Зверобой

Они поспешно тронулись с места. Зверобой пролагал дорогу и брал вправо или влево, как указывал товарищ. Минут через десять они вдруг очутились под палящими лучами солнца, на маленькой песчаной площадке, омываемой с одной стороны водами озера. Отсюда открывался оригинальный, в полном смысле этого слова, вид, и Зверобой не мог удержаться от восклицания, когда перед ним неожиданно открылась великолепная картина. Почти в уровень с площадкой, на которой они стояли, лежало пространство тихой и прозрачной воды, мили на три в длину и на полмили в ширину. К югу от этого места озеро суживалось почти наполовину. Его берега были неправильны и неровны, представляя с одной стороны небольшие мысы, вдававшиеся в озеро, с другой – изгибаясь маленькими бухтами. На севере озеро примыкало к горе, имевшей по обе стороны пологие и ровные скаты. Общий характер местности был гористый.

Кругом царили тишина и какой-то торжественный покой. Везде и со всех сторон виднелись только поверхность озера, гладкого, как стекло, чистое небо и бесконечная перспектива густого леса с богатою растительностью. Вся видимая поверхность земли, от округленных горных вершин до конца озера, была покрыта роскошною зеленью. Ничего не изменила здесь рука человека. Вся картина была делом одной природы.

– Прекрасный вид, очаровательный вид! – воскликнул Натаниэль, опираясь на свой карабин и оглядываясь по всем направлениям направо и налево, на север и на юг. – Краснокожие, как я вижу, не дотронулись здесь ни до одного дерева. Гэрри Марч, твоя Юдифь, должно быть, умная и рассудительная девушка, если она провела половину своей жизни в этом очаровательном месте.

– Она умна, это правда, но прихотлива и своенравна. Впрочем, она не всегда проживала здесь со своим отцом. Старик Том до моего с ним знакомства обыкновенно переселялся на зимнее время в пограничные области, возле крепостей, откуда можно было слышать пушечную пальбу. Там-то Юдифь и познакомилась с ветреными офицерами.

– Но, во всяком случае, Гэрри, это место может иметь благотворное влияние на ее характер, как бы он ни был испорчен. Но что это прямо перед нами, посреди воды? Это не то остров, не то барка?

– Крепостные офицеры называют это За?мком Канадского Бобра, и сам Том Плавучий не возражает против этого названия. Это его постоянный, оседлый дом, потому что, надо тебе сказать, у него два дома: один никогда не переменяет места – вот он перед тобою; другой, напротив, плавает по воде и появляется попеременно в различных частях озера. Этот последний дом он называет «ковчегом».

– Видишь ты этот «ковчег»?

– Нет. Он теперь, я полагаю, на южной стороне или укрылся на якоре в какой-нибудь бухте. Наша каноэ готова, и минут в пятнадцать мы можем доплыть до За?мка Канадского Бобра.

Уложив котомки, оружие и всю свою провизию, они сели в лодку и одним ударом весла оттолкнули ее от берега на несколько саженей. Быстро понесся легкий челнок по ровной поверхности прозрачной воды, и через несколько минут Зверобой уже ясно мог видеть странное здание старика Тома.

За?мок Канадского Бобра красовался на озере в расстоянии, по крайней мере, четверти мили от ближайшего берега. Натаниэль с изумлением заметил, что в этом месте не было ни малейших следов острова: «за?мок» был построен на сваях, вокруг которых виднелась вода, достигавшая, казалось, значительной глубины. Но Гэрри объяснил, что в этом, и только в этом, месте была длинная и узкая отмель, идущая от севера к югу на несколько сотен ярдов.

– Нужно тебе сказать, Натаниэль, – продолжал Гэрри, – что индейцы и охотники три раза сжигали дом на суше старика Тома, и в одной из перепалок с краснокожими он потерял своего единственного сына. С того времени он должен был перебраться на воду, и, по-моему, сделал отлично. Здесь он совершенно в безопасности и может, если не ошибаюсь, устоять против самого сильного нападения. У него нет недостатка ни в порохе, ни в оружии всякого рода, да и за?мок построен так, что ему нечего бояться свинцовых орехов.

Натаниэль, получивший от колонистов некоторые понятия о военном искусстве, видел ясно, что его товарищ не преувеличивал. В самом деле, за?мок был построен так, что в случае атаки все выгоды были на стороне осажденных, а все неудобства – на стороне осаждающих, которых буквально можно было засыпать пулями.

– Ты, любезный Гэрри, как я вижу, превосходно знаешь всю историю этого за?мка, – сказал Натаниэль, когда его товарищ начал описывать все подробности устройства жилья Тома Плавучего. – Неужели любовь так сильна, что мужчина охотно изучает даже историю дома, где живет его возлюбленная?

– Если я знаю все, Натаниэль, мудреного в этом нет ничего. Тут было много народу в то время, когда старик Том сооружал свой за?мок, и мы усердно помогали ему при постройке. Я вынес на своих плечах значительную часть толстых бревен и могу тебя уверить, что на этом берегу все лето раздавались дружные удары топоров. Старик не скупился и каждый день вдоволь угощал нас дичью. Мы в свою очередь не торопились со своими кожами в Альбани и отстроили ему дом на славу. Гэтти глупа, скрыть этого нельзя, но она приготовляла нам отличные обеды, и я в ту пору повеселился на свой пай за гостеприимным столом старого Тома.

Оба охотника подплыли почти к самому за?мку. На лицевой его стороне была расположена дощатая платформа в двадцать квадратных футов.

– Старик Том называет эту набережную своим двором, – сказал Гэрри, привязывая челнок. – Крепостные офицеры в свою очередь называют ее двором за?мка. Я не понимаю, впрочем, какой это двор, если в нем нет никаких запоров. Ну, вот, я так и думал: нет ни души. Вероятно, вся семья отправилась на поиски.

В то время как Гэрри рассматривал на площадке багры, снасти, удочки, сети и другие принадлежности рыболовства, Натаниэль поспешил войти в дом и смотрел на все предметы с любопытством, не свойственным человеку, который так давно освоился со всеми привычками индейцев. Все было чисто и опрятно внутри за?мка, разделенного на несколько маленьких комнат. Самая большая и первая при входе служила в одно и то же время кухней, столовой, гостиной и залой. Мебель была вообще груба, самой простой, незатейливой работы. Впрочем, тут были довольно хорошие стенные часы, стол, два-три стула и прекрасное бюро, взятое, вероятно, из дома, имевшего большие претензии на изящный вкус. Маятник часов качался исправно, и стрелка указывала на одиннадцать, тогда как, судя по солнцу, было гораздо позже. В углу стоял большой кованый сундук. Столовая посуда была незатейлива, но расположена в образцовом порядке.

Осмотрев эту комнату, Натаниэль приподнял деревянную задвижку и вошел в узкий коридор, разделявший заднюю часть дома на две неравные половины. Отворив первую дверь, попавшуюся на глаза, он очутился в спальне, и при одном взгляде на нее убедился, что это была комната двух женщин. Возле постели на вколоченных гвоздях висели различные принадлежности женского туалета. Здесь, между прочим, были хорошенькие башмаки с серебряными пряжками, какие носили лишь зажиточные женщины, и несколько разноцветных вееров. На самом видном месте висели: шляпка, кокетливо убранная лентами, и женские длинные перчатки, которые в ту пору составляли предмет роскоши даже для богатых дам.

Замок Канадского Бобра красовался на озере…

Все это Натаниэль осматривал с напряженным вниманием. Уже давно не был он в комнатах женщин, и в его душе пробудились воспоминания детства. Он думал о своей матери, отличавшейся в своих нарядах такою же простотою, как Гэтти Гуттер, и о сестре, любившей щеголять туалетом так же, как Юдифь Гуттер. Долго пробыл он в этой комнате, погруженный в размышления о невозвратных временах детства, и медленными шагами вышел на платформу, где оставил своего товарища.

– Старик Том, как я вижу, промышляет нынче и бобрами, – сказал Гэрри, отыскавший на площадке несколько капканов для ловли этих зверей. – Если тебе вздумается здесь погостить, мы можем весело провести время. Том и я будем доказывать бобрам свою злость и хитрость, а ты станешь ловить рыбу и стрелять дичь. Не так ли, Натаниэль?

– Очень рад, любезный друг; но должен сказать, что при случае, пожалуй, и я не прочь от ловли бобров. Правда, делавары прозвали меня Зверобоем и Непромахом исключительно за то, что я метко стреляю в оленей; но я надеюсь, что рука моя не дрогнет, если придется иметь дело и с другими зверями. А кстати: губернатор или королевские агенты дали какое-нибудь имя этому озеру?

– Пока никакого. Последний раз, когда я продавал кожи, один из этих господ вздумал было меня расспрашивать, да только проведал не слишком много. Он слыхал, что есть тут где-то озеро. Я со своей стороны нагородил ему, что вода здесь самая мутная и что тысячу раз успеешь завязнуть по горло в трясинах, прежде чем доберешься до этого места. Он мне показывал даже карту, и там отмечено, действительно, озеро на таком пункте, который должен отстоять отсюда, по крайней мере, на пятьдесят миль. Разумеется, я не счел нужным выводить его из этого приятного заблуждения.

Рассказывая, Гэрри хохотал от всего сердца и, очевидно, был в восторге, что так мастерски одурачил королевского агента.

– Я очень рад, – сказал Натаниэль, – что бледнолицые не успели еще окрестить никаким именем все эти места, потому что эти крестины у них всегда предшествуют самым беспощадным опустошениям. Краснокожие, однако, должны как-нибудь называть это место, и я уверен, что они приискали характерное имя для этих окрестностей.

– Ну, что касается диких племен, то, вероятно, каждое из них по-своему коверкает на своем языке все предметы на свете. Мы, в свою очередь, называем озеро просто Глиммерглас (сверкающее стекло), так как, ты видишь, на его поверхности чудесно отражаются все эти сосны. Надо думать, что на дне его бьет множество ключей, из которых, пожалуй, могут образоваться целые реки.

– Я хорошо знаю, что отсюда вытекает река, и мне говорили, что утес, возле которого я должен встретиться с Чингачгуком, находится у реки. Не дала ли ей колония какого-нибудь имени?

– Колония в этом отношении имеет преимущество над нами, потому что она владеет самой большой частью этой реки. Имя, которым жители колонии окрестили ее, распространяется до самого истока, потому что названия рек, естественно, всегда распространяются против течения. Я не сомневаюсь, Натаниэль, что ты в стране делаваров непременно должен был видеть Сосквеганну{Сосквеганна (Саскуиханна) – река общим протяжением около 720 километров – образуется из соединения Восточной и Западной Сосквеганны и впадает в Чизепикскую бухту в Атлантическом океане.}.

– Я сотню раз охотился на ее берегах.

– Вот это и есть та самая река, о которой ты говоришь. Мне очень приятно, что для нее сохранили то название, какое первоначально дали ей краснокожие. Будет и того, что у них отбирают земли: имена могут оставаться.

Натаниэль не отвечал и, опершись на карабин, рассматривал очаровательную картину, расстилавшуюся перед его глазами. Вид озера в самом деле был великолепен, и сейчас оно блистало всей своей красотой. Его гладкая, как стекло, поверхность была прозрачна, как самый чистый воздух, и отражала горы, заросшие темными соснами и густой зеленой травой, покрывавшей склоны. Все было полно глубокого покоя, еще не возмущенного властною рукою человека. Здесь было неприкосновенное царство природы, и все способно было наполнить неизъяснимым восторгом человеческую душу, проникнутую сознанием истинной красоты беспредельного мира. Натаниэль, сам того не зная, был душою поэт. Он находил мощное наслаждение в изучении великой книги красот и многообразных форм, сокрытых в непроницаемой глубине лесов, и не мог оставаться равнодушным к великолепию подобного ландшафта. Его душа наполнялась тем поэтическим восторгом, которое может родить лишь безграничное спокойствие природы.

Глава III

Скорый Гэрри думал больше о Юдифи Гуттер, чем о красотах Глиммергласа и о ландшафте, окружавшем это озеро. Осмотрев все, что лежало на платформе, он опять подошел к лодке и пригласил своего товарища отыскать на озере семейство Гуттера. Но перед этим он вооружился находившейся между его вещами подзорной трубой и тщательно осмотрел всю северную часть озера, особенно мысы и бухты.

– Я думал, – сказал Гэрри, – что старик Том отправился отсюда на север, оставив свой за?мок на произвол судьбы. Но так как теперь ясно, что его нет на северной стороне, то мы поедем на юг. Авось, отыщем в какой-нибудь норе.

– А разве он счел нужным выкопать себе какое-нибудь логовище на берегу этого озера? – спросил Натаниэль, усаживаясь в каноэ. – Мне кажется, что в этом уединении спокойно можно предаваться своим мыслям, не опасаясь нечаянных нападений.

– Ты забываешь, Натаниэль, про мингов и разных других дикарей, союзных французам. Разве найдешь где-нибудь клочок земли, куда бы не забрались эти гончие собаки?

– Конечно, я слыхал про них много дурного, но почему же они гончие собаки?

– Как же назвать их иначе? Если слушать тебя, то выходит, что твои делавары чуть ли не совершенство, тогда как, по-моему, и делавары и минги хуже всякой дряни. Но вот в чем штука: люди на земле бывают трех цветов: белые, черные и красные. Белый цвет, разумеется, самый лучший, а следовательно, и белый человек лучше других людей. Затем следует человек черный: он может жить возле белого, принося ему удовольствие и пользу. Но красный человек никуда не годится, и, по-моему, очень глупо индейца называть человеком.

– А по-моему, Гэрри, все люди сходны между собою…

– Сходны? Это ловко. Неужто ты думаешь, что негр похож на белого, или я, например, похож сколько-нибудь на краснокожего?

– Все люди имеют одни и те же чувства, хотя я и не отвергаю, что каждое племя отличается особенностями. Впрочем, перестанем толковать об этом. Каждый может думать, что ему угодно. Смотри, как бы нам не проглядеть старика Тома. Может быть, он скрывается где-нибудь среди этих густых листьев.

Чего боялся Натаниэль, то легко могло случиться. По всему берегу озера, в том месте, куда он указывал, мелкие деревья совершенно заслоняли своими ветвями берега, которые по большей части были довольно круты. Охотники плыли быстро: при колоссальной силе Скорого Гэрри каноэ летела, как перо, а Зверобой управлял ею с необыкновенною ловкостью. Всякий раз, как они проезжали около мыса, Гэрри бросал взгляд на бухту, надеясь увидеть ковчег, стоящий на якоре или у берега. Но надежды его не сбывались, а между тем они проехали больше двух миль, и за?мок уже совершенно скрылся из виду. Наконец, Гэрри бросил весла и недоумевал, в какую сторону им направить дальнейшие поиски.

– Неужели старик Том вздумал подняться вверх по реке? – сказал он, тщательно осмотрев восточный берег, который можно было видеть беспрепятственно на всем его протяжении. – Должно быть, он чересчур увлекся своим новым ремеслом! Делать нечего, поедем и мы по реке. Только вначале будет дьявольски трудно пробираться сквозь листья и сучья.

– Да где ж эта река, Гэрри? – с изумлением спросил Натаниэль. – Ни на берегу, ни между деревьями я решительно не вижу нигде прохода, через который могла бы вытекать из озера Сосквеганна!..

– Вот в том-то и штука, что все реки похожи на людей, которые появляются на свет, скорчившись в комочек, а уже потом развиваются у них огромные головы и широкие плечи. Ты не видишь реки потому, что она проходит между высокими и крутыми берегами, и деревья покрывают ее воды, словно кровля какой-нибудь дом. Если старик Том не укрылся в бухте, значит, его надо искать на реке. Но заглянем сперва в бухту.

Они снова взялись за весла, и Гэрри объяснил товарищу, что недалеко от них находится очень мелкая бухта, образовавшаяся возле длинного мыса. Ее называли бобровой бухтой, потому что в ней водилось множество канадских бобров. Здесь довольно часто старик Гуттер останавливался со своим ковчегом, который совершенно скрывался в этом месте.

– Заранее, разумеется, нельзя знать, какие гости могут нахлынуть в эту сторону, – продолжал Гэрри, размахивая веслом, – и потому неплохо приютиться в таком месте, откуда можно их видеть издали. Эта предосторожность особенно необходима теперь, в военное время, когда какой-нибудь минг может свалиться тебе, как снег на голову. Но у старика Тома отличное чутье, и его мудрено застигнуть врасплох.

– За?мок виден со всех сторон, и я полагаю, что старик Гуттер легко наживет врагов, если озеро сделается известным.

– Твоя правда, Натаниэль: неприятеля нажить всегда легче, чем какого-нибудь друга. Страшно подумать, сколько есть средств и способов накликать врагов на свою шею. Одни готовы выколоть тебе глаза единственно за то, что ты не разделяешь их образа мыслей; другие выкапывают из земли секиру, когда видят, что ты слишком далеко ушел от них вперед. Я знал одного сумасброда, который поссорился с своим другом единственно за то, что тот не признавал его красавцем. Вот, например, о тебе, Натаниэль, никак нельзя сказать, чтобы ты был красавец первого сорта. Однако, само собою разумеется, ты не сделаешься моим врагом, если я скажу тебе это в глаза.

– Я не желаю быть ни лучше, ни хуже того, каким меня создала природа. Может быть, мое лицо действительно не отличается красивыми чертами, как представляют их себе тщеславные и легкомысленные люди; но все же я не урод, и, надеюсь, найдутся люди, которые отдадут должное и мне.