На суше и на море. Сатанстое (сборник)
– Это действительно прелестная девушка, мисс Аннеке, – сказал Бельстрод, когда мы вышли с ним на улицу, – я положительно горжусь моим родством с ней и надеюсь со временем вступить с ней в еще более близкое родство! – хвастливо добавил он.
Я невольно вздрогнул и взглянул ему прямо в лицо.
Бельстрод самонадеянно улыбался, но был при этом совершенно спокоен и с легкостью светского человека продолжал:
– Я вижу, что моя откровенность вас удивляет, но я не вижу причины скрывать то, что я намерен просить руки этой девушки; мне, напротив, кажется, что порядочному человеку даже необходимо громко заявить о своем намерении в подобном случае.
– Заявить? Да, конечно, самой девушке или ее семье, но не всем и каждому.
– Я, пожалуй, готов с вами согласиться в обычных случаях, но когда речь идет о мисс Аннеке Мордаунт, то человеколюбие требует не допускать, чтобы бедные молодые люди питали себя несбыточными надеждами и тратили даром свои сердечные чувства. Ваши отношения к семье Мордаунт мне хорошо известны, но другие молодые люди легко могут проникнуть в эту семью с более корыстными намерениями. Не правда ли?
– Что же вы хотите этим сказать, мистер Бельстрод? Что мисс Мордаунт ваша невеста?
– О нет! Она еще не дала мне своего согласия, но, с согласия моего отца, я просил ее руки у Германа Мордаунта, и это дело на мази. Приведет ли оно к желанным для меня результатам, об этом вы лучше в состоянии судить, чем я, потому что в качестве беспристрастного зрителя лучше можете оценить чувства мисс Аннеке ко мне, чем я сам.
– Вы забываете, что до сегодняшнего утра я целых шесть месяцев не видал вас вместе с мисс Мордаунт. Неужели вы все это время ждали ответа?
– Так как я считаю вас другом семьи, Корни, то не вижу причин скрывать от вас, в каком положении находится дело. Когда мы впервые встретились с вами, я уже объявил о своих намерениях и получил обычный в таких случаях ответ, что Аннеке еще очень молода, что она не думает о браке, что в Англии у меня еще живы родители, с которыми мне следует посоветоваться, что им тоже нужно время подумать и тому подобное, что обычно говорится для начала. Все это я выслушал терпеливо, со всем решительно согласился и в заключение объявил, что намерен написать об этом отцу и возобновить свою просьбу, заручившись его согласием.
– Ну, и это согласие пришло к вам со следующим очередным почтовым судном? – спросил я, не допуская мысли, что можно колебаться принять в свою семью такую прелестную девушку, как Аннеке Мордаунт.
– Не могу сказать, что именно со следующим очередным пакетботом, как вы предполагаете, но с одним из ближайших почтовых судов я действительно получил ответ от сэра Гарри, моего отца. Он слишком благовоспитанный человек, чтобы не ответить на письмо даже в тех случаях, когда я его несколько настойчиво и преждевременно прошу о посылке мне денег. Я получил ответ отца, но признаюсь откровенно, это не было ожидаемое согласие. Атлантический океан ужасно велик, и для того, чтобы обсудить подобный вопрос и договориться на расстоянии его протяжения, требуется весьма много времени.
– Обсудить? Да что же тут обсуждать? Что может быть легче, как заверить сэра Гарри, что лучшего выбора вы не могли сделать, если только вам не откажут.
– Откажут мне? Вы очень наивны, милый Корни, впрочем, это мы увидим после возвращения из кампании, когда вернемся из Квебека.
– Но что же вам ответил сэр Гарри?
– Вы полагаете, что убедить сэра Гарри было легко? Сильно ошибаетесь. Это объясняется тем, что вы никогда не бывали у нас в Англии и не знаете, какого там вообще держатся взгляда на колонии, иначе бы вы поняли, что это значит. Вы все, конечно, верноподданные короля, об этом я не спорю, но все же Олбани не Бэс и Нью-Йорк – не Вестминстер!
– Значит, сэр Гарри не поддался вашим убеждениям и доказательствам?
– Сначала он оказал дьявольское сопротивление, и потребовалось целых три письма, из которых последнее было весьма энергичное, чтобы уговорить его. Наконец мне удалось получить его согласие, и я вручил его мистеру Мордаунту. Конечно, на моей стороне та выгода, что сэр Гарри страдает подагрой и астмой и не владеет ни малейшим клочком земли, которая не была уже отписана мне по наследству от деда, так что даже в случае его несогласия это был бы просто только вопрос времени.
– И все эти подробности были сообщены отцу и дочери? – спросил я.
– Нет, за кого вы меня принимаете? Я не настолько глуп; вы, провинциалы, во многих вопросах удивительно щепетильны, и к вам не знаешь как подойти. Я думаю, что Аннеке не согласилась бы стать женой даже самого герцога Норфолка, если бы узнала, что его семья высказала хоть малейшее нежелание принять ее в свою родню.
– И вы не находите, что она была бы совершенно права в этом?
– Не думаю. Ведь она выходила бы только за самого герцога, а не за всех его тетушек, дядюшек, кузин, братьев и сестер. Впрочем, мы еще не дошли до этого, я не получил еще официального согласия, но Аннеке знает, что согласие сэра Гарри получено, и это уже большой шаг вперед. Теперь я знаю, что главным возражением с ее стороны будет ее нежелание расстаться с отцом, который вдов и одинок и для которого разлука с ней будет тяжела, кроме того, вероятно, и расстаться со своей страной ей будет трудно. Вы, американцы, такие домоседы и думаете, что только у вас хорошо.
– Мне кажется, что последний упрек нами не заслужен, – возразил я, – напротив, здесь вообще принято думать, что в Англии все лучше, чем у нас в колониях. Еще если говорить о Гурте Тэн-Эйке или Дирке Фоллоке, то за них я, пожалуй, не поручусь, но я и все мы, у кого отцы и деды англичане, мы всей душой преданы Англии.
– Да, пожалуй, вы правы, Корни, – сказал Бельстрод. – Колонии лояльны, хотя эти голландцы здесь на нас все-таки косятся, этого я не мог не заметить; быть может, это следует приписать остаткам недовольства нашим завоеванием этих колоний.
– Да ведь завоевания не было, это был просто обмен. Голландцы уступили Англии эти колонии взамен других владений, но мне кажется естественным, что потомки голландцев предпочитают голландцев англичанам.
– Да, но им следовало бы не забывать, что мы явились сюда, чтобы помешать французам завоевать их.
– Но на это они вам скажут, что французы не тронули бы их, если бы англичане не поссорились с французами. А теперь я должен проститься с вами: меня ждут еще кое-какие дела.
Мы пожали друг другу руки и расстались.
У меня действительно было немало дел в этот день: прибыл Джеп с нашим обозом, и мне опять пришлось отправиться к тому самому скупщику, с которым меня познакомил Гурт. Он отправился вместе со мной, и при его содействии мне удалось прекрасно распродать все, что мне было поручено продать, и даже сопровождавших обоз негров, за исключением, конечно, Джепа, который остался при мне для личных услуг, остальные были приобретены для армии в качестве обозной, лазаретной и офицерской прислуги, чем они остались очень довольны; я же впервые почувствовал в своем кармане громадную сумму в восемьсот девяносто восемь долларов.
Было уже поздно, когда все эти дела были закончены, и Гурт предложил мне сесть в его сани и прокатиться по реке. Из беседы с моим новым другом я вскоре узнал, что у него нет уже родителей, что они оставили ему хорошее состояние и что он живет широко и весело. Здесь, в Олбани, главной роскошью богатых людей считались чистокровные рысистые лошади, щегольская упряжка и обильный яствами стол, в Нью-Йорке же роскошь выражалась обилием серебра, хрусталя и ценной посуды, дорогим столовым бельем и иногда ценными картинами старых мастеров.
Катаясь, мы заехали к Гурту; его холостое хозяйство в образцовом порядке содержала старушка-домоправительница, дом старинный, унаследованный им еще от деда, был во всех отношениях полной чашей.
Я высказал ему свое мнение, что таким домом и таким порядком не побрезговала бы мисс Уаллас.
– Согласись она стать моей женой, я построил бы для нее новый дом, настоящий дворец! Этому дому больше ста лет, и хотя по тому времени он был великолепным, но теперь он не достоин ее! Счастливый вы смертный, Корни, вы сегодня завтракали у Мордаунтов! Вы, как я вижу, в самых дружеских отношениях с этой семьей!
– Да, я имел счастье оказать однажды маленькую услугу мисс Аннеке, и с тех пор вся семья помнит об этом.
– И, насколько я мог заметить, особенно хорошей памятью в этом отношении может похвастать мисс Аннеке! Мисс Уаллас рассказала мне всю эту историю. Ах, хоть бы мне Бог дал такую возможность оказать такую услугу мисс Уаллас, чтобы доказать ей, что и Гурт Тэн-Эйк не трус и что у него тоже есть сердце! Но пока не предвидится подобного случая, я хотел попросить вас, Корни, об одной услуге!..
– Все, что в моих силах, я сделаю с большой готовностью! – сказал я.
– Надо вам сказать, что на целых двадцать миль в округе вы ни у кого не найдете таких коней, как мои!
– Так вы желаете их продать мисс Мэри Уаллас?
– Да, пожалуй, и с упряжью, и с санями, и домом, и с фермами, и складами на реке, и с вашим покорным слугой в придачу, если бы только она захотела. Но так как она пока еще ничего не сказала на этот счет, то я хотел бы только прокатить ее на моих рысаках, в моих санях, вместе с мисс Аннеке.
– Я думаю, что это возможно будет устроить: барышни обыкновенно любят такие прогулки.
– Вы посмотрите только, Корни, что это за кони! Ведь они доносили меня за час двадцать минут отсюда до Шенектади, это шестнадцать миль по линии птичьего полета и чуть не шестьдесят по проезжей дороге. А какие красавцы! Я назвал их Джек и Моиз и готов дать что угодно, чтобы прокатиться на них с мисс Мэри.
Я обещал Гурту сделать все от меня зависящее, чтобы уговорить барышень согласиться на такую прогулку. Чтобы убедить меня в достоинствах коней, саней и возницы, Гурт приказал подать сани и предложил мне прокатиться за город. Сани его, окрашенные в небесно-голубой цвет, излюбленный цвет голландцев, были покрыты мехами черно-бурых лисиц с такой же полостью необычайной красоты, окаймленной алым сукном. Вороные кони его были увешаны бубенцами и колокольчиками в таком множестве, что получился целый концерт.
Промчавшись по главной улице города, мы понеслись вдоль западного берега Гудзона к северу от Олбани по гладкой снежной равнине, любимой дороге для вечерних катаний всего избранного общества. По пути заехали к госпоже Скайлер, почтенной вдовствующей аристократке, стоявшей во главе местного общества и пользовавшейся громадным влиянием в городе. Гурт предложил заехать к ней и представить меня ей, тем более что знатные приезжие никогда не упускали случая представиться ей, а я еще не успел исполнить этой приятной обязанности.
– Ну и счастливые же мы! – воскликнул Гурт, когда мы въехали в ворота дома госпожи Скайлер. – Смотрите, ведь это сани Германа Мордаунта. Вероятно, барышни здесь!
Действительно, Аннеке и Мэри Уаллас обедали у почтенной дамы и уже собирались уезжать. Я много слышал еще дома о госпоже Скайлер, и поэтому в первый момент все мое внимание сосредоточилось на ней. Это была чрезвычайно тучная особа, едва умещавшаяся в большом кресле и с трудом поднимавшаяся с него, но у нее были прекрасные, умные и добрые глаза и приятная, ласковая улыбка. Когда Гурт назвал ей мою фамилию, она многозначительно переглянулась с барышнями, и я заметил, что Аннеке покраснела и как будто немного сконфузилась, на лице же Мэри Уаллас, как всегда при виде Гурта Тэн-Эйка, отразилась робкая радость.
– Имя вашей матери мне хорошо знакомо, мистер Литтлпейдж, – приветливо обратилась ко мне хозяйка, – мы с ней знавали друг друга в молодости. Добро пожаловать, молодой человек, как ради нее, так и ради вас самих, тем более что вы оказали такую громадную услугу моей юной приятельнице мисс Мордаунт.
«Значит, Аннеке рассказала ей об этом, и в лестных для меня словах», – подумал я, и сердце мое радостно забилось при этой мысли. Гурт был, по-видимому, в большом фаворе у этой почтенной и уважаемой дамы, которая относилась к нему как к балованному ребенку, которого нельзя не любить, несмотря на все его шалости и проделки.
– Ваша чудесная вороная пара все еще у вас, Гурт? – спросила хозяйка с любезностью светской женщины, умеющей всегда сказать каждому то, что ему особенно приятно и интересно услышать.
– Еще бы! Лучших нельзя найти во всей округе, и хотя господа военные уверяют, что хороши только чистокровные лошади, по их мнению английские, а мои чистой породы голландские, но Скайлеры и Тэн-Эйк никогда не согласятся, что голландская раса нечистокровная – и раз уже зашла речь о моих лошадях, то я желал бы попросить этих барышень позволить мне сегодня отвезти их домой на моих лошадях; ваш экипаж может ехать за нами, и так как ваши лошади, mesdames, английские, то можно будет устроить испытание. Ваши будут везти порожние сани, а мои – четверых седоков, и я готов заложить что угодно, что мои обойдут их и придут первыми!
Однако Аннеке не нашла нужным согласиться на это испытание; репутация Гурта была не такая, чтобы двум барышням было прилично показаться вечером в его санях, в которых нередко появлялись дамы совершенно другого сорта. Она мягко отклонила его предложение, но он так горячо настаивал на своем желании их прокатить, и я, со своей стороны, всячески старался уговорить обеих барышень доставить ему это удовольствие, что наконец было решено переговорить с мистером Мордаунтом и заручиться его разрешением для подобной прогулки как-нибудь на будущей неделе.
Глава XV
Вдруг протяжный крик тревоги заставил его вздрогнуть до глубины сердца. Лорд Вилльям, встань скорее: вода подмывает твои стены!
Лорд ВилльямМы были у госпожи Скайлер в субботу вечером, а в понедельник решено было испытать быстроту бега Джека и Моиза. Но, проснувшись утром в воскресенье, я увидел, что на улице льет дождь и дует сильный южный ветер. Мы дожили до двадцать первого марта, и эта оттепель предвещала конец зимы.
Это, конечно, не помешало мистеру Вордэну сказать свою проповедь в церкви Святого Петра, а мне и Дирку прослушать ее с надлежащим вниманием. Аннеке и Мэри тоже присутствовали при богослужении. Гурт пришел к нам на хоры, откуда можно было видеть обеих девушек. По окончании службы Гурт бегом побежал усаживать барышень в экипаж и на ходу напомнил мне не опоздать завтра к условленному времени.
Ночью дождь прекратился, но ветер все еще дул южный; я отправился к Гурту завтракать и по дороге встретил несколько экипажей на колесах.
– Что ни говори, а настала весна, – сказал я и высказал по этому поводу мое соболезнование Гурту, что прогулка должна расстроиться вследствие оттепели.
– А почему ей не состояться? – спросил Гурт. – Джек и Моиз в превосходном состоянии здоровья, бодры и веселы, и я готов держать пари, что за два часа они доставят нас в Киндерхук!
– Но ведь на дороге нет больше снега!
– А зачем он нам? У нас есть река, а на реке лед, лед гладкий, ровный, без трещин! Чего лучше желать?
Признаюсь, мысль ехать по льду мне не совсем улыбалась, но я ничего не сказал. После завтрака мы отправились к Герману Мордаунту; барышни, узнав, что мы прибыли потребовать исполнения данного ими обещания, крайне удивились: ехать по льду в оттепель им казалось небезопасным.
– Опасности нет никакой, – уверял Гурт, – я прошу вас позволить моим вороным поддержать честь голландской породы, не то я никогда не посмел бы настаивать. Поверьте, я буду очень ценить оказанную мне милость, так как вполне сознаю, что совершенно не заслуживаю ee.
Решить этот вопрос предоставили Герману Мордаунту, который вспомнил, что несколько лет тому назад он тоже ездил по льду здесь, в Олбани, когда уже кругом нигде не было снега.
– Да, но разве это было в конце марта?
– Нет, это было в начале февраля, но в настоящий момент лед здесь имеет еще не меньше восемнадцати дюймов толщины и, вероятно, еще может поднять воз с сеном!
– Да, господин, – подтвердил старый негр Катон, когда-то нянчивший Германа Мордаунта, – я сейчас видел несколько возов с сеном, переправлявшихся по льду через реку.
После таких доказательств нечего было больше сомневаться в крепости льда, и обе барышни согласились участвовать в катании. В санях Гурта поместились обе барышни, Гурт и я, в других санях – Герман Мордаунт, Дирк и одна старая родственница, миссис Богарт. Мы должны были ехать обедать к другой родственнице Мордаунтов, миссис Ван дёр Гейдэн, жившей в Киндерхуке, и после обеда вернуться в Олбани.
Ровно в десять утра вся наша компания в двух санях выехала из ворот дома, занимаемого Германом Мордаунтом; по краям улиц, пользуясь остатками снега, мы добрались до берега реки. Неподалеку виднелась большая прорубь, по которой можно было судить о толщине льда. Гурт не преминул обратить на это внимание всех присутствующих. Множество саней виднелось тут и там на льду; целые возы сена тянулись по реке в город. Вскоре последние признаки страха и опасений совершенно исчезли, и мы неслись с быстротой ветра по гладкой поверхности скованной льдом реки. Быстрый бег саней, чистый весенний воздух и ясное солнце вызывают радостное ощущение в каждом человеке, и молодые девушки невольно поддались этому радостному настроению, которое разделяли с ними и мы.
– Я удивляюсь, почему мистер Мордаунт не пригласил мистера Бельстрода принять участие в этой поездке, – заметил Гурт, – майор любит кататься в санях, а в тех санях есть как раз одно свободное место! У нас же ему не нашлось бы места, даже будь он генерал!
– Мистер Бельстрод англичанин, – ответила Аннеке, – и смотрит на наши увеселения, как на нечто стоящее ниже его достоинства!
– Что касается меня, то я не согласен с вашим мнением относительно майора Бельстрода, – сказал Гурт. – Он англичанин и гордится этим, как и Корни Литтлпейдж.
– Ну, Корни Литтлпейдж лишь наполовину англичанин, да и до той половины надо еще кое-что скинуть, потому что он родился и воспитывался в колониях, и он, вероятно, с детства любил сани, а эти господа из Англии, кажется, участвуют в наших весельях с известной снисходительностью, и испытываемое ими при этом удовольствие совершенно иного характера, чем наше.
– Мне кажется, что вы несправедливы к Бельстроду, мисс Аннеке, – сказал я, – он так, видимо, расположен к нам, а некоторых любит настолько, что этого трудно не заметить.
– Мистер Бельстрод – превосходный актер, как вам известно, и в роли Катона, и в роли Скреба, и, судя по этим пьесам, талант у него чрезвычайно гибкий. Я уверена, что он чувствует себя гораздо лучше, председательствуя за офицерским столом, чем за столом у нашей милой родственницы в ее скромной голландской столовой, где радушие и хлебосольство заменяют всякий этикет; а у них ведь за два дня следует спросить разрешения приехать, затем узнать, не обеспокоишь ли, не то вас ожидает удивленный вид хозяйки и прием, далеко не радушный.
Гурт выразил крайнее удивление, что можно не быть расположенным в любое время принять своих друзей и что можно быть столь негостеприимным, но я вполне понимал, что иные условия жизни в Англии создают иные и требования и обычаи, точно так как условия городской жизни обусловливают иные обычаи, чем в деревне.
Без особых приключений и вполне благополучно мы прибыли в Киндерхук и, за отсутствием и здесь снега, не без труда добрались от берега до дома миссис Ван дер Гейдэн.
Здесь нас ждал самый радушный и ласковый прием, все были как нельзя в расположении духа, и когда мы собрались уезжать, то милая хозяйка ни за что не соглашалась нас отпустить прежде, чем не взойдет луна. Нам всем было так хорошо и приятно у гостеприимной старушки, что решено было остаться, но когда на городской башне пробило восемь часов, мы стали садиться в экипажи и вскоре, добравшись до берега, понеслись по льду с быстротой одиннадцать миль в час.
Луна была не яркая, так как в воздухе висела легкая дымка, но все же было достаточно светло, чтобы видеть перед собой путь, бесчисленные бубенчики на упряжи Гурта весело звенели и переливались, все мы были весело и приятно настроены, час пролетел незаметно, и мы приближались уже к возвышенности, лежащей над берегом реки и прозванной Обезьяньим Городом – «Monkey-Town». Это – первые дома на выезде из Олбани, составляющие, так сказать, пригород.
Как я уже говорил, луна была в тумане, и поэтому, хотя дома и деревья на обоих берегах мы хорошо различали, заметить более мелкие предметы издалека было трудно; утром, когда мы ехали в Киндерхук, то встретили саней двадцать, а теперь на реке не было ни души. Когда мы были на полпути между островами, лежащими напротив Каймана и упомянутой возвышенности, Гурт, стоявший впереди и правивший вороными, увидел быстро мчавшиеся навстречу сани, направлявшиеся к западному берегу реки, где седоки, по-видимому, рассчитывали высадиться. Проносясь мимо нас, один господин громко крикнул нам что-то, но наши бубенцы помешали нам расслышать его слова. Но у голландцев было в обычае при езде в санях при встрече окликать друг друга, и этому случаю не придали значения.
– Слышали вы, что кричал этот господин? – спросил Герман Мордаунт, поравнявшись с нашими санями.
– Это, вероятно, возвращаются из Олбани молодчики под хмельком и желают всем встречным спокойной ночи.
– Миссис Богарт показалось, что он кричал что-то об Олбани и о реке!
– Посмотрим! – сказал Гурт, передавая мне вожжи и, выскочив из саней, с кнутом в руке пошел к проруби и, измерив толщину льда, вернулся с доказательством – отметиной пальцев на кнутовище.
Барышни совсем не встревожились и даже подтрунивали над воображаемым страхом бедной миссис Богарт.
Но во мне зародилось какое-то беспокойство. Гурт теперь ехал осторожнее; шум бубенцов привлек внимание жителей Обезьяньего Города, и некоторые из них, добежав до самого берега, тоже стали кричать нам что-то на голландском наречии.
– Они вечно что-нибудь кричат всем едущим в Олбани, – сказал Гурт, – это у них такая привычка!
И мы продолжали свой путь, не останавливаясь. Все по-прежнему были веселы, но я не был спокоен. Мэри Уаллас даже запела, и мы с Гуртом обернулись, чтобы лучше слышать ее. Вдруг резкий звук трения по льду и громкое восклицание заставили нас посмотреть вперед: в тридцати шагах от нас мчались сани, в которых, стоя, правил один человек; он размахивал кнутом и кричал нам что есть мочи, он мчался во весь опор, и когда мы оглянусь, я увидел, что он всем телом подался вперед, разгоняя еще быстрее своих лошадей. В следующий момент Герман Мордаунт поравнялся с нашими санями и властно потребовал, чтобы мы остановились.
– Что это значит, мистер Тэн-Эйк? Вот уже третий раз нам кричат об Олбани и реке? На этот раз я сам вполне отчетливо слышал эти слова!
– Это значит, что все они завидуют моим вороным и когда проносятся мимо, то непременно кричат мне вслед какое-нибудь глупое замечание! Что прикажете делать?
Мы поехали снова. Гурт, по-видимому, спешил достигнуть города, как вдруг звук, похожий на залп из нескольких орудий, заставил одновременно остановить на месте лошадей. Миссис Богарт слабо вскрикнула; барышни словно застыли.
– Очевидно, что-нибудь неблагополучно. Что это такое? Вы должны это знать, мистер Тэн-Эйк! – обратился к Гурту Герман Мордаунт.
– Да, что-то есть! Надо посмотреть, что это, – проговорил Гурт и, выйдя из саней, несколько раз ударил каблуком сапога о лед, желая убедиться в его прочности, в этот момент другой такой же выстрел раздался позади нас. Гурт посмотрел вдаль, затем, став на колено, приложил ухо ко льду и стал прислушиваться. Еще два таких же выстрела последовали один за другим прежде, чем он успел подняться.
– Да, теперь я понимаю, в чем дело, – сказал Гурт. – Но лед надежен, и в этом отношении нам нечего опасаться, хотя, быть может, лучше было бы выехать на берег. Вероятно, дождь и сильная оттепель настолько увеличили прибыль воды в реке, что лед поломался во многих местах вблизи берега; в этих местах образуется род шлюзов, в которых вода приобретает громадную силу давления, и лед трескается на большом протяжении, причем обломки и глыбы льда, взгромождаясь друг на друга, образуют преграды в двадцать и тридцать футов высотой. Ничего подобного пока еще не произошло здесь, но сзади нас, в полумиле расстояния отсюда, лед действительно дал трещину.
Мы оглянулись в указанном направлении и увидели трещину, преграждавшую нам путь назад; западный берег Гудзона в этом месте был очень крутой и обрывистый, и, вглядевшись пристальнее, мы заметили, что лед, на котором мы стояли, описывает медленное вращательное движение: нас, несомненно, несло по реке. Минуту спустя это стало ясно для всех; следовало принять какое-нибудь решение. Прежде всего мы обратились к мистеру Гурту как наиболее знакомому со всеми этими явлениями.
– Пока льдину несет, мы, конечно, не можем добраться до берега, и я думаю, лучше всего ехать дальше вперед: мы с каждой саженью будем ближе к Олбани, а если мы проедем полторы или две мили, то будем между островов, где несравненно легче пристать к берегу, чем здесь, в этом широком месте реки. Мне не раз приходилось переправляться через реку на плавучих льдинах; пока еще, могу вас успокоить, никакой серьезной опасности нет!
