Улисс
– Та сучка во всём виновата, английская прошмандовка,– прокомментировал владелец забегаловки.– Она вколотила первый гвоздь в крышку его гроба.
– Всё равно, отличный кусок бабенции,– заметил soi-disant городской клерк Генри Кемпбелл,– вся при теле. Я видел её картинку в парикмахерской. Муж её был капитан или офицер.
– Ага,– подхватил Шкуродёр с усмешкой,– а кроме был полной подтиркой.
Эта бесплатная добавка юморного плана произвела затяжной хохот среди его entourage. Что до Цвейта, то он, без наималейшего намёка на улыбку, сидел уставившись куда-то по направлению к двери и размышлял о той, канувшей в былое, истории, что вызвала тогда огромный интерес, как только обнародовались факты вместе, что окончательно усугубило, с письмами их переписки, полными обычной для влюблённых слащавой чепухи. На первых порах всё шло чисто платонически, покуда вмешательство природы не вызвало взаимную привязанность и та, своим чередом, заполыхала кульминацией, что наполнила сплетнями весь город, пока не грянул ошеломительный удар, как долгожданное известие для многочисленных (и даже очень) злопыхателей, горящих готовностью ускорить его крах, хотя их связь с самого начала была достоянием публики, просто без той сенсационной огласки, что позже распустилась таким махровым цветом. Но раз имена их уже притёрлись слуху и раз уж он был её постоянным фаворитом, какая, спрашивается, особая нужда орать во всеуслышание любым и каждым, то есть про факт, что он делил с ней спальню, как выяснилось из свидетельских показаний под присягой, когда переполненный зал суда поголовно замирал от потрясения, буквально наэлектризованный непрестанно нарастающим числом свидетелей, видевших как он, такого-то и такого-то, конкретно, числа выкарабкивался в спальном одеянии из апартаментов верхнего этажа посредством приставной лестницы, также использованной и для получения доступа туда же, а еженедельники, такие падкие на ягодку, просто лопатой гребли из этого всего деньги. А дело, всего-то-навсего, в том, что это был самый обычный случай, когда муж не тянет, как положено, и между ними нет уже ничего общего, кроме фамилии, когда на сцене появляется настоящий мужчина, сильный до потери пульса, который оказывается жертвой её бархатистых чар и забывает кто он и откуда. Обычный итог, таять от улыбок возлюбленной. Всплыл извечный вопрос супружеской жизни, если начистоту. Могут ли состоящие в браке любить настоящей любовью, то есть, если брать посторонних? Впрочем, их случай сюда совершенно не вписывается, он видел её глазами влюбленного, мчась на волне безрассудности.
По своим личным качествам, это был отличный экземпляр мужчины, наделённый, что и говорить, истинными дарованиями высшего порядка, то есть, если сравнивать с тем пришей-пристегай военным на роли без слов (оказавшимся пустым местом из разряда ПРОЩАЙ, МОЙ БРАВЫЙ КАПИТАН, из лёгкой кавалерии, 18-й гусарский, если быть точным), с неугасимой верой (падший вождь, то есть, а не первый из них обоих) в предначертанный ему путь, в котором она—ну, ещё бы, на то и женщина!—быстро предугадала явную способность пробиться к славе, и он был почти на волосок, да подгадили священики и приверженцы писания как такового, а его, такие верные на первых порах, товарищи в борьбе, совместно со столь близкими его сердцу изгнанныеми арендаторами, за которых он так ратовал и принимал колотушки в сельских местностях страны, на что они не расчитывали и в самых буйных своих мечтаниях, весьма сноровисто поджарили его матримониального гуся, причём костер разложили на его же голове, точь-в-точь как тот брыкливый осёл из притчи. Теперь оглядываясь вспять в ретроспективном расположении, всё кажется как бы сном. И возвращение назад – самый никудышний выбор, тут и без слов ясно, что оказываешься отрезанным ломтём, потому что всё меняется с течением времени. Вроде того, подумалось ему, как район Айриштаун-Стренд, где он прожил немало-таки лет, смотрится как-то иначе со времён его переезда на жительство в северную часть. Неважно, север или юг, но это оказалось обычным случаем, простым и неподдельным, пылкой страсти, перевернувшей на себя тачку мщения, что слово в слово подтверждает его правоту, ведь и она была испанкой, или наполовину, а женщины такого типа не делают чего-то вполовину, готовые с южной необузданностью страсти пустить по ветру последний лоскуток пристойности.
– Точное подтверждение моим словам,– сказал он, с жаром в груди, Стефену,– и, если я не слишком заблуждаюсь, она тоже была испанкой.
– Дочь короля Испании,– выговорил Стефен, бормотнув что-то ещё такое или эдакое, довольно неразборчиво, про прости-прощайте испанские луковицы, и первая земля накликавшая Мертвяка, и от Баранолба до Скиллы столько уж их побывало…
– Неужто?– воскликнул удивленно Цвейт, впрочем, ничуть не изумляясь.– Мне ещё не приходилось слышать эту версию. Хотя, наверно, так оно и есть, ведь она оттуда. Насчёт, Испании.
Осторожно, в обход книги в своем кармане, УСЛАДЫ, которая, кстати, ему напомнила про другую – просроченную, из библиотеки на Капел-Стрит, он вынул свой записник и, поспешно пролистывая всякую всячину, наконец-то…
– Кстати, на ваш взгляд,– сказал он, задумчиво доставая потёртое фото,– это испанский тип?
Стефен, следуя приглашению, посмотрел вниз, на фото дамы крупных форм в полном расцвете женственности, с притягательной, без утайки, плотью в вечернем платье свободного кроя и откровенно низким вырезом для удобств обозрения ощутимо объёмистых грудей, которая, чуть приоткрыв полные губы для показа отличных зубов, стояла весомо опираясь на рояль с раскрытой на пюпитре балладой СТАРЫЙ МАДРИД, по своему прелестная вещица, что была тогда в самой моде. Её (дамы) большие, тёмные глаза смотрели на Стефена, готовые вот-вот улыбнуться чему-то восхитительному, эстетические достоинства всей композиции лежали на Лафайете, моднейшем дублинском фотографическом художнике с Вестморленд-Стрит.
– Моя жена, м-с Цвейт, prima donna мадам Твиди,– пояснил Цвейт.– Снимок сделан не так уж много лет назад. В 96 или того около. Очень похожа на себя – тогдашнюю.
Он тоже смотрел, совместно с молодым человеком, на фото дамы, своей законной нынешней жены, которая, по его словам, являлась одарённой дочерью майора Брайана Твиди с замечательной, проявившейся уже в раннем возрасте, способностью к пению, а первое публичное выступление имело место, как исполнились сладкие шестнадцать. Лицо удачно получилось, передавая присущую ей выразительность, зато фигура в жизни намного привлекательней, просто тут поза не та. Она бы запросто могла (просто к слову пришлось) быть натурщицей, не вдаваясь в плавность линий на… Он перешёл, будучи, отчасти, художником в свободное время, на общую эволюцию образа женщины, такое совпадение – не далее как сегодня ему довелось любоваться теми греческими статуями, образцы художественного совершенства в Национальном музее. Мрамор способен передать оригинал, плечи, спину, всю симметрию. И прочее, ну, да, пуританизм. Скажем у Св. Иосифа главное… а вот на фото не то, всё-таки это не совсем искусство, вобщем.
Воодушевившись, он был бы рад последовать хорошему примеру Джека Тара, чтоб схожесть пару минут говорила сама за себя, поддерживая его… чтоб и другой смог упиваться красотой, а уж как на сцене держится, честное слово, истинное наслаждение, никакая камера не способна воздать должное. Хотя в среде художников не принято принижать, какая, однако, приятная ночь – тепло, но вместе с тем такая приятная свежесть, для такой поры, ведь солнца блеск, когда утихнет буря… Его так и подмывало выдвинуть предложение, так уж оно одно за другим, словно некий внутренний голос, чтоб выручить в затруднении по мере сил. Но он лишь сдержанно сидел, взирая на чуть затасканное фото объёмисто пышных выпуклостей, ничуть не портит то, что потёртое, м-да, потом задумчиво уставился вдаль, чтоб не смущать при оценке симметрии её пышности. Фактически, лёгкая потёртость лишь добавляет очарования, как чуть поношенное бельё, не хуже нового, даже, в сущности, лучше, когда без крахмала. А что если её не было дома, когда он? Я искал лампу, какую она хотела, пришло ему на ум, просто как мимолетная фантазия, потому что тут же вспомнилась развороченная постель поутру и книга о Рубине, с тем мне-там-псы-коз (sic), которая свалилась в самое подходящее для неё место, на домашний ночной горшок, да простит Линдлей Мюрей.
Он явно смаковал пребывание в компании с этим молодым человеком – образованый, distingue, и такой импульсивный, буквально, самая элита своего круга, а на вид и не скажешь, что в нём всё это есть… хотя, пожалуй, скажешь. К тому же, и портрет он оценил – понравилась, ещё бы, есть чем, хотя теперь она здорово раздалась. А почему бы и нет? Такая прорва условностей вокруг всего этого, включая пожизненное пятно от типографского листа про всё тот же матримониальный узел с предположением о блуде с профессиональным игроком в гольф или свежим любимцем сцены, вместо совершенно откровенной честности, до конца. О том, как судьба уготовила их встречу и как вспыхнуло неудержимое влечение, из-за которого их имена в глазах публики слились в одно, что и было доказано на суде письмами полными обычного копромата из нескрываемо прямых выражений не оставлявших места для увёрток, как и открытое их сожительство, два или три раза в неделю, в общеизвестном приморском отеле, где их отношения, как и бывает при нормальном развитии событий, вылились, соответственно, в интим. Последовало постановление nisi и передача королевскому проктору для вынесения о наличии состава, и когда ему не удалось замять, то nisi стало доказанным. Но когда двое увлечены, в нарушение кодекса, безудержно (как и было в их случае) друг другом, то свободно могут начхать, как они, собственно, и сделали, пока за дело не взялся адвокат, предъявивший иск от непосредственно ущемлённой стороны.
Ему же, Цвейту, выпала высокая честь оказаться рядом с некоронованным королём Эрин во плоти, по ходу исторической fracas, когда вождь уже пал, но упрямо гнул своё до последнего, даже будучи обряженным в адюльтерову мантию, несколько его (вождя) верных соратников, вдесятером, или дюжиной, или даже большим числом, проникли в типографию НЕПОКОРЁННОГО, хотя нет, это была ЕДИНАЯ ИРЛАНДИЯ (никоим образом, между прочим, не отражающее действительности имя) и разбили наборные ящики молотками, или чем-то там ещё, и всё из-за шутовских выбрызгов с плоских перьев писак О'Брайена, мастаков по обливанию грязью, насчёт личной моральности бывшего трибуна, а он, уже заметно и круто изменившийся человек, всё ещё смотрелся представительной фигурой, пусть и небрежно одетой, с характерным ему видом сосредоточенности, как следствие давнишнего валанданья с и-нашим-и-вашими, пока тем не дошло, к своему стыду и конфузу, что кумир-то их на глиняных ногах, уже после вознесения его на пьедестал, который она, между прочим, первая предугадала своим чутьём. И в момент особого накала страстей Цвейт в общей свалке нарвался на небольшое повреждение от подлого пырка локтем в толпе, которая, конечно же, сгрудилась, врезавшего, примерно, где-то в области желудка, без слишком, к счастью, тяжких последствий. Его (Парнела) шляпа была нагло сбита и, строго следуя историческим фактам, именно Цвейт оказался тем человеком, кто подобрал её в давке, оказавшись свидетелем проишествия и намереваясь вернуть её ему (каковой возврат он и произвёл с полной незамедлительностью), а тот, запыхавшись и выдохшись, пребывал в тот момент мыслями за многие мили и мили от своей шляпы, но был прирождённым джентельменом, поставившим на эту страну, и, в сущности, пошедшим на всё это скорее ради престижа, чем чего-то там либо ещё, проявил воспитанность привитую ему с младых ногтей, в пору младенчества у мамы на коленях, в виде понятия о хороших манерах, что тут же сказалось, потому что он обернулся к подателю и поблагодарил, произнеся с великолепным апломбом: "спасибо, сэр," но тон его не имел ничего общего с голосом того украшения законоведческой профессии, чей головной убор Цвейт тоже упорядочил по ходу текущего дня—история повторяется изменяясь—после похорон общего друга, когда они оставили его один на один с вечным покоем, завершив печальный обряд предания земле его останков.
С другой стороны, его задевали за живое все эти плоские остроты возчиков и иже с ними, которые свели всё к хаханькам и несдержанному ржанью, воображая будто что-то смыслят во всех зачем да почему, а на самом деле ни уха, ни рыла не разберут даже в собственном сознании, ведь это случай касающийся только двух сторон, если законному мужу не приспичит тоже обернуться стороной вследствие анонимного письма от простака Джонса, который случайно застал их в решающий момент в любовной позе, заключив друг друга в объятия, и раздул семейный скандал призывом обратить внимание на противоправный акт, и прекрасная заблудшая половина, опускаясь на колени, вымаливает прощения у законного господина и повелителя, клянется прекратить связь и больше не принимать его визиты, при условии, что осерчавший муж закроет глаза на случившееся и не будет поминать старое, и вся при этом обливается слезами, хотя, возможно, хмыкая под свой прелестный носик по ходу объяснения, поскольку, весьма возможно, в запасе есть ещё штук несколько. Лично он, имея скептический склад, считал и ничуть, к тому же, не стеснялся заявить, что мужчина, или мужчины во множественном числе, так и вьются вокруг, дожидаясь доступа к даме, пусть даже она, предположим для чёткости аргументации, самая примерная жена на свете, и всем им найдётся отличное применение, когда ей приестся супружеская жизнь и потянет на лёгкое порханье в рамках благовоспитанной фривольности, чтоб ей оказывали знаки внимания с непристойными намерениями, и, манкируя своими обязанностями, она чувственно вспыхнет к другому, несчётное множество liasons между привлекательными ещё женщинами, которым совсем чуть-чуть за сорок, и мужчинами помоложе свидетельствуют о неизбежности результата, которую немало из общеизвестных случаев женской влюбчивости доказали по самую завязку.
И жалко ведь до невозможности, когда молодые люди одарённые бесценным капиталом мозгов, к каковым явно относился и его сосед, бездумно тратят дорогое время на распущенных дамочек, которым ничего не стоит ввергнуть того в беспробудную спячку на всю оставшуюся жизнь. По освящённому традицией обычаю, и он однажды выберет себе жену, когда на сцене появится мисс Совершенство, но до той поры дамское общество было conditio sine qua non, хотя на этот счёт у него имелись весьма, и очень что ни есть, наисерьёзнейшие сомнения, и он отнюдь не собирался делать Стефену наводку насчёт мисс Фергюсон (которая, весьма возможно, и была той самой путеводной звездой судьбы, что привела его в такую рань в Айриштаун), с тем чтоб затем в роли наперсника поумиляться ухаживаниями юноши за девушкой, очаровательная пара без единого пенни на личном банковском счету, сперва две-три недели прогулочно-комплиментного периода с последующим переходом к манерам глубоко влюбленных, когда пойдут цветы, шоколадки. Подумать жутко, как им, бездомным, помыкает какая-нибудь квартирная хозяйка, хуже всякой мачехи, крайне вредно в его возрасте. Странные мысли, которые он выдавал, привлекали повидавшего жизнь человека, что и годами был старше, а может и как отец. И всё же ему определённо требуется более плотное питание, хотя бы гоголь-моголь вперемешку с извечным материнским продуктом, или, когда уж совсем некогда, отменного Шалтая-Болтая вкрутую.
– В котором часу вы обедали?– спросил он у тощей фигуры и измождённого, хоть и без морщин, лица.
– Вчера во сколько-то,– сказал Стефен.
– Вчера,– воскликнул Цвейт, пока не вспомнил, что это было уже завтра, пятница.– А, вы имеете ввиду, что полночь минула.
– Позавчера,– поправил себя Стефен.
Буквально ошарашенный такой информацией, Цвейт призадумался. Пусть не во всём совпадая, их взгляды содержали-таки некое сходство, словно мысли обоих путешестовали, так сказать, в поезде одного направления. В его возрасте, увлекшись политикой годков, эдак, двадцать тому назад, когда он был quasi соискателем парламентских почестей, в дни Громобоя Фостера, если ретроспективно оглянуться в прошлое (что вызывало некое щемящее удовольствие) его тоже тянуло на подобные сверх-ультра идеи. К примеру, когда вопрос изгнанных арендаторов, впервые затронутый именно в ту пору, внедрился в сознании людей, он—хоть и не внёс, конечно, ни гроша и не очень-то верил фразам—на первых, во всяком случае, порах безоговорочно стоял за крестьянское владение, как, в принципе, отражение направленности современных воззрений, однако, впоследствии он осознал свою ошибку и по мере сил исцелился от такой предвзятости, тогда его даже упрекали, будто продвинулся на шаг дальше самого Майкла Девитта в защите взглядов, которые тот одно время насаждал, типа назад-к-земле, что и стало одной из причин его крайнего возмущения подобный намёком, прозвучавшим таким нелицеприятным образом в его адрес на собрании кланов в заведении Барнея Кирнана, вынудив его—пусть зачастую наиболее недопонимаемого и наименее забиячливого из смертных—отклониться-таки от привычной своей повадки и, если позволите, заткнуть (метафорически) тому пасть, хотя в отношении самой политики, он слишком чётко осознал роковые последствия таящиеся в пропаганде и проявлении взаимной враждебности, а также приносимые ею бедственные страдания для отрезвляющего назидания прекрасным молодым, главным образом, людям – утрата, одним словом, дарований.
Вобщем, взвешивая все за и против, выходило, что, куда ни кинь, давно пора уж было отправляться баиньки. Но в том и заковыка, что вести его к себе домой малость рискованно, там могут возникнуть затруднения (кое-кого иногда кусает её муха) портящие всю обедню, как в тот вечер, когда он опрометчиво привёл домой собаку (порода неизвестна) с повреждённой лапой, и дело не в том насколько схожи эти случаи, или наоборот, хотя он тоже повредил себе руку возле Онтарио-Терас, он точно помнил, поприсутствовав, так сказать, лично. С другой стороны, было очень и даже уже слишком поздно говорить о районе Песчаной Горки, вернее Сэндиков, вот он малость и терялся между двух альтернатив. Весь расклад подводил к тому, что ему не следует упускать такую возможность. Сперва у него складывалось впечатление, что он какой-то высокомерный, или не совсем общительный, но это ему начинало уже даже как-то нравиться. Хотя бы то, что он не бросится, так сказать, хвататься, если намекнуть и единственная трудность, что он не знал как начать разговор, какими, то есть, словами, если предложение будет принято, а лично он был бы весьма рад выручить его монетой, или чем-нибудь из одежды, в удобный момент. Хотя бы, подытожил он, отметая все те предубеждения, чашку какао Эппса и какую-нибудь подстилку на ночь, да накрыться чем-нибудь плюс вдвое сложеное пальто под голову. По крайней мере, будет в надёжном месте и в тепле, как гренок на плите. А его это особо не стеснит при неизменном условии, чтоб никакого дыма коромыслом. Да и пора-таки было двигаться, потому что тот молодчик с душою нараспашку – рассматриваемый соломенный вдовец, похоже просто прирос к месту, не подавая признаков особой охоты пуститься в путь к родному дому, в милый его сердцу Квинстаун, и весьма смахивало на то, что в ближайшие пару дней какой-нибудь мочалочный бордель отставных красоток за нижней Шериф-Стрит явится стопроцентной расшифровкой местонахождения этого скользкого типа, где будет продраивать их чувства (русалочьи) небылицами с шестизарядным револьвером в краях трагических, от которых по чьей угодно коже мурашки побегут, а для перемены с грубым и напористым смаком лапать их крупногабаритные чары, вперемешку с обильными дозаправками самогоном, по ходу дела, и обычной похвальбой, что он не тот на самом деле, примем мои настоящие имя и адрес за ХХ, как passim замечает мадам Алгебра. И тут он хмыкнул про себя как осадил чемпиона по так-твою-распротак, который у него нарвался на Бога еврейской национальности. Укус волка люди ещё могут как-то стерпеть, но готовы лопнуть от бешенства если куснёт овца. И самое уязвимое место нежного Ахилла, твой Бог – еврей, а то ж им всё кажется, будто он уроженец Каррика-на-Шеноне или ещё откуда-то в графстве Слиго.
– Давайте-ка,– по зрелому размышлению решился, наконец, наш герой, быстренько укарманивая её фото,– пойдёмте ко мне, раз тут такая толкучка, дома и поговорим. Моя берлога совсем неподалёку, рукой подать. Такое пойло невозможно пить. Погодите, я только уплачу за него.
Самое правильное, бесспорно, сняться отсюда, а там уж просто поднять парус, он поманил, быстренько укарманивая фото, держателя харчеви, который похоже и не…
– Да, это самое правильное,– заверил он Стефена, которому в этом смысле что в Болванке, что у него, или ещё где, всё было как-то…
Всевозможные утопические планы мелькали в его (Цвейта) загруженном мозгу. Преподавание (нынешнее занятие), литература, журнализм, хорошо оплачиваемые рассказики, современная реклама, гидро и концертные турнэ по английским водным курортам, где полно театров, успевай лишь деньги загребать, дуэты на итальянском с безукоризнно поставленным произношением, и множество другого прочего, и нет, конечно, надобности орать на весь мир, до самых до окраин, с крыш домов про всё про это, лишь бы чуточку повезло, а там…
Главное – преподнести как надо. Потому что он более, чем подозревал, что у него был голос его отца, на чём и строились надежды, вот с этого б козыря и зайти, самое верное дело, кстати, не повредит свернуть разговор на эту околесицу, просто чтоб…
Извозчик вычитал из развёрнутой в руках газеты, что где-то в Лондоне бывший вице-король, эрл Кадоган, председательствовал на обеде ассоциации извозчиков. Полная тишь, вперемешку с зевком-другим, сопроводили столь потрясающее известие. Затем ветхий тип в углу, в котором, оказывается, ещё тлела какая-то искра жизни, зачитал, что сэр Энтони МакДовелл выехал из Лостона в охотничий домик Главного Секретаря, или что-то типа того. Эта ошеломляющая новость вызвала отклик эха – ну.
– Дай-ка позырить эту литературу, дедуля,– встрял старый мореход, выказывая некоторое естественное нетерпение.
– И будьте любезны,– ответила пожилая сторона на такое обращение.
Моряк выудил из саквояжа под боком зеленоватостёклые очки, которые он крайне медленно закрючил себе на нос и за оба уха.
– Глазами слаб?– сочувствующе спросил пресонаж смахивавший на городского клерка.
– Ну,– ответил мореплаватель с шотландской бородкой, что оказался по-своему литературной заводью, всматриваясь сквозь иллюминаторы зеленовато-морского оттенка, которым запросто можно дать и такое определение,– читаючи цепляю скляхи. Всё из-за того песка в Красном море. А когда-то мог читать даже, как говорят, без света. ТЫСЯЧА И ОДНА НОЧЬ была моей любимой книжкой, и ещё ОНА КАК РОЗА АЛАЯ.
Тут он расхлыснул этот судовой журнал и впялился в одному лишь Богу известно что именно – про найденного утопленника, или подвиги короля Виллоу, или что сто с чем-то вторые ворота Ураган сделал недосягаемыми для Ноттса, а тем временем держатель (несмотря на Ураган) целиком сосредоточился на шнурке заметно нового, ну, может чуть подержанного ботинка, который ему нагло жал, о чём он бормотал в адрес продавшего ему его, и все в ком сохранялась ещё способная, так сказать, проступить на лицах доля бодрствования, лишь вяло наблюдали, либо отпускали тривиальные замечания.
Дабы не тянуть эту канитель, Цвейт, оценив ситуацию, первым поднялся на ноги, чтобы не быть обузой гостеприимству, вкусив предварительную, порядком выдохшуюся, его часть, и дело не разминулась у него со словом насчёт оплаты счёта, для чего он с мудрой предусмотрительностью не преминул посигналить хозяину ненавязчивым жестом, как бы прощальный салют, чуть приметный знак, пока остальные не видят, что причитающаяся сумма на подходе, которая в общем итоге составила четыре пенса (означенную сумму он ненавязчиво выложил четырьмя медяками, буквально последними из могикан), как он предварительно высмотрел в отпечатанном на общее обозрение списке цен, кто в состоянии читать, разборчивые цифры, как раз напротив себя, кофе 2 п., булочка – т.ж., и, право же, порой можно и вдвое заплатить, как говаривал Везерап.
– Давайте,– посоветовал он,– заканчивать seance.
Видя, что манёвр удался и горизонт чист, они покинули забегаловку, или конуру, а вместе и всю элиту общества штормовки и компании, которых ничто, кроме землетрясения, не вывело б из их dolce far niente. Стефен, признавшись, что чувствует себя ещё не совсем, запнулся на минутку… у двери, чтоб…
– Однако, я никогда не мог понять,– сказал он первовзбредшее умничание,– зачем переворачивают столы на ночь, то есть, стулья переворачивают на столы, в кафе.
На каковую импровизацию, никогда не теряющийся Цвейт мгновенно откликнулся ответной репликой:
– Чтоб подметать пол утром.