На суше и на море. Сатанстое (сборник)
– Что ты, бог с тобой! Такой молодец, за которого с радостью пойдет любая девушка, и вдруг не женится! Да этого быть не может!
– Ну, не станем больше говорить об этом, а лучше скажите, правда ли, что мистер Вордэн тоже уезжает в действующую армию?
– Совершенно верно, и не только он, но и мистер Ньюкем тоже!
Спустя дня три после этих напутствий наш маленький отряд выехал из Сатанстое. Наш обоз с продуктами, состоявший из нескольких саней, нагруженных доверху солониной, свининой и всеми просоленными продуктами сельского хозяйства полковника Фоллока, был отправлен под конвоем под ответственность Джепа и еще трех негров несколькими днями раньше, с таким расчетом, чтобы прибыть одновременно с нами в Олбани.
Наши сани были щедро снабжены буйволовыми и медвежьими шкурами, защищавшими нас от ветра и холода. На переднем сиденье разместились Дирк и я, на заднем – мистер Вордэн и Ньюкем.
Мы выехали из Сатанстое первого марта 1758 года. Погода стояла великолепная, хотя у нас в том году снега было не очень много. Надо быть очень хмурым и мрачно настроенным человеком для того, чтобы путешествие в санях не подействовало бодряще и не показалось веселым и приятным.
Все мы были весело настроены, но Язон не мог не критиковать все, что ему попадалось на глаза; по его мнению, все отдавало Голландией или Йорком: двери домов были не там, где бы он желал, окна находились или слишком высоко, или низко, от жителей разило табаком – словом, все решительно было ему не по душе.
Не успели мы отъехать несколько миль от дома, как все признаки оттепели стали налицо, и мы поняли, что нам надо спешить, если мы не хотим застрять в пути. К вечеру мы прибыли в замок Ван-Кортланд. На следующий день ветер опять был южный, но мы уже поднялись в горы и продолжали ехать вперед, не теряя времени, и перед наступлением ночи прибыли в Фишкилль. Это было цветущее селение, жители которого, по-видимому, очень мало интересовались тем, что происходило кругом. Здесь мы заночевали и утром, выехав из этого местечка, заметили сильную перемену климата. Здесь была настоящая зима: воздух был резкий; снег лежал толстым слоем на земле и на крышах домов, и сани неслись по нему, как крылатые птицы. Днем мы догнали наш обоз, но оставили его позади и продолжали свой путь тем же форсированным маршем. Местами мы видели реку, еще скованную льдом, но предпочитали не уклоняться от большой проезжей дороги, считая этот путь более надежным.
На следующий день мы приехали в одну голландскую гостиницу, от которой недалеко было и до Олбани. Здесь мы решили передохнуть и немного оправиться после дороги. Как Дирк, так и я в дорогу надели собольи шапки, а Язон более скромную, лисью; только старик Вордэн не счел приличным для своего звания расстаться со своей обычной шляпой. Кроме меховых шапок, на всех были меховые шубы. После некоторого обсуждения этого вопроса мы с Дирком решили, что самое приличное въехать в город в дорожных костюмах и, лишь остановившись в гостинице, поменять их на городское платье. Но Язон рассудил иначе. Он был такого мнения, что в данном случае следует надеть все, что есть лучшее, и, к сильному моему удивлению, предстал перед нами в черных атласных брючках и яблочно-зеленом фраке, в пестрых шерстяных чулках и башмаках с громадными серебрянными пряжками. Конечно, светлый, яблочно-зеленый фрак был не по сезону, особенно здесь, где лежал глубокий снег и река была скована льдом. Но к счастью, погода стояла не особенно морозная, и солнце, немного обогревая несчастного Язона, помешало ему окончательно замерзнуть в его светло-зеленом фраке. Переодевшись, умывшись и отдохнув, мы поехали дальше и вскоре подъехали к берегу реки, где глазам нашим впервые предстали колокольни и крыши старинного города Олбани.
В первую минуту никто из нас не решался переправиться через Гудзон по льду в санях в марте месяце, но Язон на этот раз высказал совершенно правильную мысль.
– Посмотрите, – сказал он, – видите, вся река пестрит санями, между тем есть дорога и южнее, и севернее, а люди все-таки едут здесь. Но если местные жители едут по льду, то это доказательство, что ехать здесь не представляет опасности!
Это было вполне резонно, но старик Вордэн ни за что не решался ехать в санях и предпочел перейти реку пешком; он опасался даже идти возле саней и поэтому не пошел проторенной тропой, а стал пробираться сторонкой по снегу.
При виде такого множества саней, заполненных веселой разряженной молодежью, мы подумали, что тут какой-нибудь праздник. Когда мы были посередине реки, мимо нас пронеслись с быстротой стрелы богато разукрашенные сани; впереди стоял и правил лошадьми закутанный в меха возница, в котором я с первого взгляда узнал Бельстрода, а в санях, среди шести розовых девичьих лиц, мне бросилось в глаза лицо Аннеке Мордаунт. Не знаю, узнали ли нас, но я не мог не оглянуться назад и не взглянуть еще раз на это виденье; в этот момент я увидел презабавную сцену: старик Вордэн бежал что есть мочи по снегу, направляясь к набережной, за ним гнались легкие сани. Видя, что почтенный старец бредет пешком, сидевшие в санях молодые люди хотели догнать его и предложить ему сесть в их экипаж, но испуганный старик бежал изо всех сил, пока, едва дыша и чуть не падая от изнеможения, не добежал наконец до набережной.
Глава XI
Прежде сумейте помешать крови обращаться в жилах и тогда, милорд, пробуйте заставить любовь внимать рассудку.
ЮнгМы выехали на берег одновременно с санями, преследовавшими мистера Вордэна; в санях этих находились двое молодых людей весьма приличного вида, говоривших по-английски с легким голландским акцентом, и три дамы, по глазам которых было видно, что им неудержимо хотелось рассмеяться.
Один из этих молодых людей, вежливо приподняв свою меховую шапку, подошел к нам и, видя, что мистер Вордэн из нашей компании, осведомился:
– Скажите, ради бога, что случилось с этим почтенным пастором, что он так бежал по льду?
– Что со мной? – повторил старик. – Я просто не имел желания утонуть!
– Утонуть? – удивился молодой голландец. – Как могли вы допустить мысль о возможности такой опасности, ваше преподобие? Ведь река замерзла!
Тогда я объяснил ему все, как было, и веселый голландец поспешил принести мистеру Вордэну свои извинения и тут же попросил разрешения нам представиться. Звали его Гурт Тэн-Эйк, его знал весь город. Это был первый весельчак, затейник и балагур, красивый парень, всегда готовый посмеяться, всегда готовый развязать кошелек, большой любимец дам и девиц и добродушнейший малый. Он предложил нам познакомить нас с городом и, узнав адрес гостиницы, где мы рассчитывали остановиться, пообещал вскоре наведаться к нам. Затем он пожал всем нам по-дружески руку, его товарищ вежливо раскланялся, а три дамы подарили нас очаровательными улыбками, после чего веселая компания умчалась, звеня бубенцами и колокольчиками своих ретивых коней.
Мы рассчитывали, что эта история с его преподобием скоро забудется, не тут-то было. Развеселый Гурт разнес ее по всему городу со всевозможными прикрасами, и на другое утро решительно все знали о том, что было названо «коленцем его преподобия».
В 1758 году Олбани был еще чисто голландским городом; жители все говорили на голландском языке, на простонародном голландском наречии, даже негры распевали голландские песенки. На улицах встречалось много военных, но при всем этом Олбани производил после Нью-Йорка впечатление маленького провинциального городка. Большая улица была действительно и велика, и широка, но зато все остальные были очень тесны.
Мы с Дирком вышли пройтись и познакомиться с главными достопримечательностями города; дойдя до голландской церкви, мы столкнулись неожиданно с Гуртом Тэн-Эйком.
– А, здравствуйте, мистер Литтлпейдж и мистер Фоллок, я вас как раз искал! Дело в том, что мы имеем здесь привычку собираться по вечерам теплой компанией, чтобы вместе поужинать. Сегодня как раз мы хороним зимний сезон и очень желали бы видеть вас у нас; мы собираемся в девять часов, ужинаем в десять и расходимся в полночь! Как видите, все очень прилично, и при этом все ведем себя примерно!
В этом забавном приглашении было так много искренности и сердечности, что отказаться было совершенно невозможно.
– Мы не заставим себя просить, мистер Тэн-Эйк, – сказал я, – я и друг мой с благодарностью принимаем ваше милое приглашение!
– Ваш друг? Я подразумевал всех ваших друзей! Впрочем, вон я вижу одного из них! – Это был бледно-зеленый фрак, который он увидел в конце улицы. – Им я займусь сам, а вы постарайтесь уговорить его преподобие; он, кажется, не дурак покушать, и добрый кусок индейки да стакан доброй мадеры, право, такие вещи, которыми не следует пренебрегать даже и духовному лицу. Так в этом отношении я рассчитываю на ваше содействие! Мне думается, что мы вскоре станем с вами неразлучными друзьями, мистер Литтлпейдж, а пока до скорого свидания! К восьми часам я зайду за вами.
Распрощавшись с Гуртом, мы с Дирком прошли до английской церкви и залюбовались фасадом ее, как вдруг нас окликнули мистер Вордэн и Язон. Первый из них пошел за сторожем с просьбой отпереть храм; вскоре храм был открыт, и мы вошли в него; как водится, все мы обнажили головы, только Язон еще глубже нахлобучил свою шляпу на голову с каким-то вызывающим видом: по его мнению, снимать шляпу, входя в церковь, было своего рода идолопоклонством.
Я ничего ему не сказал. Когда мы вышли из церкви, я передал мистеру Вордэну приглашение Тэн-Эйка, но старик не сразу согласился; он еще не виделся со своим братом, настоятелем этой самой церкви, которого хотел просить позволить ему отправить в ближайшее воскресенье службу вместо него, и прежде чем он получит это разрешение, старик не хотел нигде показываться. Но на обратном пути в гостиницу мы встретили самого настоятеля кафедральной церкви Святого Петра, брата мистера Вордэна, и он тут же дал свое согласие. Таким образом это дело было улажено. Расставаясь с его преподобием настоятелем, мистер Вордэн спросил его:
– А кстати, любезный брат, знакома вам семья Тэн-Эйка? Это приличные люди?
– Как нельзя более приличные, дорогой брат, и всеми уважаемые, могу вас заверить!
– В таком случае, Корни, я готов принять приглашение этих молодых людей; я не хочу, чтобы они считали меня пуританином!
Едва успев приехать, мы уже оказались принятыми в обществе, и через два дня мистер Вордэн должен был говорить проповедь в кафедральной церкви. Дебют был не дурен; но в ожидании ужина надо было пообедать. В гостинице нас накормили очень недурным обедом, после которого мы с Дирком решили пройтись и, кстати, посмотреть, не столкнет ли нас судьба с каким-нибудь провиантмейстером, которому мы могли бы сбыть свои припасы и коней.
Едва мы успели выйти из дома, как столкнулись опять с Гуртом Тэн-Эйком, который как будто жил на улице. Сообщив ему о согласии Вордэна принять его приглашение, мы с Дирком в разговоре упомянули о нашем деле. Гурт тут же предложил нам свои услуги свести нас с одним крупным поставщиком армии, закупающим в данное время все, что можно скупить.
Идя вместе с нами к этому поставщику, он предупредил нас, чтобы мы ни под каким предлогом не спускали цены на свой товар, лошадей приказано покупать, где только можно и сколько можно; ведь за все платит казна.
– Я вам советую, – добавил он, – сказать ему, что вы желаете продать ваших лошадей не иначе, как вместе с санями и упряжью!
Мы последовали его совету, а скупщик оказался очень сговорчивым. Вскоре торг был заключен, и мы с Дирком получили всю стоимость наших коней, саней, солонины, муки и всего остального звонкой монетой. Медвежьей шкурой с наших саней очень прельстился Гурт, и я предложил уступить ему ее безвозмездно, но он ни под каким предлогом не согласился на это и настоял на том, чтобы заплатить мне за нее гинею.
– Ну вот, – весело воскликнул неунывающий Гурт, – ваше дело улажено. Коней своих вы продали по хорошей цене; они хотя и добрые кони, но возраста почтенного; впрочем, на войне и самых молодых не больше пощадят, чем старых. А теперь не пройти ли нам с вами прогуляться по Большой улице? Это как раз тот час, когда все наши дамы совершают свою вечернюю прогулку в экипажах, а мы, молодежь, пользуемся случаем раскланяться с ними и посмотреть на них!
– Несомненно, что ваши дамы здесь, в Олбани, замечательной красоты, судя по тому, каких я видел! – сказал я, желая польстить своему собеседнику.
– Мы, конечно, не можем пожаловаться, – согласился он, – но нынешней зимой к нам приехали с вашей стороны такие красавицы, что при виде их лед на реке мог бы растаять!
– Значит, эти красавицы из Нью-Йорка? – спросил я.
– Да, и этим украшением нашего города мы обязаны близости армии, но ни один полковник, капитан или майор не привез к нам таких красавиц, как господин Герман Мордаунт! Быть может, его имя вам знакомо?
– Как же! Мой друг Фоллок даже в родстве с ним! – ответил я.
– Вам можно позавидовать, мистер Фоллок, в том, что вы имеете счастье называть кузиной мисс Аннеке Мордаунт!
– О да! – воскликнул я. – Аннеке Мордаунт – красивейшая и прелестнейшая девушка в Йорке!
– Ну, я не сказал бы этого, – возразил Гурт, – мисс Мордаунт действительно прелестна, об этом я не спорю, но с ней мисс Мэри Уаллас, которая ничуть не уступает ей ни по красоте, ни по другим своим качествам!
Мисс Мэри Уаллас! Никогда мысль о ней не приходила мне в голову, как о равной Аннеке, она была прекрасна, мила, кротка, добра и скромна, но возле ее подруги оставалась как-то в тени.
Итак, Гурт Тэн-Эйк был восхищен Мэри Уаллас, быть может, даже влюблен в нее!
Это было новым подтверждением того, что мы любим в других свою противоположность. Что могло быть более противоположно одно другому, чем Мэри Уаллас и Гурт Тэн-Эйк?
– Мисс Уаллас действительно прелестна, – согласился я, – и я совсем не удивлен, что вы говорите о ней с таким восхищением!
– Восхищением! – воскликнул Гурт, останавливаясь посередине улицы и глядя мне прямо в глаза. – Нет, милый мистер Литтлпейдж, это слово слишком слабое! Оно не может выразить моих чувств; это не восхищение, а боготворение, обожание, восторг, я хотел бы жениться на ней сию же минуту, а затем всю жизнь боготворить ее, целовать след ее ног, подол ее платья!
– И вы сказали ей это?
– И не раз! Я твердил ей о моих чувствах до пресыщения! Она уже два месяца как здесь, и с первого дня ее приезда все мое существо принадлежит ей. Так вот, если хотите, господа, я приведу вас к тому месту, где в это время дня всегда проезжает экипаж Германа Мордаунта и где я всегда имею удовольствие приветствовать его барышень!
Теперь я начинал понимать, почему Гурт целые дни проводил на улице. Мы последовали за ним к голландской церкви, и вскоре я действительно имел счастье увидеть Аннеке Мордаунт и ее подругу. Мне показалось, что глаза Мэри Уаллас с особенным вниманием остановились на том углу, где стоял Гурт, и что, отвечая на его поклон, она слегка покраснела. Но я заметил также, что Аннеке вздрогнула от неожиданности, увидев меня, и ее улыбка и разгоревшиеся глазки так взволновали меня, что я насилу смог справиться с охватившим меня волнением.
Глава XII
Вино ударяет им в голову, и разум мутится. Безумие занимает его место, и вскоре их шутки становятся богохульством.
Общество друзей моралиМы продолжали свою прогулку и, идя вверх по главной улице, были немало поражены, увидев, что взрослые молодые люди в Олбани катаются с гор на санках. У нас в Нью-Йорке этим забавляются мальчишки лет до четырнадцати, здесь же вся блестящая молодежь предавалась этому спорту на главной улице, идущей крутым спуском под гору. Садились на санки или саночки у голландской церкви и съезжали дальше английской, даже офицеры, группами выходя и;з форта, садились на санки и со смехом катились с горы.
– Хотите попробовать? – предложил мне Гурт. – Вот хорошие большие санки, вам нечего бояться: я ручаюсь за вашу безопасность!
– Не стары ли мы с вами для такой забавы, да еще на главной улице города? – заметил я.
– Полноте, что вы. Здесь это принято; даже дамы доверяют мне свою судьбу при этих катаниях, и никогда еще со мной ничего не случалось.
– Как? Дамы? Неужели они решаются скатываться с гор таким образом?
– Да, почему же нет? Это очень весело, особенно в лунные ночи! Смотрите, вот и капитан Маузон, всеми уважаемый и не слишком юный офицер, готовится скатиться вниз! Садитесь за даму и предоставьте все остальное мне!
Отказать не было возможности, я сел; в одну секунду Гурт стоял за моей спиной, и с захватывающей дух быстротой мы понеслись вниз. Признаюсь, при этом я испытывал живейшее удовольствие и, кроме него, не думал ни о чем. Мы благополучно пронеслись вдоль всей улицы, и на нашем пути почтенные люди кричали: «Браво, Гурт! Молодчина, Тэн-Эйк!» По-видимому, все в городе его знали и все любили; в тот момент, когда мы заворачивали за церковь, желая прокатиться еще дальше, до самой набережной, нам навстречу выехал откуда-то экипаж, запряженный парой горячих лошадей; была минута, когда я был уверен, что мы несемся прямо под ноги этим рысакам. Но Гурт, заметив опасность вовремя, сильным толчком заставил наши саночки описать круг, причем мы оба вылетели на снег и покатились друг за другом под гору. Спустя минуту, вывалявшись в снегу, мы вскочили на ноги как раз перед экипажем, который кучеру удалось остановить вовремя, чтобы избежать несчастья. Каков же был мой ужас, когда я увидел, что в экипаже сидела Аннеке Мордаунт и Мэри Уаллас, а негр, их возница, хохотал без удержу, глядя на нас.
– Мистер Литтлпейдж! – невольно воскликнула Аннеке.
– Мистер Гурт Тэн-Эйк! – вырвалось и у Мэри Уаллас восклицание, полное упрека.
– К вашим услугам, как всегда! – отозвался неугомонный весельчак. – Не подумайте, пожалуйста, что виной тому была моя неловкость! Нет, это вина шалопая мальчишки, который должен стоять на углу улицы и предупреждать о выезде экипажа; он куда-то сбежал со своего поста. Пусть только одна из вас, mesdames, согласится сделать мне честь скатиться на моих саночках, и я клянусь своей честью, что скачу ее с быстротой ветра, не помяв ни одной ленточки!
Мэри Уаллас ничего на это не ответила, но Аннеке ответила за нее с большей живостью, чем я от нее ожидал.
– Нет, мистер Тэн-Эйк, – сказала она, – когда Мэри и мне придет фантазия превратиться вновь в девочек-подростков, то мы обратимся к маленьким мальчуганам, которым приличествует эта забава, а не к взрослым людям, которым пора бы и забыть о ней. Помпей, поезжай домой! – добавила она, обращаясь к негру-кучеру, и, кивнув довольно холодно головкой в нашу сторону, обе дамы скрылись с наших глаз.
Будь они уроженками Олбани, они, конечно, позабавились бы нашим приключением, но они были нью-йоркскими дамами и совершенно иначе смотрели на вещи. Нам ничего не оставалось, как почтительно поклониться и молчать.
– Нет, вы только посмотрите, мистер Литтлпейдж, – возмутился Гурт, – ведь это, пожалуй, на целую неделю хватит холодных взглядов и безмолвной укоризны! А за что? За то, что я всего на каких-нибудь четыре года старше того возраста, в котором, по их мнению, это удовольствие позволительно! А вам который год, можно спросить?
– Мне только что исполнился двадцать один год! – сказал я. – Лучше бы я был грудным ребенком!
– Ну, уж это вы через край хватили, мой милый! Достаточно было бы стать школьником. Но не будем унывать! Я люблю веселиться и не раз говорил это самой мисс Уаллас, и знаете, что она мне на это ответила? Что следует в известном возрасте быть более серьезным и думать о благе своей родины. Но ведь можно и о родине думать, и с гор кататься. Если можно, не роняя своего достоинства, бегать на коньках, то почему нельзя кататься с гор? Но она прочла мне по этому случаю целую проповедь!
– Что же, это добрый знак, – заметил я, – наставления читают только тем, кем интересуются!
– В самом деле?! А мне это и в голову не пришло! Подумайте, мисс Мэри еще говорит мне, что такому человеку, как я, стыдно сидеть сложа руки, когда кругом дерутся, то есть воюют. Как вам кажется, естественно ли со стороны молодой девушки желать, чтобы ее возлюбленный подставлял грудь под пули?
– Благодарите Бога за то, что вами занимаются, Гурт! Но мне пора домой, меня ждет мистер Вордэн: я обещал вернуться к шести часам!
Почти у дверей нашей гостиницы я встретил Дирка, сияющего и счастливого.
– Я только что видел Аннеке и Мэри Уаллас, – сказал он, – и они остановились, чтобы поговорить со мной. Мордаунты устроились здесь своим хозяйством и рассчитывают пробыть здесь до половины лета. Нас ждут в любой день к обеду, потому что после истории со львом ты там стал общим любимцем!
– Так мисс Аннеке тебе сказала, что она рада будет видеть нас с тобой у себя, как прежде?
– Ну конечно! Я могу повторить тебе слово в слово то, что она сказала: «Кузен Дирк, всегда, когда вам будет угодно, я буду рада вас видеть у нас и надеюсь, что вы приведете к нам и вашего священника, о котором вы мне рассказывали!»
– А о Язоне Ньюкеме или Корни Литтлпейдже мисс Аннеке ни разу не упомянула? Мое имя не было произнесено в разговоре? – встревоженным голосом осведомился я.
– Нет, я много раз упоминал о тебе в разговоре; я рассказал ей, как ты выгодно продал все, что твой отец поручил тебе продать, и вообще мы очень много говорили о тебе!
– Прекрасно, но какая-нибудь из барышень говорила что-нибудь обо мне?
– Ах да! Теперь припомнил, что Аннеке сказала что-то такое, чего я не понял, она сказала так: «Я видела мистера Литтлпейджа, он как будто вырос с тех пор, как я его не видала, он скоро будет настоящим мужчиной…» Понимаешь ты это, Корни?
– Да, понимаю, Дирк, понимаю! Я не рад даже, что попал в Олбани! Но посмотри, бога ради, что я вижу! Ведь это наш Язон!
Действительно, в этот самый момент мимо нас на санях пронесся мистер Ньюкем в своем яблочно-зеленом фраке, широко расставив ноги в пестрых чулках и башмаках с большими серебряными пряжками.
– А ведь это, вероятно, очень весело, Корни, – сказал Дирк, – мне положительно хочется попросить у него салазки и скатиться самому раз-два с горы!
– Сделай это, Дирк, и тогда тебе не видать мисс Аннеке как своих ушей! Она не любит, чтобы взрослые мужчины забавлялись, как дети!
Дирк широко раскрыл глаза, но не сказал ни слова. Мы застали старика Вордэна в превосходном настроении духа; он сообщил, что познакомился с несколькими английскими офицерами и получил много приглашений, поздравил меня с успешной продажей и вообще был доволен собой и другими.
В назначенное время Гурт явился за нами, как обещал, и по пути стал знакомить нас с тем обществом, в которое готовился нас ввести.
– Наша компания состоит из самых милых, веселых и порядочных молодых людей города, собираемся мы обыкновенно раза два в месяц у одного милого старого холостяка по имени Ван-Брюнт, весьма сведущего в вопросах религии и большого охотника побеседовать на эту тему! – говорил мой новый знакомый.
Придя к дому этого почтенного холостяка, Гурт вошел первый, не постучав в двери; весь маленький клуб, состоявший из двенадцати человек, был в сборе. Все это были по большей части голландцы, с виду сдержанные, миролюбивые и флегматичные, но весьма буйные и шумливые, когда разойдутся; а об олбанийцах я не раз слышал, как о больших затейниках и шалунах.
Нас встретили очень сердечно и радушно; все именовали мистера Вордэна «преподобием» и, по-видимому, намеревались держать себя скромно и прилично. Ван-Брюнт был человек лет сорока пяти, коренастый, плечистый, с красным лицом и довольно свободным обращением, вследствие постоянного вращения в тесном товарищеском кругу молодежи.
– Не находите ли вы, господа, что стоять и смотреть друг другу в глаза – занятие довольно скучное, и притом возбуждающее жажду? А поэтому, мне кажется, нам следует прежде всего выпить по стакану доброго пунша! Это освежает горло и мысли! Ну-ка, Гурт, пуншевая чаша как раз у вас за спиной! – начал хозяин.
Гурт тут же наполнил стаканы и угостил всех превосходным пуншем, который мне показался, однако, очень крепким. Но Гурт, выпив один стакан, налил себе другой и не задумываясь выпил и его. Громадная пуншевая чаша живо опустела, и Гурт опрокинул ее дном вверх, чтобы не было сомнений. Присутствующие, полагая, что мистер Вордэн не понимает голландского языка, разговаривали преимущественно по-английски; вскоре принесли другую чашу пунша, и после второго и третьего, а для некоторых и четвертого стакана разговор стал еще оживленнее. Больше всех пил Гурт, но вино не производило на него ни малейшего действия.
Все были веселы и в прекрасном расположении духа, когда в дверях появился негр с растерянной физиономией и знаками позвал хозяина. Вслед за хозяином исчез и Гурт, но он вернулся очень быстро и, отозвав в сторону еще трех членов клуба, стал с ними о чем-то озабоченно совещаться. До меня доносились из их разговора только бессвязные отдельные слова: «У старого Койлера… вот ужин, достойный богов!.. Утки, дичь, паштет… все нас знают – это не выгорит!.. Вот бы его преподобие!.. Чужие! Как быть?»
