который немедленно с различных сторон отозвалась дюжина громких голосов. Медлить было нечего. Зверобой сел в лодку и начал грести изо всех сил.

Отплыв от берега на расстояние, не доступное ружейной пуле, Бумпо бросил весла и стал наблюдать сцену, которая должна была произойти на берегу. Труп индейца, прислоненный к дереву, сидел неподвижно на камне. Индеец, появившийся на берегу, углубился опять в лес, и вокруг господствовало глубокое молчание. Но вдруг толпы индейцев выскочили из лесу, прибежали на мыс и, увидев труп своего товарища, наполнили воздух яростными криками. Затем, по мере приближения к трупу, раздались радостные восклицания, вызванные уверенностью, что победитель не успел сорвать волос с черепа своей жертвы, без чего победа никогда не считается полной. Никто из них, однако, не думал стрелять в молодого охотника, так как было ясно, что выстрелы не достигнут цели: американские индейцы, как пантеры, редко нападают на врагов, если не убеждены в возможности победы.

Зверобой решил ехать к за?мку, но прежде всего ему следовало поймать остальные две лодки, пущенные по озеру. Первую догнал он без труда и взял на буксир, тогда как другая, сверх всякого ожидания, подплыла довольно близко к берегу, и, что всего удивительнее, ее движение не совсем сообразовалось с направлением ветра. Загадка скоро объяснилась. Зверобой подъехал ближе и увидел голую человеческую руку, действовавшую медленно, но верно вместо весла. Оказалось, что рука принадлежала индейцу, лежавшему в лодке навзничь и забравшемуся туда в то самое время, как Зверобой был занят с его товарищем на берегу. Уверенный, что у индейца не было никакого оружия, Бумпо не поднял даже карабина и подъехал на самое близкое расстояние. Заслышав шум весел другой лодки, индеец стремительно поднялся на ноги и испустил пронзительный крик.

– Ну, любезный, ты, я думаю, наигрался довольно в этой лодке, – сказал Зверобои спокойным тоном. – Советую тебе, если ты благоразумный человек, ее оставить. Вплавь пришел, вплавь и убирайся. Крови мне твоей не нужно, хотя другие на моем месте не поцеремонились бы с твоим черепом. Слышишь ли, краснокожий? Убирайся подобру-поздорову, не то дойдет дело до расправы.

Индеец не понял ни одного слова, но жесты Зверобоя, сопровождаемые выразительным взглядом, объяснили ему смысл речи. Быть может, вид карабина под рукой у белого человека также ускорил его решение. Он пригнулся, как тигр, готовый пуститься в бегство, испустил громкий крик, и во мгновение ока его нагое тело исчезло под водою. Затем он всплыл на поверхность уже в нескольких саженях от лодки, и взгляд, брошенный им назад, убедительно доказывал, насколько он боялся огнестрельного оружия белого человека. Но Зверобой вовсе не имел враждебных намерений. Он спокойно привязал вырученную лодку и удалился от берега.

Когда индеец доплыл до суши и стряхнул с себя воду наподобие легавой собаки, его опасный враг уже был далеко по дороге к за?мку старика Тома.

Солнце во всем блеске лило свои лучи на эту прекрасную гладь воды, которой европейцы в то время еще не дали никакого названия. Когда Зверобой подъехал к за?мку, он увидел, что Юдифь и Гэтти были на платформе, с величайшим нетерпением ожидая его прибытия.

Глава VIII

Сестры стояли и молчали, пока Зверобой с беспокойным и печальным лицом взбирался на площадку. Наконец Юдифь, делая над собою отчаянное усилие, вскричала:

– Отец?

– С ним случилось несчастье, и я не буду скрывать ничего, – отвечал Бумпо простодушно. – Старик Гуттер и Генрих Марч в плену у мингов, и неизвестно, чем все это кончится. Лодки я выручил все, и это может служить для нас некоторым успокоением, потому что краснокожие должны пуститься вплавь или построить паромы, чтобы добраться до нас. На закате солнца будет с нами Чингачгук, если только мне удастся его привезти. Мы с ним соединенными силами будем защищать ковчег и за?мок до тех пор, пока не приедут сюда крепостные офицеры с отрядом солдат, которым правительство поручит разогнать эти шайки.

– Офицеры! – вскричала Юдифь с живейшим волнением, окрасившим ее щеки. – Кто думает об офицерах? Мы и одни можем защищать за?мок. Расскажите нам об отце и о бедном Генрихе Марче.

Бумпо начал подробный рассказ о всех приключениях прошлой ночи, не утаивая ничего. Сестры слушали с глубоким вниманием, но не обнаруживали чрезмерной растерянности, которая неминуемо охватила бы женщин, не привыкших к случайностям и опасностям пограничной жизни. Юдифь, казалось, была встревожена гораздо больше своей сестры, и это чрезвычайно изумляло Зверобоя. Потом обе сестры машинально принялись за приготовление завтрака, которым воспользовался один только Зверобой, усвоивший солдатскую способность есть и пить во всякое время, несмотря ни на какие тревоги. Юдифь и Гэтти молча сидели за столом, не притрагиваясь к приготовленным блюдам. Наконец Юдифь прервала молчание:

– Отец мой очень любит эту рыбу. Такой лососины, по его словам, нет в море.

– Ваш отец, как видно, хорошо знаком с морем, – отвечал Бумпо, бросая на Юдифь вопросительный взгляд. – Скорый Гэрри говорил мне, что он был когда-то моряком.

– Мне Генрих Марч ничего не рассказывал из биографии моего отца, и я решительно ничего не знаю. Впрочем, и я думаю, что он был моряком. Если бы вскрыть вот этот сундук, мы узнали бы, вероятно, всю историю нашей семьи. Но отпереть его не так-то легко!

Зверобой впервые обратил свое внимание на этот замечательный сундук. Краска на нем совершенно полиняла, – было ясно, что обращались с ним без всякой церемонии, – но материал и работа были превосходны. Молодой охотник не видел еще ничего подобного. Сундук был сделан из крепкого черного дерева, и железные полосы покрывали его вдоль и поперек. Он был заперт тремя огромными замка?ми, и его стальные петли были отделаны с таким искусством, которое могло быть доступным только лучшим лондонским ремесленникам. Сундук был очень велик, и когда Зверобой попытался его приподнять, оказалось, что его тяжесть соответствовала величине.