Улисс
Непоколебимый навигатор дослушал эти драматические излияния без тени уныния.
– Придётся малость попыхтеть, босс,– откликнулся этот неогранённый алмаз, не слишком-то, как видно, воспламенясь предыдущим труизмом.
Держатель сумел стерпеть этот ушат холодной воды предстоящему потрясению и так далее, однако, не отступил от своей основной точки зрения.
– Кто лучшие вояки в армии?– вскинул вопрос ребром этот убелённый сединами ветеран.– А лучшие прыгуны и жокеи? Или кто у нас лучшие генералы и адмиралы? Вот что мне скажите.
– Ирландцы, в основном,– откликнулся извозчик, видом Кемпбелл, абстрагируясь от лицевых запятнанностей.
– Это точно,– поддержала морская душа.– Всё на ирландском крестьянине-католике. Он хребет нашей империи. Слыхали про Джима Мулинза?
Позволяя себе, как любой кто угодно, придерживаться своего личного мнения, держатель добавил, что плевать ему на всякую распродолбаную империю, хоть нашу, хоть вашу, но ни один, как он считал, пошедший служить ей ирландец не достоин называться ирландцем. Тут им вздумалось ушкварить ещё по паре жарких слов и, раскипятившись, оба, ясное дело, аппелировали к слушателям, которые следили за перепалкой с живым интересом, поскольку те не перешли ещё к взаимным обличениям и обмену угрозами.
Располагая многолетней внутренней информацией, м-р Цвейт был склонен скорее офуфукать подобную аргументацию как балабольное пустозвонство, поскольку (ведь идеалу желательно быть абсолютным, или не быть вовсе) он целиком склонялся к факту, что их соседи по ту сторону залива, если только не являлись более полными дураками, чем за каких он их держал, скорее всего маскировали свою мощь, чем наоборот.
Эта дребедень была созвучной тому дон-кихотскому понятию из определённых кругов, что через сто-де миллионов лет угольный пласт соседнего острова окончательно иссякнет, и если по истечении указанного периода окажется, что вся петрушка заключалась именно в этом, то лично он по этому поводу мог лишь сказать, что уйма равносильно весомых в данном вопросе случайностей могла приключиться до его истечения и что в промежутке весьма желательно успеть воспользоваться самым лучшим из имеющегося в обеих странах, пусть даже и разнящихся как полюса. Попутно щекотливый пунктик—шашни шлюх и корешков, простяцки выражаясь—напомнил ему, что ирландские солдаты так же часто сражались за Англию, как и против неё, а фактически даже и чаще. Но, спрашивается, почему?
Так что сцена между этими двумя—держателем с лицензией, который, по слухам, является или являлся Фицхаррисом, из прославленных непокорённых, и вторым (явно подсадной уткой)—глубоко убеждала его, знавшему назубок уловки по втиранию в доверие, если, разумеется, предположить, что всё это срепетировано, и как наблюдателя, исследователя души человечьей, в первую голову, что остальные мало что улавливают в этом спектакле. А что до лицезированного, то есть держателя, который вполне мог и вовсе не быть помянутым лицом, то он (Цвейт) не мог сдержать чувства (и весьма обоснованного), что подобных людей лучше полностью избегать, если ты не совсем идиот, и никаких не иметь с ними дел, сделав это золотым правилом частной жизни, и с их противозаконным кругом, таящим постоянную опасность, что какой-нибудь Дэнни-браток переметнётся и начнёт давать показания в качестве королевского свидетеля, чтоб избежать приговора, как тот Дэнис или Питер Керей – абсолютная, по его мнению, мерзость. И, совсем уж с другой стороны, ему принципиально претили всяческие правонарушения и попрание закона.
При всём при том, хотя в его груди никогда ни в каком виде или форме не поселялись никакие преступные наклонности, он, чего уж греха таить: что есть, то есть, чувствовал (внутренне оставаясь всё тем же) некую восхищенность человеком, готовым пустить в дело нож (хладную сталь) с беззаветной убежденностью в своей политической правоте, хотя он лично ни за что не стал бы впутываться в такое, вроде той хренотени в любовных вендеттах юга, быть безраздельным её обладателем, либо быть вздернутым за неё, во время которых частенько муж, по ходу обмена резкими выражениями на тему её отношений с другим счастливым смертным (нет смысла отнекиваться, он их выследил), наносил летальные повреждения своей благоверной, как следствие альтернативной постбрачной liason, протыкая её ножом, пока ему вдруг не пришло в голову, что Фиц, по прозвищу Шкуродёр, в сущности, всего лишь навсего правил дрожками непосредственных исполнителей злодеяния и, таким образом, не принимал, если принять на веру эту информацию, активного участия в душегубстве, на чём, в сущности, и основывалась защита некоего адвокатурного светила, спасшего его шкуру. В любом случае, всё это нынче превратилось в уже довольно давнюю историю и, касательно нашего друга псевдо-Шкуро-и-так-далее, тот явно зажился в этом качестве. Ему давно бы уж следовало умереть либо естественной своей смертью, либо на возвышении эшафота. Наподобие театральных актрис, с их постоянными прощальными бенефисами—ах, право же, последний мой спектакль!—а потом, здрасьте-пожалуйста, опять тут как тут: выходят с улыбочкой. С кем не бывает, причина, конечно же, в темпераменте, о скупердяйстве или чём-то подобном не может быть и речи, вцепятся в глотку даже за тень намека. На эту тему, у него имелось назойливое подозрение, что м-р Джон Ливер, когда протрынькал определённую сумму монет и асигнаций, куролеся в портах с атмосферой того же типа, как и в таверне СТАРАЯ ИРЛАНДИЯ, вернулся обратно в Эрин и так далее. К тому же, относительно прочего всего, то незадолго перед этим ему довелось слышать точь-в-точь подобную речугу, о чём он и сообщил Стефену, не умолчав и о таком простом, но действенном приёме, которым он вынудил обидчика умолкнуть.
– Он цеплялся и так, и эдак,– поведала эта многострадальная, но, в целом, уравновешенная личность,– однако, я не обращал внимания. Он распсиховался и обозвал меня евреем, да так оскорбительно. Тогда я, ничуть не искажая голых фактов, так ему и выдал, что его Бог, я имею ввиду Исус, тоже был евреем, и все его сородичи такие же как и я, хотя, на самом деле, я не еврей. Это его достало. Тихий ответ сокрушает гнев. Ему просто нечем было крыть, и все это видели. Разве я не прав?
Он обратил на Стефена долгий взгляд типа "ну-разве-так-можно?", однако, наряду с ненавязчивой гордостью и тихим умиротворением, во взгляде этом сквозила ещё и доля вопрошания, ибо ему, похоже, с какой-то стороны казалось, что это всё-таки было как-то не совсем чтоб.
– Ex quibus,– бормотнул Стефен непреклонным тоном, оба-два каждого из них, иначе говоря, все четыре их глаза в контакте,– нарекли его Христос, или Цвейт, или ещё как, в конце концов, угодно, secundum carnem.
– Разумеется,– продолжал подводить базу м-р Цвейт,– надо брать обе стороны вопроса. Трудно выдвигать какие-либо твёрдые и неизменные правила для выяснения где истина, а что неверно, но возможность продвижения в этом направлении, конечно же, имеется, хотя любая страна, включая и нашу бедняжку, получает такое правительство, какого она достойна. Но и такого вполне достаточно при наличии доброй воли пусть даже в самой малой дозе. Много ума не надо, чтобы кичиться общим превосходством, но как насчёт общего равенства? Мне противны насилие и нетерпимость любого направления и толка. Этим ничего не добьёшься и ничего не исправишь. Революция должна проводиться путём хорошо спланированных реформ. Полнейший, в сущности, абсурд – ненавидеть людей за то, что они живут на другой улице и говорят не таким, так сказать, говором.
– Достославная кровавая битва и семиминутная война на мосту,– подытожил Стефен,– между переулком Скинерса и Ормондским рынком.
– Да,– безоговорочно согласился м-р Цвейт, целиком принимая это (угодившее в самую, что ни наесть, тютельку) замечание,– весь мир полон разборками такого рода.
– Вы прямо-таки опередили сказать что у меня на уме,– продолжил он.– На чём и стоит горлохватное препирательство, которое, давайте уж начистоту, даже и близко не способно…
Все эти мерзкие нападки, по его скромному мнению, чтоб вскипала дурная кровь (из-за шишки драчливости, или какой-нибудь там железы) при неверно толкуемой щепетильности в вопросах чести и флага, являются (в более чем значительной степени) вопросом денежного вопроса, он основа основ жадности и завистливости, люди просто перестают понимать где следует остановиться.
– Возводят напраслину…– сообщил он послышнее, отвернувшись от остальных, которые возможно… и заговорил сблизи, так чтоб те… на случай, если они…
– Евреев,– поведал он в непосредственную близость от уха Стефена,– обвиняют в подрывании основ. Беспочвенная чепуха, могу смело заверить. История—вы представляете?—доказывает (и тут уж носа не подточишь), что Испания пришла в упадок как только Инквизиция устроила травлю и изгнание евреев, Англия же вступила в полосу процветания, когда Кромвель, на редкость смышлёный мерзавец, которого по другим пунктам много за что следовало бы призвать к ответу, импортировал их. Почему? Из-за их практичности и они доказали это. У меня и в мыслях нет позволить себе как-то… вам ведь известны фундаментальные труды по предмету, и к тому же человек вашей ортодоксальности… Но в экономическом, оставляя религию в стороне, смысле, священик равнозначен нищете. Всё та же Испания, вы были свидетелем, в войне со свободомыслящей Америкой. Или турки, у них это главная догма. Ведь если б не вера, будто когда погибнут прямиком попадут на небо, то постарались бы лучше устроить жизнь, во всяком случае, я так думаю.
– Беда в том, что попы подливают масла ложными измышлениями. Я,– заключил он с драматическим нажимом,– такой же добрый ирландец, как и тот невежа, про которого рассказал вам вначале, и моё заветное желание увидеть всех и каждого,– подвёл он черту,– без различия вер и классов, имеющими pro rata приятственный средний доход, а не типа кот наплакал, ну, скажем, в районе 300 фунтов стерлингов годовых. Вот где самый трепещущий из поставленых вопросов и его решение приведёт к более гуманному отношению человека к человеку. По крайней мере, в этом суть моей мысли, расценивайте её как хотите. Вот что я называю патриотизмом. Ubi patria, как мы поверхностно нахватались в наши классические дни в Alma mater, где vita bene, если жить достойно и старательно, конечно, трудиться.
По ходу столь общего обзора всего подряд, взор Стефена уставился поверх его чашки безвкусного подобия кофе в ничто конкретно. Он, конечно, различал переливы разнообразных слов, меняющих окраску, как те крабы возле Рингсенда поутру, что торопливо закапывались во всевозможные оттенки различного только с виду, но одного и того же, песка, где у них в глубине был где-то дом, или, вроде бы, должен был быть. Затем он поднял глаза и увидел взгляд подпиравший слова, которые произнёс голос и которые он разобрал – если трудиться.
– На меня прошу не рассчитывать,–смог он заметить,– насчёт труда.
Глаза удивились такому ответу, потому что он (лицо, которому они принадлежали) ответил на это, или, вернее, произнес его неумолчный голос: – Всем непременно надо трудиться, до единого.
– Но, конечно, – поспешил тот заверить,– я имею ввиду труд в самом что ни есть широком смысле. Сюда входит и работа литератора, не только ради славы. Писать в газеты, они теперь самый читамый канал. Это тоже труд. Важный труд. В конце концов, из той малости, что мне о вас известна, после всех расходов на ваше образование, вы имеете право на компенсацию и сами можете назначать цену. И ваше право жить своим пером, согласно вашей философии, ни капельку не меньше прав крестьянина. Не так ли? Вы оба принадлежите Ирландии – мозг и мозоли. Каждый одинаково важен.
– Вас послушать,– отпарировал Стефен с каким-то полусмешком,– я могу представлять какую-то ценность из-за принадлежности к faubourg Saint-Patrice, именуемому, для краткости, Ирландией.
– Тут бы сделать ещё один шаг…– гнул своё м-р Цвейт.
– Однако, в моём понятии,– прервал Стефен,– Ирландия имеет ценность потому, что принадлежит мне.
– Что принадлежит?– переспросил м-р Цвейт наклоняясь, подумав, что он, вероятно, как-то не так понял.– Извините. К сожалению, я упустил заключительную часть. Так вы говорите?..
Стефен с явной злостью повторил и отпихнул свою кружку с кофе (или уж как соблаговолите его назвать), добавив, не слишком-то вежливо:
– Мы не можем поменять страну, давайте сменим тему.
На столь вызывающее предложение м-р Цвейт отвёл, для смены темы, взгляд в некотором, однако, замешательстве, так до конца и не улавливая, что в этой конструкции с чем увязывается, пойди разберись. Явственней всего прочего проступала некая, своего рода, отповедь. Что и говорить, в его высокомерной холодности всё ещё сказывались пары его недавней оргии с примесью какой-то едкой горечи не свойственной ему в трезвом состоянии. Возможно внутрисемейная жизнь, которой м-р Цвейт придавал важнейшее значение, протекала не совсем так, как надо, или же он не водил дружбу с людьми нужного сорта. С долей опасения за его дальнейшую судьбу, он исподтишка разглядывал сидящего рядом молодого человека, с каким-то даже налётом преклонения, вспомнив, что тот совсем недавно из Парижа, глазами до того похож на своего отца и на сестру, однако, так и не прояснив для себя истинную суть вопроса, он перебрал в памяти примеры образованых ребят с не менее блестящими задатками, которые скапутились на старте от скоротечного разложения и тут уж некого винить кроме самих себя. Взять хотя бы случай того же О'Калагхина, прикольный чудик с респектабельными связями, но при скудных средствах, откалывал совершенно сумасбродные номера, и среди прочих его причуд, когда впадал в полный бзик, и тем сидел уже всем в печёнках, была у него привычка разгуливать на публике в костюме из обёрточной бумаги (факт). А потом обычный denouement этой забавы стал приедаться, и пара доброхотов посодействовали ему смыться, когда запахло жареным и Джон Мелон из Ловер-Кастл-Ярда сделал даже слепому коню понятный намек на статью из второго раздела Акта Поправки Уголовного Права, имена кое-кого из причастных были известны, но не разглашались по причинам, которые дойдут любому, если имеется хоть горсть мозгов. Короче, когда сплюсуешь два и два, шесть шестнадцать, на что он подчёркнуто оборачивался глухим ухом, Антонио и всё такое прочее, типа жокеи, эстеты и татуировки, что было самым модным писком в семидесятых, или около того, даже и в палате лордов, в молодые годы монарха, в ту пору несомненного престолонаследника, а остальные члены верхней десятки и прочие великосветские особы просто потянулись тропкой проторенной главою государства, и тут ему подумалось о заскоках в головах увенчанных славой или просто коронами, попрание морали, взять тот же корнуэльский случай, порядком лет тому назад, сколько их ни учат этикету, который вряд ли составлялся матушкой природой, добрейшая м-с Гранди так негодовала, хотя не из-за того, что на них подумали сперва, вобщем, кроме женщин, которые только рады случаю ущемить друг дружку, если не на всю, то хоть малость, а всё из-за нарядов и такого прочего. Дама, что любит шикарное нижнее бельё, и любой мужчина с хорошим портным, должны доводить различия до крайности, чтоб не раз-два и готово, а придать побольше настоящей стимуляции взаимным актам обладания, она у него расстегивает, а он на ней развязывает—осторожней, там булавка!—тогда как дикарям на людоедских островах при сорока, скажем, градусах в тени плевать на эти утончённости. Однако, подводя черту, кое-кому, с другой стороны, случалось выбиться наверх с нижней перекладины с опорой лишь на собственные шнурки. Просто сила природного дарования. Нужно с умом, сэр.
По данной и ей сопутствующим причинам, он чувствовал, что интересно, и необходимо даже, было бы выждать и использовать подвернувшийся случай, хотя он не смог бы толком объяснить почему, и без того уже потратив несколько шилингов, по собственной, фактически, как ни крути, склонности. Вместе с тем, знакомство с личностью неординарного калибра, дающей пищу для размышлений, сторицей возместит любые небольшие… Интеллектуальная стимуляция, как таковая, порой является первоклассным, как он чувствовал, средством тонизации ума. А тут ещё прибавились случайные совпадения встречи, разговора, танца, драки, морского волка, из породы нынче-здесь-завтра-там, полуночников, целая галактика проишествий, всё подводило к воссозданию миниатюрной камеи мира, в котором мы живём, особенно раз в последнее время жизнь подспудной десятой части, то есть шахтёров, ныряльщиков, мусорщиков и т.д. и т.п., оказалась под микроскопом. Не упускать же золотую возможность, а вдруг и ему повезёт, как тому же м-ру Филипу Бюфо, если взять да и записать. Может ему выпало описать нечто за пределами привычной повседневной колеи (он так и собирался), с расценкой по гинее за колонку, ЧТО Я ПОЧЕРПНУЛ, скажем так, В ИЗВОЗЧИЧЬЕЙ ЗАБЕГАЛОВКЕ.
Розовый (спортивный) эктра-выпуск ТЕЛЕГРАФА, "тело графа", лежал, "лежало"—так уж к слову пришлось—возле его локтя и он, поставленный в тупик головоломкой про страну не ему принадлежащую, как и предыдущим ребусом: корабль прибыл из Бриджвотера и открытка адресована А. Будину, найти сколько лет капитану, бесцельно пробежал глазами заголовки, поочерёдно, на подвернувшемся ему развороте, дай нам днесь, Всемогущий, прессу насущную. Сперва он чуть вздрогнул, но там просто было что-то про какого-то Х. ду Бойлса, агент по пишущим машинкам или типа того. Великая битва Токио. "Любовные игрища" на ирландском, 200 фунтов штрафа. Гордон Беннет. Эмиграционная афера. Письмо преподобного Вильяма. Эскотский Клочок напоминает Дерби '92, когда тёмная лошадка капитана Маршалла, Сэр Гуго, вырвала призовую ленту при самых мизерных шансах. Нью-йоркская катастрофа, тысяча утраченных жизней. Ящур. Похороны покойного м-ра Патрика Дигнама.
И тут, для перемены темы, он почитал о Дигнаме, пок. с мир., что, как он подумал, было отнюдь не развлекательной разрядочкой.
"Сегодня утром (это конечно Гайнс накропал) останки покойного м-ра Патрика Дигнама были вынесены из его жилища на Ньюбридж-Авеню, 9, Сэндимонт, для захоронения на Гласневинском кладбище. Усопший джентельмен был одним из общеизвестных и приятных лиц в жизни города, а его кончина, после непродолжительной болезни, явилась тяжким ударом для сограждан всех классов состояния и повергла их в глубокую скорбь. Многие из друзей покойного присутствовали на церемонии организованной (а это, как пить дать, Гайнс вставил уже под диктовку Корни) похоронной конторой Г. Дж. О'Нейл & Сын, Норд Стрэнд Роуд, 164. Среди провожающих в последний путь присутствовали: Патк. Дигнам (сын), Бернард Кориган (шурин), Джон Генри Ментон, Адв., Мартин Канинхем, Джон Повер, итон док физ 1\8 aдор дорадор дорадора (на этом месте он окликнул Монкса, отца ежедневных, насчёт рекламы Ключчи), Томас Кернан, Саймон Дедалус, Стефен Дедалус, Бклр. Иск., Эдвард Дж. Ламберт, Корнелиус Келлехер, Джозеф М.К. Гайнс, Л. Цвит, Ч. П. М'Кой, М'Интош и некоторые другие."
Вскипев из-за Л. Цвита (надо ж, как переврали) вдобавок к строчке полной бестолочи в наборе, но вместе с тем жутко заинтригованный Ч.П. М'Коем и Стефеном Дедалусом, Бклр. Иск., которые моментально бросались в глаза своим совершенным, что и говорить, отсутствием (не говоря уж про М'Интоша), Л. Цвит указал на это своему компаньону – Бклр. Иск., сосредоточившемуся на сдерживании очередного зевка, реакция нервов, не умолчав и про обычный урожай бессмысленно курьёзных опечаток.
– Что там, первое,–спросил он, как только позволила его нижняя челюсть,– послание евреям? Ибо сказано: раскрой рот свой и всунь туда ногу свою.
– Вот уж действительно,– сказал м-р Цвейт (хоть сперва думал, что тот намекает на архиепископа, пока не добавилось про ногу и рот, которые тут вообще ни к селу ни к городу), с прихлынувшей радостью что можно успокоиться и малость ошеломлённый, что Майлз Крофорд—надо же!—дотюкал-таки дело до конца, так-то вот.
Покуда второй вчитывался на предложенной странице, Цвит (привешивая ему ещё разок его новое мимоимя) коротал пару-другую бездельных минут, просматривая, с пятого на десятое, отчёт о третьем заезде в Эскоте, на третьей странице, сумма приза в 1000 соврн., 3000 соврн. поставлено на всех жеребцов и кобыл: Клочок, сын Резвуна, 5 л, 9 ст. 4 фнт., собственность м-ра Александера, Трейл, (В.Лейн), 1. Цинфандель, лорда Говарда де Валдена, (М. Кеннон), 2. Мантия, м-ра В. Басса, 3. Ставки 5 к 4 на Цинфанделя, 20 к 1 на Клочка (аутсайдер), Клочок и Цинфандель пришли почти грудь в грудь. Скачки, редкое зрелище, надо было видеть как резвый аутсайдер вырвался вперёд, долго лидировал, обойдя чалого жеребца лорда Говарда де Валдена и гнедую кобылку м-ра В. А. Басса в заезде на 2 1\2 мили. Тренер победителя Брейн, так что версия Лениена на этот счёт оказалась полной трепотнёй. А чтоб поверили, талдычил без конца. 1000 соврн, на 3000 в кармане. В скачках принимал участие также Максимум II, Ж. де Бремона (французская лошадь, про которую так усердно выспрашивал Бентем Лайенс, к финишу ещё не пришла, но ожидается с минуты на минуту). Есть способы подстраховаться от пустой наводки. Возмещение за любовные игрища. Но этот недоумок Лайенс гнал как ошпаренный, горя желанием поставить. Конечно, в азартных играх всегда подстраивают такие трюки, по тому как кончился заезд, у бедного придурка нет причин поздравлять себя – клюнул на пустой номер. Тут, таки, как угадаешь.
– Всё к тому и шло, что этим кончат,– сказал м-р Цвейт.
– Кто?– второй, с поврежденной, кстати, рукой, спросил у него.
– Однажды утром откроешь газету,– убеждал извозчик,– а там чёрным по белому: ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАРНЕЛЛА.
Он поспорит на что хочешь. Тут как-то ночью в забегаловку притопал дублинский фузилер, так он вообще его видел в Южной Африке. А скопытился он из-за гордости. Надо было или смотаться, или залечь на какое-то время, после комиссии кабинета № 15, выждать, пока всё станет как прежде и никто не будет тыкать пальцами. И они все, как миленькие прибежали б на задних лапках, как только он опять был бы в норме. И всё-таки он не умер. Просто прячется где-то. В гробу, что тогда привезли, были просто камни. Теперешнее его имя – Де Вет, генерал у буров. Его промашка была, что рыпнулся против священиков. И так далее и тому подобное.
Однако, Цвейта (с правильным правописанием) крепко изумляла их памятливость, ведь в девяти случаях на десять, сперва окатят дёгтем, да не парой бочек, а тысячью, прежде чем предать полнейшему забвению, уж как-никак двадцать лет минуло. Конечно, очень даже вряд ли, чтоб во всей этой трепотне, была хоть капля истины, но и даже просто предположить, возвращение, по его мнению, никак не стоило свеч, если взвесить всё как следует. И что-то в его смерти им явно против шерсти. То ли слишком уж беспрекословно он усоп от острой пневмонии, как раз когда различные политические манёвры близились к развязке и, как бы, смертью своей обязан тому, что поленился сменить ботинки и одежду, когда промок, вот и простудился и, не показываясь специалистам, отлёживался у себя в комнате, пока не умер-таки, среди широко разлившейся скорби, не прохворав и пары недель, либо, что очень даже не исключено, их бесит, что не удалось сделать это собственными руками. Разумеется, никого не извещали о его переездах, ни малейшего намёка на его адрес, бывший абсолютно чем-то типа "АЛИСА, ГДЕ ТЫ?", даже и до того, как начал пользоваться несколькими псевдонимами, Фокс или, там, Стюарт, так что замечание нашего друга извозчика не выходило за пределы круга вероятного. И ему, конечно, совсем бы не понравилось, как прирождённому вождю народа, каковым он, несомненно, и был, внушительная фигура полных шести футов, или, во всяком случае, пять и десять, или одиннадцать, даже если в носках, тогда как г.г. Всякие-и-Прочие, хоть и в подмётки не годились такому человеку, продолжили править курятником ещё долго после того, как их верительные грамоты вконец обветшали. И тут напрашивается вывод: кумир на глиняных ногах. А потом семьдесят два его верных соратника открыли по нему пальбу, забрасывая грязью наперебой. Точно так и с убийцами. Неодолимое чувство – поневоле тянет вернуться и показать недоучке в заглавной роли как оно делается. Ему однажды довелось увидеть его вблизи, когда разбили набор в НЕПОКОРИМОМ—или то была ЕДИНАЯ ИРЛАНДИЯ?—привилегия, которой он глубоко дорожил и в действительности подал ему его шёлковую шляпу, когда ту с него сбили, и он ещё сказал спасибо, храня, при всей его взвинченности, которую он, несомнено, испытывал, полную невозмутимость внешнего вида даже при той небольшой неприятности, что стряслась под занавес, вот что значит воспитанность до мозга костей. И всё же, опять-таки насчёт возвращения, считай что крупно повезло, если не спустят пса, при твоём появлении. А потом невпроворот обычной тягомотины. Том – за, а Дик и Гарри – против. И, перво-наперво, стычка с тем, кто вступил в права владения и приходится предъявлять свои верительные грамоты, как тому истцу в деле Тичборна. Роджер Чарльз Тичборн, а корабль назывался БЕЛЛА, если не изменяет память, с которым он, наследник, утонул, как потом пытались доказать, и ещё была татуировка индийскими чернилами, лорд Беллью, кажется? Мол, эти-де подробности проще простого можно было выведать у какого-нибудь братишки на борту корабля, а потом, пользуясь описанием, приходишь и говоришь, извините, меня зовут Так-то-и-так-то, или другим простым манером. Намного осмотрительней (как заметил м-р Цвейт, не столь, фактически, многоречивому лицу, как то, выдающееся, ставшее предметом текущего обсуждения) сперва проверить что к чему и почём.