Пламя грядущего

Сентябрьские ноны.

На следующий день после коронации Маршал представил меня королю.

Ричард собрал двор в большом зале Старого дворца в Вестминстере. Он восседал на кресле из слоновой кости прекрасной работы – ручки и ножки были искусно вырезаны в форме голов и ног вепря. Дальняя часть зала за его креслом была скрыта занавесями густо-малинового цвета, и на этом фоне хорошо выделялись роскошные одежды лордов, золотые цепи, украшавшие их грудь, и драгоценности. Однако Ричард, увенчанный короной Англии поверх плата, пропитанного елеем, который он до сих пор носил и должен был носить еще в течение семи дней, а к тому же облаченный в пурпурный костюм, расшитый золотом, затмевал всех. Его голова слегка вздрагивала – последствие однажды перенесенной малярии, но эта дрожь, которая явилась бы признаком слабости в другом человеке, придавала ему не по летам суровый и величественный вид.

Он поздоровался с Маршалом и окинул меня внимательным взглядом, не узнавая. Маршал сказал:

– Милорд, вот этот человек испрашивал свидания с вами. – И, взяв у меня кольцо, некогда подаренное Ричардом, подал его королю.

– Нет, – сказал Ричард, – я его не знаю.

– Милорд, – сказал я, – это ваше кольцо, которое вы дали мне, когда я спас вам жизнь у стен Шатору. Вы велели мне прийти к вам за своей наградой, когда в ваших землях наступит мир.

Король, надев перстень на палец, пристально рассматривал его. Я не сумел подавить вздоха, ибо у меня отняли и кольцо, и обещание и я понимал, что будущее не сулит мне выгоды.

Потом король промолвил:

– Припоминаю, будто я кое-что обещал одному труверу, если он сочинит для меня хорошую песнь.

– Милорд, я сложил песнь и спою ее, – ответил я. Он задумался.

– Как я узнаю, что это твоя песнь? Вокруг много жонглеров, которые исполняют песни, и кто скажет, чьи они? Если ты и в самом деле трувер…

– Клянусь Крестом Господним, я – Дени де Куртбарб, тот самый, кому вы дали это кольцо, – воскликнул я.

– Кольцо? – быстро и резко переспросил Ричард. – Какое кольцо? Я не видел никакого кольца.

Я бросил отчаянный взгляд на него и окружавших его лордов, но не увидел ничего, кроме лиц, выражавших холодное внимание. Что касается Маршала, он смотрел на меня так, будто не мог решить, с кем ему пришлось иметь дело, с сумасшедшим или обманщиком.

– Если ты действительно трувер, – вновь заговорил Ричард, – ты сочинишь мне новую песнь за установленный срок. Скажем, начиная с этой минуты и до тех пор, пока я не отправлюсь обедать. Причем не перемолвившись словом ни с единым человеком, ибо будешь заперт один в комнате. Ты сочинишь, а потом споешь мне, когда я сяду за стол. И я дам тебе тему. Ты принимаешь условия?

Мне ничего не оставалось, как только согласиться. Тогда Ричард сказал, что я должен сочинить сирвенту, в которой два противоположных начала должны объединиться в одно гармоничное целое. Меня препроводили в комнату на верхнем этаже замка и заперли там. Мне дали арфу, поскольку я не захватил свою, булку, немного сыра и вина. И теперь мне следовало постараться изо всех сил, ибо я хорошо понимал, что, если я не смогу выступить с хорошей песней, которая понравится королю, меня вышвырнут из дворца, изобьют, или… я не потеряю ничего, кроме своей головы. Я принялся за дело, и к заходу солнца работа была завершена. Теперь многие знают наизусть песнь, которую я написал. Сирвента начинается так:

Мила мне радость вешних дней,
И свежих листьев, и цветов,
И в зелени густых ветвей
Звучанье чистых голосов, —
Там птиц ютится стая.
Милей – глазами по лугам
Считать шатры и здесь и там
И, схватки ожидая,
Скользить по рыцарским рядам
И по оседланным коням.
Лишь тот мне мил среди князей,
Кто в битву ринуться готов,
Чтоб пылкой доблестью своей
Бодрить сердца своих бойцов,
Доспехами бряцая.
Вот, под немолчный стук мечей
О сталь щитов и шишаков,
Бег обезумевших коней
По трупам павших седоков!
А стычка удалая
Вассалов!
Любо их мечам
Гулять по грудям, по плечам,
Удары раздавая!
Здесь гибель ходит по пятам,
Но лучше смерть, чем стыд и срам.
Мне пыл сражения милей
Вина и всех земных плодов.
Вот слышен клич: «Вперед! Смелей!» —
И ржание, и стук подков.
Вот, кровью истекая,
Зовут своих: «На помощь! К нам!»
Боец и вождь в провалы ям
Летят, траву хватая,
С шипеньем кровь по головням
Бежит, подобная ручьям…

и т. д.

Я пропел ее целиком пять или шесть раз, пока как следует не запомнил и напев, и слова. И вовремя, ибо появился слуга, чтобы проводить меня вниз, в зал, где были накрыты столы и благородное общество уже расселось по своим местам за нижним столом и на возвышении. Я приблизился к пировавшим на подмостках и прислонил арфу к бедру. Король сделал знак герольду[104 - Герольд – в средние века глашатай, церемониймейстер при дворах королей и крупных феодалов, распорядитель на торжествах, рыцарских турнирах и т.п.], стоявшему по его правую руку, и тот, подняв свой жезл, провозгласил:

– Высокородные лорды, бароны, рыцари, король желает, чтобы вы слушали.

И тогда заговорил король:

– Пусть чужестранец отойдет в сторону на мгновение, ибо только что в мои владения прибыл замечательный и прославленный трувер Арнаут Даниэль, который просит позволения исполнить песнь, которую он сочинил, чтобы доставить мне удовольствие.

И тотчас из-за нижнего стола поднялся человек, почитаемый одним из лучших среди поэтов, тот самый, кто изобрел секстину[105 - Секстина – стихотворная форма, изобретенная трубадурами: 6 строф по 6 стихов.], самый просвещенный и приятный из тех людей, чье имя мне было известно не хуже моего собственного. Я никогда прежде не видел его, и мое любопытство было огромным. Он был высок ростом, но слабого телосложения, изможденный, с большими задумчивыми глазам, как у старого грустного оленя. Он взял арфу, инкрустированную кусочками драгоценного янтаря, и начал настраивать инструмент с помощью ключа, тогда как я стоял и с шутовским видом глазел на него, тревожно раздумывая, как я буду выступать со своей убогой песней после этого принца трубадуров. Арнаут улыбнулся мне, поклонился королю и запел чистым, высоким голосом:

Мила мне радость вешних дней,
И свежих листьев, и цветов,
И в зелени густых ветвей
Звучанье чистых голосов…

И так далее, повторив до самого конца мою песнь, слово в слово, ноту в ноту.

Я почувствовал, что схожу с ума. У меня потемнело в глазах, а когда я вновь обрел зрение, то прежде всего увидел, что король смеется. Громкие раскаты смеха загремели у меня в ушах. Все это собрание лордов, рыцарей, оруженосцев и дам смеялось и хлопало в ладоши.

Но я не испытывал ничего, кроме гнева. Я заскрежетал зубами и, взглянув прямо в глаза Арнауту Даниэлю, сказал:

– Это моя песнь, и вы украли ее, не знаю как, но с помощью подлого обмана.

И сказав так, я повернулся, чтобы уйти из зала. Но за мной поспешил герольд и, схватив меня за руку, заставил вернуться. Он подвел меня вплотную к королю, и король, у которого от смеха на глаза навернулись слезы, обнял меня и поцеловал в обе щеки.

– Мой бедный Дени, – молвил он, – ты выстрадал довольно от этой шутки. Правда, Арнаут спрятался по моему приказанию в соседней комнате и подслушивал, как ты заучивал свою песнь, пока сам ее не запомнил. Так он стянул ее у тебя, и ты не должен испытывать стыда за то, что впервые ее исполнил столь великий мастер.