Улисс

* * *

Сперва и прежде чего бы то нибудь прочего, м-р Цвейт постряхивал со Стефена основную массу стружек и подал ему ясенёк и шляпу, подбадривая в своей обычной истинно самаритянской манере, в чём тот весьма нуждался. Нельзя сказать, что его (Стефена) сознание блуждало, однако, оставалось ещё довольно шатким и, на высказанное им пожелание попить чего-нибудь, м-р Цвейт, с учётом текущего часа, а также отсутствия в пределах их досягаемости фонтанов Вартровской воды для омовения, не говоря уж о питьевой, незамедлительно угодил в самое яблочко, предложив, сообразно возникшим надобностям, извозчичью забегаловку (так уж её прозывали) отстоявшую едва ли далее, чем на швырок камнем от моста Батт, где запросто можно найти не одно, так другое питьё в виде молока, содовой, или минералки. Загвоздка лишь – как туда добраться. Тут он малость замялся, но раз уж на него—в буквальном смысле—свалилась обязанность принимать надлежащие меры по изысканию выхода, пришлось раскинуть мозгами касаемо возможных средств и вариантов, по ходу чего Стефен неоднократно зевал. Лицом он, по его наблюдениям, всё ещё оставался изрядно бледен, что делало весьма желательным воспользоваться каким-либо из средств передвижения, сообразно их теперешнему состоянию. Оба были крайне измотаны, особенно Стефен, неоднократно высказывавший предположение о возможности изыскать подобное средство. В итоге, после пары предварительных согласований на данную тему и завершив процесс отряхивания, хоть он забыл-таки забрать свой перемазанный мылом носовой платок, сослуживший верноподданную службу по ходу бритья, они совместно двинулись вдоль по Бивер-Стрит, или вернее -Лейн, до двора коновала и ощутимо едкой атмосферы ливрейных конюшен, на углу Монтгомери-Стрит, где курс их отклонился влево и далее пролёг по Амьен-Стрит, в обход углового заведение Дэна Бергинса. Однако, как он втайне и ожидал, нигде не видно было и намёка на какого-нибудь йеху в ожидании клиентуры, за исключением четырёхколесного, наверняка нанятого какими-то гуляками для развоза с пирушки, перед отелем Северная Звезда, и тот не шелохнулся и на йоту, когда м-р Цвейт, который был кем угодно, но только не профессиональным свистальщиком, попытался призвать его, аркообразно вскинув руки над головой и испустив отдалённое подобие свиста, дважды.

Такая вырисовывалась заковыка, и, подходя к ней со здравым смыслом, тут не оставалось иного выбора, кроме как сделать хорошую мину при дохленьком раскладе и двинуть пешим ходом, что они, соответственно, и сделали. Таким манером, срезав наискосок от заведения Маллета к Сигнал-Хаусу, который вскоре и достигли, они потопали, каждый—тут уж не оставалось выбора—на своих двоих, в направлении конечной железнодорожной станции на Амьен-Стрит, причём м-ру Цвейту служило помехой то обстоятельство, что одну из задних пуговиц на его его брюках постигла, перефразируя освящённую временем поговорку, судьба всех пуговиц, хотя, вполне проникшись духом происходящего, он героически махнул рукой на упомянутое неудобство. И вот, поскольку ни одного из них время ничуть не поджимало, а просто шло себе да шло, а температура вокруг достаточно освежала, и уже вполне прояснилось после недавней визитации Юпитера Плувиуса, они плелись своим путём, миновав то место, где приторчала в ожидании порожняя карета, без пассажиров или кучера. А тут ещё так сложилось, что возвращался пескопосыпочный Дублинской Объединенной Трамвайной Компании, и мужчина постарше пересказал своему спутнику, a propos, про несчастный случай, который он буквально чудом избежал совсем немного времени тому назад. Они миновали главный вход станции Большой Северной Железной Дороги, стартовую точку отправления на Белфаст, где, разумеется, всякое движение было прекращено по случаю столь позднего часа и, проследовав мимо чёрного хода морга (не слишком привлекательное место, а скорее даже мрачноватое в какой-то мере, особенно возраставшей по ночам), в конце концов оказались у Портовой Таверны, чтоб неизбежно свернуть на Складскую-Cтрит, знаменитую своим полицейским участком отделения С. Между данной точкой и высокими, неосвещёнными в такое время, складами на Бересфорд-Плейс сознание Стефена сбивалось на мысли об Ибсене, почему-то вызывавшем у него ассоциации с мастерской Берда, камнетёса, на Телбот-Плейс, первый поворот направо, в то время как спутник, являвшийся как бы его fidus Achates, вдыхал, с чувством внутреннего удовлетворения, запах из городской пекарни Джеймса Рурка, расположенной совсем неподалеку от их маршрута следования, и действительно – очень даже приятственный дух у насущного хлебушка нашего, что есть первой и наинеобходимейшей потребностью общества. Хлеб – стержень жизни; добывай хлеб свой; откуда, О, скажи мне, берётся хлеб фантазий? Сказано ж, у пекаря Рурка.

En route м-р Цвейт обратился к своему молчаливому и, чтоб не перетончить с уточнениями, не совсем ещё отрезвелому компаньону, с предостережениями (сам-то он при любых обстоятельствах превосходно владел всеми своими способностями и, в сущности, оставался как никогда до отвратительности трезвым) об опасностях таящихся в ночном городе: тут тебе и женщины лёгкого поведения и блатующие бандюги, которые порой в такую пору (если можно так выразиться), хоть и не столь часто, чтоб стать обычным делом, являются неизбежно смертельной, в полном смысле, западнёй для молодых людей его возраста, оказавшихся под воздействием спиртного, особенно если у них уже вошло в привычку надираться до отключки; если только не владеешь начатками джиу-джитсу, на всякий случай, хотя и это ещё как сказать, ведь даже уже на лопатках негодяй может пнуть по страшной силе, если будешь ловить ворон. А появление на месте проишествия Корни Келлехера вообще подарок судьбы в момент, когда Стефен пребывал в блаженном далеке, и не подвернись этот человек в одиннадцать часов ночи, он, в итоге, вполне мог оказаться кандидатом для палаты несчастных случаев или (тоже не исключено) отправиться в Бридвел, где наутро отведут в суд – предстать перед м-ром Тобиасом, (хотя, то есть, он же, конечно, адвокат) перед старым, имелось ввиду, Воллом, или перед Мелоном, а для молодого человека это явный облом, если поднимется излишняя шумиха. Вобщем, об этом факте он завёл речь потому, что многие из полисменов (он, кстати, их терпеть не может) весьма, и это общепризнано, нечистоплотны на службе Короне и, как выразился м-р Цвейт, припомнив случай-другой из отделения А на Кламбрасил-Стрит, готовы доприсягаться до дырки в трехведёрном казане. Когда нужна помощь, их днём с огнем не сыщешь, зато в тихих частях города, Пемброк-Роуд, например, эти стражи закона торчат на каждом шагу, явное свидетельство, что им платят за охрану высших классов. Бессмысленная трата своего времени, рассудительно заметил он, и здоровья, не говоря о порче репутации, да к тому же неоправданное мотовство – у резвых дамочек полусвета одно на уме: выдурить побольше фунтов-шилингов-пенсов и смыться, но главная опасность именно-таки в собутыльниках, хотя, относительно наболевшей проблемы горячительных, он положительно отозвался о стакане старого выдержанного вина в любое время, оно, помимо насыщающих и кровообращающих качеств, обладает также достоинствами слабительного действия (взять хотя бы доброе бургундское: он ревностный его болельщик), но только не перебирать сверх определённой нормы, на которой он неизменно подводил черту во избежание всяческих неприятностей, не говоря уже, что, фактически, отдаёшься на милость посторонних. Он с искренним негодованием осудил падких на выпивку дружков Стефена – все бросили, кроме одного; неоспоримое крысячество со стороны этой медикобратии, как ни крути.

– И этот один оказался Иудой,– сказал Стефен, который до этого момента вообще не произносил ни слова.

Обсуждая эту и подобные темы, они прямым курсом прошли позади Таможни и под мостом Окружной линии, когда мангал с горящим коксом перед сторожевой будкой, или чем-то вроде того, отклонил их довольно шаткие шаги. Стефен, по собственной инициативе, остановился посмотреть, без видимой причины, на кучу брусчатки для мостовой и смутно различимую в пламенеющих отблесках мангала фигуру сторожа Корпорации в сумраке сторожевой будки. Ему показалось, что это уже было, или припоминается, как уже происходившее прежде, и пришлось поднапрячься пока дошло, что в стороже он видит когдатошнего друга своего отца. Гамли. Во избежание встречи, он отбрёл ближе к опорам железнодорожного моста.

– Кто-то с вами здоровается,– сказал м-р Цвейт.

Фигура среднего роста, с явным искательством, повторно поприветствовала из-под арок, восклицая: ночи! Стефен, понятно, вздрогнул и, довольно опешенный, остановился ответить на приветствие. М-р Цвейт, понукаемый мотивами унаследованной деликатности, а равно тем, что он всегда полагал за лучшее не соваться в дела других, прошёл дальше, держась, тем не менее, qui vive с некой толикой настороженности, хоть, впрочем, без капли паники. Хотя в городской черте Дублина такого не водилось, он знал, что не такая уж и небывальщина, когда отчаянные головы без средств, почти что, к существованию устраивали засады и, вообщем, террор мирным прохожим, приставляя пистолет ко лбу в какой-нибудь уединённой сельской местности, из категории изголодалых бездельников с Темзовой дамбы – могут и сюда забрести, или просто грабители, что собираются рвать когти, прихватив добычу, какая уж подвернётся в грубом налёте—гони деньгу или жизнь!—бросив тебя, для назидательной морали, связанным и с кляпом во рту.

Стефен распознал, то есть, когда приветствовавшая фигура подошла поближе, в дыхании Корли дух перебродивших кукурузных выжимок, хотя и сам не очень-то был трезв. Лорд Джон Корли, как некоторые называли его между собой, и не без некоторых генеалогических оснований. Он был старшим сыном в семье инспектора Корли из отделения Г, новопреставившегося, при жизни женатого на некоей Катерине Брофи, дочери лоутского фермера. А женой его деда, Патрика Майкла Корли из Нью-Росса, была вдова тамошнего трактирщика, в девичестве (тоже) Катерина Телбот. Ходили упорные, хотя и не доказанные, слухи, что она являлась отпрыском лордов Телбот де Малахайд, в усадьбе которых—поистине величественное строение, неоспоримо своеобразное и очень даже стоящее, чтоб его осмотреть—её мать или тетя, или какая-то иная родственница, работала посудомойкой. Именно это обстоятельство и явилось причиной, что данную личность, сравнительно ещё молодого, хоть и опустившегося, человека, заговорившего со Стефеном, некоторые шутники, что такими уж уродились, величали лордом Джоном Корли.

Отведя Стефена в сторону, он завёл свою неизменную тоскливую волынку. В кармане ни гроша на ночлежку. Все друзья отшатнулись. К тому же он поскандалил с Лениеном и отзывался о нём перед Стефеном, как о подлой долбаной швабре, с добавлением всяческих непечатных выражений. Он был без работы и молил Стефена сказать на милость, где на земле Божьей, могла б ему подвернуться хоть какая-нибудь работёнка. Нет, из посудомойни это была дочь матери, молочная сестра наследника дома, во всяком случае, это всё по материнской линии, оба появились на свет одновременно, если только вся история не сплошной вымысел от начала и до конца. Во всяком случае, он совершенно в безвыходном положении.

– Я б у тебя не попросил,– продолжил он,– но торжественно клянусь, и Бог тому свидетель, я жутко на мели.

– Завтра, или через день,– сказал ему Стефен,– в школе мальчиков в Далки освободится место воспитателя. У м-ра Геррета Дизи. Попробуй. Можешь сослаться на меня.

– Ах, Боже мой,– отвечал Корли,– да какой из меня школьный учитель, дружище. Куда мне до ваших светлых голов,– добавил он с полусмешком.– Меня два раза оставляли на второй год в начальной, у Христианских Братьев.

– Мне и самому негде ночевать,–сообщил ему Стефен. Корли сперва склонялся к подозрению, что Стефена не иначе как выставили из меблированых комнат за привод туда долбаной простипомы из уличных. На Марлборо-Стрит есть ночлежка м-с Мелони, но там за вход берут шесть пенсов и битком всякого сброда, зато М'Кончи ему говорил, будто в Болванке, что на Винтаверн-Стрит, (у его собеседника все это смутно ассоциировалось с монахом Бэконом), пускают за круглый, и вполне даже терпимо. А сам он пропадает с голоду, но просто сдерживается намекать.

Хотя все это повторялось через каждые два вечера на третий, или около того, всё ж чувства Стефена, в определённом смысле, одержали верх, хотя он и знал, что и эта свежесляпанная околесица, равно как и остальные прочие, едва ли заслуживала доверия.

Однако, haud ignarus malorum miseris succerrere disco, этсетера, как замечает латинский поэт, ему, особенно если повезёт, выплачивали жалованье по истечении полумесяца, по шестнадцатым, то есть, числам, хотя добрая половина получки проматывалась напропалую. Соль шутки заключалась в том, что из головы Корли никак не выбить было, будто он как сыр в масле катается, не имея иных забот помимо помощи неимущим – совершеннейшая наоборотица. Он, тем не менее, сунул руку в карман, отнюдь не ожидая обнаружить там что-нибудь съестное, но полагая, что сможет одолжить ему что-то в пределах круглого или около того, взамен, чтобы тот, во всяком случае, смог попытаться раздобыть провизии достаточной для утоления голода. Но результат оказался отрицательным, так как, к своему вящему неудовольствию, он обнаружил пропажу всей наличности. Только завалявшаяся пара каких-то переполовиненных печений увенчали его исследования. С минуту он пытался, насколько в его силах, вспомнить: где же потерял и как могло это случиться, или забыл где-то, поскольку при подобном раскладе перспективы складывались мало приятными, а очень даже наоборот, фактически. Вобщем же, он был слишком изнурён для проведения тщательной инвентаризации, хотя и пытался вычислить насчёт печений, которые смутно, но, таки, припоминались. То ли как, вроде, кто-то дал, или место где это было, или где он, может-таки, купил?

Впрочем, в другом кармане он нашарил то, что в темноте принял было за пенсы, однако, как выяснилось, ошибочно.

– Тут у тебя полукроны, дружище, – подсказал ему Корли.

Именно таковыми те и оказались в самом деле. Стефен одолжил одну из них

– Спасибо,– ответил Корли.– Ты – истиный джентельмен. Я верну, поверь, придёт время. Кто это с тобой? Я видел его пару раз в Старой Кляче на Кенден-Стрит с Бойланом, рекламщиком. Ты бы замолвил словечко, пусть меня возьмут. Я б устроился ходить в сэндвич-плакате, только тамошняя секретутка сказала, у них уже нанято на три недели вперёд, дружище. Боже, прикидываешь, дружбан, у них надо записываться, как будто на Карла Россу. А мне уже всё по барабану, я б и перекрёстки пошёл подметать.

И не смолкая, так как два и шесть, которые он только что огрёб, привели его в довольно приятственное расположении духа, он выложил Стефену про малого по имени Беггз Комиски, которого, по его словам, Стефен хорошо знал по Фуллему, что пристроился бухгалтером у торговца корабельной оснасткой, теперь частенько забуривается к Нейглу с О'Марой и с парнишкой-заикой, по имени Тиг. Вобщем, его повязали вчера вечером за пьянство и нарушение порядка, плюс отказ пройти с констеблем.

М-р Цвейт, тем временем, прохаживался вблизи штабеля брусчатки для мостовой, около мангала с коксом перед будкой сторожа Корпорации, бесподобного, как ему подумалось, трудяги – спокойненько себе дрыхнет и чихать ему на всё, покуда Дублин спит. Вместе с тем он временами взглядывал на собеседника Стефена, отличавшегося чем угодно, но только не чистотой одежд, похоже ему уже случалось видеть эту благородную особу в том или ином месте, хоть и не взялся б утверждать на все сто и даже отдалённо не представлял когда. Как человек полный здравого смысла, и тут уж он кому угодно мог бы дать форы по проницательности наблюдений, он не преминул отметить также видавшую виды шляпу и расхрыстанный прикид, совместно свидетельствовавшие о хроническом безденежьи. Должно быть, кто-то из круга приятелей, но в таком случае, это уже прямая охота на всякого встречного-поперечного, в глухих, так сказать, трущобных дебрях и, если даже ближний и сам останется без гроша на улице, уголовное наказание за вымогательство—ну, или, там, штраф—всё равно остаются rara avis. Во всяком случае, молодчику хватает хладнокровной наглости перехватывать людей в такой час ночи, или утра. Вот ведь толстокожесть, право.

Пара распалась и Стефен присоединился к м-ру Цвейт, который опытным оком не преминул подметить, что он поддался на гладкоречивость паразитирующего блюдолиза.

Про саму встречу он, Стефен, то есть, со смешком отметил:

– У него полоса невезения. Просил поговорить с вами, чтоб вы сказали какому-то Бойлану дать ему работу сэндвичника.

При этом известии, очевидно, нашедшем в нём слишком вялый отклик, м-р Цвейт на миг уставился в пространство отрешённым взором—в направлении землечерпалки с достославным именем Эблана, пришвартованной у Таможенной пристани, после недавнего, как видно, ремонта—и потом уклончиво заметил:

– У каждого, как говорится, своё понятие о везении. Но, раз уж речь зашла о нём, лицо его вроде мне знакомо. Однако, может и не по теме, но сколько вы ему отсыпали?– вопросил он,– не сочтите за любопытство.

– Полкроны,– отвечал Стефен.– Смею заметить, он в них крайне нуждается, чтоб где-то переночевать.

– Нуждается,– воскликнул м-р Цвейт, не выказав ни йоты удивления на такую информацию,– вот уж чему охотно верю и могу дать гарантию, что так оно и есть на самом деле. Всякому по потребности, и каждому по заслугам. А сами-то вы, между прочим,– добавил он с улыбкой,– где собираетесь спать? О том, чтоб топать аж до Сэндикова, не может быть и речи, а если и доплетётесь, вам там не откроют после того, что творилось на вокзале Вестланд-Роу. Нет смысла туда тащиться. Я никоим образом не намерен вмешиваться, но почему вы покинули дом своего отца?