На суше и на море. Сатанстое (сборник)
Дирк был там как у себя дома; его, очевидно, очень любили в семье, но я предпочел бы, чтобы Дирк любил кого-нибудь другого, а не свою кузину, которую он, по-видимому, любил больше всего на свете. В прекрасной, богато обставленной гостиной я застал мисс Аннеке в обществе пяти или шести барышень, ее сверстниц и подруг, и нескольких молодых людей, среди которых красовались четыре красных мундира.
Признаюсь, я смутился, очутившись в этом блестящем обществе, и в первую минуту не знал, что делать. Аннеке сделала несколько шагов ко мне навстречу и, покраснев, еще раз поблагодарила меня за оказанную ей услугу, затем представила меня всему маленькому обществу и попросила садиться. Барышни сейчас же принялись хором щебетать, а мужчины, особенно офицеры, стали внимательно приглядываться ко мне, насколько это позволяло приличие.
– Надеюсь, ваше маленькое приключение не помешало вам наслаждаться веселым зрелищем праздника? – спросил один из офицеров Аннеке, когда шум, вызванный моим появлением, улегся.
– Мое маленькое приключение, мистер Бельстрод, уж не столь маленькое, как вы думаете! Или вы полагаете, что для барышни так приятно очутиться в когтях льва?
– Простите, я должен был сказать «этот серьезный случай», раз вы считаете его таковым, хотя он, по-видимому, не имел настолько серьезных последствий, чтобы помешать вам повеселиться на празднике!
– Праздник этот повторяется ежегодно, и я уже много раз видела его и не особенно дорожу этим зрелищем!
– Мне говорили, – заметил другой офицер, которого называли Биллингом, – что вас сопровождал целый отряд так называемой легкой пехоты!
Барышни хором запротестовали против столь бесцеремонного зачисления их в ряды армии, на что мистер Бельстрод возразил, что он твердо надеется видеть их в самом непродолжительном времени не только в рядах армии, но даже и в рядах его полка. Тогда посыпался целый град протестов против насильственной службы, и все это сопровождалось смешками, в которых, однако, Аннеке и ее ближайшая подруга Мэри Уаллас, к великому моему удовольствию, не принимали участия.
Впоследствии я узнал, что младший из трех офицеров был прапорщик Харрис, младший сын члена парламента, в сущности еще мальчик. Старший за ним был капитан Биллинг, как говорят незаконный сын одного из великих мира сего; что же касается Бельстрода, то это был старший сын баронета, человек очень богатый, который, благодаря деньгам, к двадцати четырем годам был уже майором. Он был красив собой и элегантен, и я с первого же взгляда понял, что он был явным поклонником мисс Аннеке. Остальные же двое были слишком влюблены в самих себя, чтобы питать сильное чувство к кому бы то ни было другому. Дирк был слишком робок и недоверчив и поэтому почти весь вечер проговорил с отцом Аннеке о сельском хозяйстве.
Что же касается меня, то, немного освоившись, я почувствовал в себе достаточно апломба, чтобы не ощущать ни малейшей неловкости в обществе офицеров, несмотря на всю мою неопытность и непривычку к такого рода собраниям. Мистер Бельстрод умел быть мил и любезен, когда он того хотел, и это блестяще доказал по отношению ко мне. Он подошел ко мне в то время, когда я стоял несколько в стороне, любуясь картиной одного из старых мастеров, и заговорил:
– Вы, право, счастливчик, мистер Литтлпейдж, что вам привелось оказать такую услугу мисс Мордаунт! Мы все завидуем вам в этом; этот случай наделает много шума у нас в полку, потому что мисс Аннеке покорила у нас все сердца, и спаситель, конечно, вправе рассчитывать на нашу признательность!
Я пробормотал что-то несвязное в ответ на эту речь, и мистер Бельстрод продолжал:
– Меня удивляет, мистер Литтлпейдж, что такой лихой молодец, как вы, не вступает в наши ряды, когда представляется возможность отличиться на поле брани! Я слышал, что и отец, и дед ваш служили в нашей армии, и что вы человек состоятельный! Вы найдете среди нас много очень порядочных людей и, вероятно, будете чувствовать себя хорошо! Ожидается много реформ, предстоит усиление отрядов, и вам легко будет занять приличное положение в рядах армии. Если бы вы пожелали, я рад был бы служить вам в этом отношении!
Все это было сказано тоном видимой искренности и чистосердечия, быть может, отчасти потому, что Аннеке могла нас слышать, и я даже заметил, что она посмотрела в нашу сторону в тот момент, когда я собирался ответить майору.
– Весьма благодарен вам, мистер Бельстрод, – ответил я, – и весьма ценю вашу любезность, но мой дед еще жив, и я не могу выйти из его повиновения, а мне известно его желание, чтобы я оставался в Сатанстое.
– В Сатанс… что? – спросил Бельстрод с не совсем приличным любопытством.
– Сатанстое, – повторил я, – меня нимало не удивляет, что это название вызывает у вас улыбку; оно, действительно, несколько странно, но так назвал мой дед наше поместье!
– Имя это мне даже очень нравится, могу вас заверить, и я убежден, что совершенно влюбился бы в вашего деда, этого типичного англосакса. Но неужели же он желает, чтобы вы вечно оставались в Сатанс…
– В Сатанстое… нет, но по крайней мере до моего совершеннолетия, которого я достигну лишь через несколько месяцев!
– Во всяком случае, если бы у вас было желание вступить в ряды армии, мой милый Литтлпейдж, не забудьте меня. Вспомните, что у вас есть друг, пользующийся некоторым влиянием, которое он счастлив будет пустить в ход ради вас.
– Очень признателен вам, мистер Бельстрод, за ваше милое предложение, но признаюсь, что желал бы быть обязанным своим повышением исключительно только своим заслугам.
– Полноте, милый мой, что вы говорите. Вспомните Ювенала: «Probitas laudatur et alget». Вы еще так недавно выпорхнули из колледжа, что не могли забыть этих слов.
– Я не читал Ювенала, мистер Бельстрод, и если такова преподаваемая им мораль, то и впредь не хочу его читать! – сказал я.
Бельстрод собирался что-то ответить, но ему помешала мисс Варрен, по-видимому направившая на него свои батареи.
– Правда ли, мистер Бельстрод, что господа офицеры сняли новый театр и намерены дать в нем несколько представлений?
– Кто вам сказал об этом? Хоррей? Его следует посадить под арест за это.
– Не он один виноват в этом, – заступилась Аннеке, – а весь полк. Вот уже две недели, как это всем известно; я даже слышала, что пойдут Катон и Скреб.
– Совершенно верно, и мы имеем намерение просить вас прийти послушать, как мы будем уродовать эти пьесы, в том числе и ваш покорный слуга, мисс Мордаунт! – сказал Бельстрод.
– Скреба я не знаю, но пьесу Аддисона знаю: она превосходна. А когда должны начаться представления? – осведомилась Аннеке.
– Как только святой Пинкстер закончит свои!
Едва произнес майор слова «святой Пинкстер», как поднялся общий смех и целый град вопросов и восклицаний. Аннеке, воспользовавшись этим моментом, обратилась ко мне с вопросом:
– Вы действительно намерены поступить на службу, мистер Литтлпейдж?
– В военное время трудно поручиться за что-нибудь! Во всяком случае, я вступлю в ряды войск не иначе, как защитником отечества!
Минутку спустя мисс Аннеке снова спросила меня:
– Вы знаете латынь, мистер Литтлпейдж? Ведь вы были в университете!
– Знаю настолько, насколько ее можно знать в наших колледжах, мисс Мордаунт! – был мой ответ.
– Скажите мне, что означала цитата мистера Бельстрода? – спросила она.
– Что честность прославляют, но что она умирает с голода!
Выражение неудовольствия мелькнуло на лице моей собеседницы, но она не сказала ни слова.
– Вы будете играть роль Катона, мистер Бельстрод? – воскликнула одна из барышень. – Это прелестно. А какой на вас будет костюм? Современный или исторический, того времени?
– Да просто мой халат, до некоторой степени приспособленный к случаю, если только святой Пинкстер не внушит мне более счастливой мысли! – ответил майор.
– А вы в самом деле полагаете, что Пинкстер был святой? – спросила Аннеке совершенно серьезно.
Бельстрод прикусил губу: ему не приходило в голову узнать, по какому случаю происходят эти празднества, и поэтому он смутился.
– Если я ошибаюсь, то надеюсь, что вы, мисс Мордаунт, выведете меня из заблуждения?
– Охотно! Пинкстер, в сущности, не что иное, как Троицын день, следовательно, вам волей-неволей придется вычеркнуть одного святого из вашего календаря, мистер Бельстрод.
Майор наклонил голову в знак покорности и в свое оправдание сказал:
– Ведь, по справедливости, это вина наших предков, мисс Мордаунт, что они не признают и не знают праздника Пятидесятницы, что и явилось причиной моего невежества.
– Но некоторые из моих предков признавали этот праздник и чтили его! – сказала Аннеке.
– Да, со стороны Голландии, но, говоря о наших предках, я подразумеваю тех, которые, к счастью моему, у нас с вами общие.
– Разве мистер Бельстрод состоит с вами в родстве? – спросил я с некоторой поспешностью.
– Дед мистера Бельстрода и моя прабабушка были родные брат и сестра, – сказала Аннеке, – так что мы, в некотором роде, кузены, с голландской точки зрения, в Англии же такого рода родство, насколько мне известно, ни во что не ставится!
– Напротив, – возразил майор, – когда я отправлялся в колонии, мой отец настоятельно наказывал разыскать вашего батюшку и сблизиться с вашей семьей, он весьма дорожил своим родством с мистером Мордаунтом.
Итак, из всех я один не мог предъявить никаких прав родства с прелестной мисс Аннеке; сколько я ни перебирал в памяти всех моих голландских родственников, среди них не нашлось ни одного, породнившегося каким-нибудь манером с ее семьей.
Глава VII
– Безумен тот, кто станет рисковать жизнью за девушку, которая его не любит.
– Мне ее не надо, и вы можете взять ее себе!
ШекспирПосле того я не раз виделся с Аннеке Мордаунт то на прогулке, то у них, а в день званого обеда мистер Бельстрод сделал мне честь, посетив меня у моей тетки. Он сообщил, что также приглашен на обед и что прямо из-за стола все отправятся в театр на любительский спектакль офицеров.
– Если вы потрудитесь зайти в ресторан «Корона», то найдете там оставленные на ваше имя билеты для вас и для ваших друзей, в том числе и для вашего родственника, мистера Дирка Фоллока, если не ошибаюсь, так его зовут? У этих голландцев всегда такие странные имена, не правда ли?
– Они могут казаться странными англичанину, как и наши, вероятно, кажутся странными им, – сказал я, – а что касается Дирка Ван-Валькенбурга, то он не мой родственник, а родственник Мордаунтов.
– Их или ваш, не все ли равно! Я знал, что он состоит в родстве с кем-то из моих знакомых, и этого было достаточно для приглашения. Когда я смотрю на него, то всегда сожалею, что он не состоит в отряде гренадер.
– Несомненно, что он там был бы на месте, но голландцы очень привязаны к своей родине и почти никогда не вступают ни в войска, ни во флот, как мы, колонисты английского происхождения. Это, конечно, не мешает семье Ван-Валькенбургов быть самыми верноподданными слугами Ганноверского дома.
– Так, значит, вы приведете к нам вашего друга! Конечно, наш спектакль едва ли чем может прельстить вас, но это просто с целью убить время. Так вы уж не взыщите. Однако мне пора спешить на репетицию! – добавил майор и стал прощаться.
После его ухода я отправился в «Корону» за билетами, а оттуда на Мэль, излюбленное место прогулок высшего общества. Два хора военной музыки, помещенных на кладбище при церкви Святой Троицы, играли попеременно для увеселения гуляющей публики. Некоторые ворчуны in petto высказывали мнение, что выбор места для музыкантов был не совсем удачен. Но разве можно было громко порицать то, что решили господа военные? Когда я пришел на Мэль, гулянье было в полном разгаре; всюду мелькали мундиры военных и даже моряков, дамы щеголяли нарядными туалетами. Я остановился, стал искать глазами мисс Мордаунт; я положительно не мог не думать о ее красоте, грации, миловидности и приветливости, только мысль о Дирке несколько тревожила меня. Но Аннеке была его двоюродной сестрой, и такое родство было слишком близким для вступления в брак, по мнению моего деда, и я от всей души разделял теперь его мнение. И вот я увидел ее под руку с Мэри Уаллас, в сопровождении Бельстрода, увивавшегося подле нее, и Гарриса, разговаривавшего с Мэри. Быстро отвернувшись, я хотел уйти, даже не раскланявшись с ними, но майор окликнул меня.
– Как, Корнелиус Львиное Сердце, вы не узнали ваших друзей? – воскликнул он достаточно громко, чтобы заставить меня обернуться.
Сконфуженный, я кое-как оправдался, и Аннеке, видя мое смущение, поспешила выручить меня.
– Мне кажется, – сказала она, – что прозвище Львиное Сердце, хотя и является вполне заслуженным мистером Литтлпейджем, более подходит к военному, чем к гражданскому человеку. Не правда ли, мистер Литтлпейдж, вы с удовольствием уступите его господам военным?
– Я весьма желал бы втянуть вас, мистер Литтлпейдж, в ту войну, которую беспрерывно ведет со мной мисс Мордаунт. Она постоянно пренебрегает нами, беднягами, переплывшими бурный океан для того, чтобы защитить колонии от французов, и в том числе, главным образом, жителей Нью-Йорка, которые за это не питают к нам ни малейшей признательности. Будьте же судьей между нами!
– Но прежде чем принять на себя эту роль, необходимо, чтобы он знал, в чем должны состоять его обязанности и ответственность! – возразила мисс Аннеке и принялась излагать мне суть их разногласий.
Затем разговор перешел к предстоящему спектаклю.
– Знаете ли, кузина (Бельстрод часто называл Аннеке кузиной), что я страшно боюсь вашей критики? Вы и так уже недолюбливали нас, военных, и в особенности наш полк, а тут еще явитесь критиком нашего доморощенного искусства.
– Моя критика в данном случае будет критикой полного невежды, – засмеялась она, – так как сегодня я первый раз в жизни буду в театре. Мы с вами, мистер Бельстрод, будем одновременно дебютировать: вы – на сцене, а я – в зрительном зале. Но скажите, вполне ли приличен этот род развлечений?
– На этот счет взгляды за последнее время весьма изменились. В высшем обществе многие устраивают теперь любительские спектакли у себя на дачах, эта мода пришла к нам из Франции; как вам известно, сэр Гаррис, мой батюшка, не вполне его одобряет и моя матушка также.
– Но вы, вероятно, надеетесь, что когда они узнают о ваших успехах, то позабудут, на каком поле вы пожали ваши лавры, – пошутила Аннеке. – Однако время идет, а нам надо еще переодеться к обеду, Мэри. Итак, до свидания, господа, не забудьте, что мы вас будем ждать.
Этим она дала нам понять, что не желает, чтобы мы их провожали, и мы, откланявшись, остались одни. Бельстрод взял меня под руку, и мы направились в Дюк-стрит, где жил и он, и я, Гаррис же продолжал еще прогуливаться, отыскивая знакомых.
– Знаете ли, Литтлпейдж, это прелестнейшая девушка во всей колонии, и несколько месяцев пребывания в Лондоне сделают из нее настоящую великосветскую львицу! – сказал он с жаром и искренностью, удивившими меня.
– Что касается меня, то я не вижу в мисс Мордаунт никаких недостатков, – возразил я, – и всякое изменение в ней могло бы только быть ей в ущерб, – ответил я; на этот раз очередь быть удивленным оказалась за моим собеседником. С минуту он пристально смотрел на меня, затем перевел разговор на другую тему, и об Аннеке мы больше не заикались.
Бельстрод был умен и образован, и я слушал его с истинным наслаждением. «Вот, думал я, самый подходящий муж для Аннеке; он красив, умен, богат, родовит и образован. Чего еще больше? Он не может встретить отказа. Надо мне забрать свое сердце в руки, не то оно сделает меня несчастным»! – и я решил следить за собой. Я был молод, считал себя весьма разумным и принимал самые благие решения; расставаясь с майором, я обещал ему зайти за ним, чтобы вместе отправиться на обед, и сдержал свое обещание.
– Хорошо, что в Нью-Йорке принято ходить пешком, – сказал Бельстрод, беря меня под руку, – потому что экипажам было бы трудно проезжать по этим узким улочкам. Что же касается портшезов, то для меня отвратительно видеть в них мужчину.
– Многие из лучших семейств Нью-Йорка имеют свои экипажи и пользуются ими, – сказал я, – но здесь даже дамы ходят пешком, и это считается хорошим тоном, так что, вероятно, сегодня в театр большинство из них придут пешком.
Наконец мы добрались до Кроун-стрит.
– Я не понимаю, как мистеру Мордаунту пришла фантазия построить себе дом чуть не в пригороде, – заметил Бельстрод. – Приходится совершенно нарушать все свои привычки, чтобы посещать его. Такая даль!
– А между тем мне кажется, что здешние расстояния должны бы вам казаться пустяшными по сравнению с лондонскими, – возразил я. – Правда, что там вы пользуетесь экипажами?
– Да, конечно, но смотрите, не скажите мисс Аннеке, что я нахожу это расстояние слишком большим. Это может показаться ей обидным.
Я утвердительно кивнул головой как раз в тот момент, когда открылась перед нами дверь, и мы вошли в дом.
В гостиной собрались уже все приглашенные, кроме нас двоих и Гарриса, имевшего привычку постоянно всегда опаздывать. Всего было человек двенадцать.
– Ну, теперь, за исключением Гарриса, все, кажется, в сборе, – сказал Герман Мордаунт, обращаясь к дочери. – Будем мы его ждать или нет? Он обыкновенно так опаздывает.
– Дело в том, что теперь он важная персона: его отец только что получил баронство; он теперь получил право вести хозяйку дома к столу. Вот что значит быть сыном ирландского барона!
Это была новость, которой никто еще не знал, и это дало повод новым обсуждениям: садиться без него за стол или подождать?
– А за отсутствием сына вновь испеченного ирландского барона, вы полагаете, я должна была бы подать руку сыну английского баронета, который здесь налицо? – сказала Аннеке, смягчая улыбкой легкую иронию, слышавшуюся в ее словах.
– Я возблагодарил бы Бога, кузина, если бы вы мне отдали не только руку, но и сердце! – ответил Бельстрод, понизив голос, но все же достаточно громко, чтобы я мог слышать.
Это было достаточно ясно, и я с тревогой следил за Аннеке, желая знать, как она примет это признание. Но она не проявила при этом ни малейшего волнения и, по-видимому, приняла слова майора за шутку.
– Мне кажется, папа, следует приказать подавать, – сказала она, обращаясь к отцу. – Мистер Гаррис может обидеться, если не застанет нас всех за столом; он подумает, что его часы стали уходить вперед и что он явился на полчаса раньше, чем хотел.
– Да, это будет полезный урок Гаррису, – сказал Бельстрод, – и вполне заслуженный, потому что, когда я ему на днях сделал дружеское замечание по поводу его дурной привычки всегда опаздывать, знаете, что он мне ответил? «Так как теперь после лорда Лаудона, главнокомандующего и губернатора, да еще нескольких высокопоставленных лиц мне принадлежит право председательствовать на всех обедах, то, если я явлюсь рано, мне придется вести к столу и сидеть рядом со всеми старухами; тогда как, если я опоздаю, мне может представится случай пристроиться к какой-нибудь из дочек». Но на сегодня его расчет не пойдет ему на пользу, так как хозяйке еще не минуло пятьдесят лет.
– Я не думала, что мистер Гаррис такой хитрый, – покачав головой, усмехнулась Аннеке, – а вот и он, как раз вовремя, чтобы заявить о своих правах.
– Ах, негодный! Ведь он таки вспомнил ваш возраст! И как видите, преодолел свою привычку.
Только Гаррис переступил через порог, как доложили, что обед подан, все взоры обратились на Гарриса. Но прапорщик, который по годам был даже моложе меня, стеснялся заявить о своих правах и с минуту стоял в нерешительности. Этой минутой воспользовался мистер Мордаунт, бывавший не раз в Англии и прекрасно знакомый со всеми обычаями высшего света.
– Господа, – сказал он, – прошу вас заметить, что сегодня мы собрались главным образом, чтобы чествовать мистера Корнелиуса Литтлпейджа и чтобы отблагодарить его за оказанную моей дочери услугу, а потому, надеюсь, он предложит мисс Мордаунт руку, чтобы вести ее к столу.
При этом неожиданном обороте дела я почувствовал себя крайне неловко и едва смел взглянуть на мисс Аннеке, ведя ее в столовую; рука моя дрожала под ее рукой, и, когда все сели за стол, я сел возле нее. Это был, в сущности, первый парадный обед, на котором я присутствовал в своей жизни.
– Если бы я знал, что здесь предстоит такой обед, мисс Мордаунт, – проговорил я, когда подали жаркое, – то мой отец был бы счастлив прислать вам дичь своей стрельбы; он прекрасный охотник и бьет очень много дичи.
С моей легкой руки после этого разговор перешел на охоту. Вест-Честер вообще славится своими превосходными охотами; все мужчины увлеклись этой темой, а так как дам было всего две – мисс Аннеке и мисс Уаллас, то они вскоре попросили пощады.
– Вы забываете, господа, что мисс Уаллас и я не охотимся!
– Если не считать стрел Купидона, – возразил Бельстрод с присущей ему находчивостью, – потому что этим оружием вы владеете в совершенстве и производите настоящие опустошения, об этом мне хорошо известно.
Перед концом обеда провозглашено было несколько тостов; в том числе Аннеке провозгласила тост «за актеров-любителей», пожелав им таких же лавров на поприще искусства, как и на полях чести. Гаррис ответил тостом от имени полка, закончив его пожеланием всех благ нью-йоркским дамам, отличающимся не только красотой, но и умом.
Встав из-за стола, дамы и несколько кавалеров прошли в гостиную, и всякий поочередно спел что-нибудь. Аннеке обладала прелестным голосом, и Бельстрод был положительно в восторге от ее пения, и я – также.
Глава VIII
Если воздавать каждому по его заслугам, то много ли найдется людей, которых не следовало бы выпороть?
– Нет, чем меньше человек заслуживает вашего снисхождения, тем большая заслуга за вашим снисхождением.
Шекспир– Гаррис совершенно выйдет из строя, если я не ухитрюсь как-нибудь выманить его из-за стола! – сказал Бельстрод. – Он сегодня должен играть Марцию, и хорошо, чтобы он был чуточку навеселе для храбрости, но весьма плохо, если он будет чересчур навеселе, так как это может повредить доброму имени добродетельной римлянки!
Аннеке, однако, успокоила его, сказав, что ее отец не имеет привычки долго задерживать своих гостей за столом. Действительно, не более как полчаса спустя все остальные мужчины пришли в гостиную пить кофе, и даже Гаррис достаточно твердо держался на ногах. Бельстрод поспешил, однако, увести его, сказав, что их час настал и что им пора исчезнуть, как тени отца Гамлета.
В семь часов все маленькое общество отправилось в театр, туда же спешила публика со всех сторон. Улицы были полны разряженных дам и кавалеров, мужчины из предосторожности, чтобы не сбить своих проборов и не испортить причесок, несли свои шляпы в руках.
Аннеке Мордаунт, с красивой пышной прической, с легким слоем пудры на ее светло-каштановых волосах, была прелестна.
Наконец мы вошли в театр; первые ряды были заняты неграми в парадных ливреях, которые были посланы занять места для своих господ, как это здесь было принято. По мере того как публика собиралась, негры исчезали. Мы заняли оставленные для нас места, Аннеке уже заранее предвкушала предстоящее удовольствие.
Когда прибыл главнокомандующий и губернатор, заиграл оркестр духовой музыки, и вскоре поднялся занавес. Совершенно новый мир предстал перед нашими глазами; говорить об игре артистов я не стану: мне она показалась превосходной. Бельстрода встречали и провожали аплодисментами; многие, бывавшие даже в лондонских театрах, уверяли, что роль Катона Бельстрод играл мастерски, не хуже любого большого актера. Добродетельная Марция и та тоже держалась довольно твердо на ногах, и известная томность во взгляде придавала ей больше женственности и отчасти смягчала некоторую грубость ее манер. В результате все были довольны, даже высшее начальство.
В антракте между трагедией и водевилем актеры вышли в зал, где их стали осыпать восторженными похвалами; у Аннеке горели глаза, и вся она сияла восторгом и радостью, восхваляя Бельстрода и осыпая его комплиментами. Этот успех, по-видимому, сослужил ему хорошую службу, подумал я, к немалому моему огорчению, но, благодарение Богу, раздался звонок, и актеры отправились переодеваться.
Во время антракта зрители обходили ложи знакомых, обмениваясь впечатлениями. Я зашел в ложу моей тетки, которая также была довольна спектаклем. Дядя нашел, что Марция обучалась своей роли у какой-нибудь маркитанки, но Катон был вполне удовлетворителен.
– Кстати, Джен (так звали мою тетку), – обратился он к жене, – говорят, что этот Бельстрод женится на прелестной дочери Германа Мордаунта и что вскоре она будет леди Бельстрод.
– Весьма возможно, – ответила тетка. – Отец Германа Мордаунта был из хорошей английской семьи, хотя и беден, как Иов. Но он женился на богатой голландской наследнице, а сам Герман, по его примеру, также женился на очень богатой наследнице, хотя и английской, так что все эти богатства теперь унаследует Аннеке. Это весьма завидная невеста.
