Разоблачение

Генри спустился по лестнице и повернул налево. Тогда он увидел Тесс: она стояла спиной к нему и выбивала дерьмо из боксерской груши под мигающим флуоресцентным светом. Тесс миниатюрная женщина. Чуть больше пяти футов роста и девяноста пяти футов веса, и почти все – сплошные мышцы. Она носит спортивный лифчик и шорты для бега. Сейчас ее тело было явно пропитано потом. Капли пота слетали с ее коротко стриженных каштановых волос, когда она бросалась очередной раз на грушу в затяжной атаке и рычала от напряжения.

Генри обогнул напряженно пританцовывающую жену и оказался перед ней. Увидев его, она изумленно вскрикнула:

– О боже, Генри! Я понятия не имела, что ты здесь!

Он сконфуженно улыбнулся. Генри заметил, что она слегка дрожит, и представил, как ласково берет ее за руку и говорит «Извини, любимая»; возможно, даже заключает ее в объятия. Ему понравилось бы снова обнять ее, ощутить ее влажную кожу и тепло ее разгоряченного тела, согревающее его душу.

В первые годы супружества, когда они спали вместе, ее тело идеально подходило к его телу, заполняя все пустые места. И она всегда была теплой, даже холодными зимними ночами, когда она взвизгивала от прикосновения его ледяных рук к обнаженной коже.

Генри представил, как она возьмет его за руку, привлечет к себе, и ему больше не будет мучительно холодно. Она уведет его в самые теплые места, и вскоре он тоже разгорячится, вспотеет и сбросит одеяло.

Он тихо кашлянул.

– Извини, не хотел пугать тебя. У меня только что состоялся телефонный разговор.

Она зубами распустила шнуровку на боксерской перчатке и стянула ее, потом сняла другую перчатку. Ее руки были обернуты черными бинтами для дополнительной поддержки и защиты, как полагал Генри. Освободившись от перчаток, она вынула наушники-капельки, и он услышал бухающий музыкальный ритм. Одна из тех жутких певиц, которых слушает Тесс, когда тренируется.

– С кем? – спросила она и потянулась за полотенцем, чтобы вытереть лицо. Тесс выглядела озабоченной, влажный лоб прорезали морщинки. Она знала, что он не стал бы прерывать ее из-за мелочей.

Генри закрыл левый глаз, чтобы сдержать боль.

– Очередная мигрень? – тихо спросила она.

Раньше она массировала точку над его бровью подушечкой большого пальца. Сначала мягко, потом все сильнее надавливая в надбровную дугу, пока боль не становилась почти невыносимой. Когда ему казалось, что он больше не вытерпит, она отнимала руку, и боль проходила.

Генри кивнул и рассказал ей о звонке от сестры Спенсера, о его самоубийстве, об открытке и частном сыщике, приезжающем в Вермонт.

– Если правда выйдет наружу… – начал он, глядя на нее одним глазом. Словно циклоп.

Тесс кивнула. Ее плечи понурились, колени полусогнуты, голова опустилась на грудь. Она крепко зажмурилась, как будто загадала желание.

– Но может быть, этого и не случится, – сказал Генри, изо всех сил надеясь привести дела в порядок, вернуться к своей роли защитника. – Это было давно, правда? Мы отрепетируем наши ответы до того, как он появится здесь. Я отправлюсь в хижину и позабочусь о том, чтобы там не осталось никаких улик.

Тесс посмотрела на него стеклянными глазами.

– Генри, – прошептала она. – Что будет с Эммой, если мы попадем в тюрьму?

– Мы это переживем, – пообещал он и решил взять ее забинтованную руку. Она ответила слабым пожатием.

– Генри, ты когда-нибудь думал о том, что случится, если… – ее голос затих.

– Все будет в порядке, – заверил жену Генри и вспомнил, что сказал ей то же самое в ту ночь, когда умерла Сьюзи. Пустые, ничего не значащие слова.

Глава 3

Ритм ее жизни сбился. Ее сосредоточенность пропала. Спенсер мертв. Прошлое настигает их, и Тесс всегда знала, что рано или поздно это случится.

Разоблачение = Свобода.

– Господи, – пробормотала Тесс и отступила от боксерской груши, чтобы взять бутылочку с водой. Неуклюже сжимая бутылочку руками в боксерских перчатках, она сделала глоток.

Генри застал ее врасплох, когда она не имела понятия, что он находится в подвале. Она ненавидит, когда за ней следят, когда кто-то наблюдает за ней без ее ведома. Даже безобидный Генри.

В последнее время ей часто казалось, что кто-то шпионит за ней. Она постоянно ощущает на себе чужой взгляд, когда работает в студии или покупает цветы на рынке. Утром в прошлую субботу ощущение было таким сильным, что она едва удержалась от желания добежать до своего автомобиля в городском парке, огибая столы с открытками и уличных торговцев под белыми зонтиками. Все казалось зловещим, даже выступление музыкального трио в стиле «блюграсс»; мелодия словно прикасалась к ее коже усиками какого-то жуткого невидимого насекомого.

– Паранойя-разрушительница, – прошептала она, вспоминая старую песню «Кинкс»[3 - Песня рок-группы Kinks из альбома 1981 года (прим. пер.).].

Но что, если это не просто игра воображения? Что, если кто-то, – или даже что-то, – действительно следит за ней?

Безумно даже думать об этом.

«А как насчет алой краски? – спросила она сама себя. – Ты можешь это объяснить?»

Мороз пробежал по коже. Тесс поставила бутылочку на место и вернулась к боксерской груше, но что толку? Сегодняшняя тренировка прошла впустую.

Она начала боксировать только потому, что это был единственный подходящий способ прогнать мысли обо всем остальном: о лете, проведенном вместе с «Разоблачителями», и о том, в какой беспорядок пришла ее супружеская жизнь. Когда она боксирует, то может сосредоточиться на себе, своих ударах и боксерской груше. Для остального просто не остается места.

Тесс перепробовала все. Йогу (боже, как она не любила лежать на спортивном коврике, стараясь сохранять спокойствие и сосредоточиться на своем единстве со вселенной!). Аэробику и даже ритмическую гимнастику, когда самоуверенный блондин-инструктор учил всех двигаться в одном ритме в зале, где ощутимо воняло тухлыми моллюсками. Генри только усмехнулся, когда она рассказала об этой подробности.

– Клянусь, – настаивала Тесс. – Там пахло тухлыми морепродуктами, но никто как будто не обращал на это внимания.

– Да и с какой стати? – спросил Генри. – Может быть, они просто старались быть вежливыми.

– Вежливыми?

– Ну да, – ответил Генри. – Наверное, все уже знали, что вонь идет от инструктора.

Тогда они хорошо посмеялись вместе.

Раньше это было важной частью их отношений: они рассказывали друг другу маленькие истории о своих дневных приключениях и вдвоем смеялись над ними. Они заполняли пространство и молчание такими мелочами, но редко вникали во что-то другое, более осмысленное.

Тесс подумала о водомерках, которые скользят по поверхности воды, но никогда не ныряют. Вот такими были обычно их разговоры.

Два года назад, когда Тесс испытывала особую неудовлетворенность, она попробовала психотерапию. На сеансах снова и снова переживала события своего детства и тупикового брака. Ей уже тогда было ясно, что она не найдет решения и не вернется к прежнему ощущению целостности. Она понимала, что в ее жизни есть много вещей, о которых она никогда и никому не расскажет: ни психотерапевту, ни священнику, никому.

Тесс аккуратно обходила стороной реальные проблемы и свою тайную причастность к истории «Разоблачителей». Иногда она подходила близко, но не раскрывала всю правду. Вместо этого она рассуждала о своих снах. О тех, в которых она находила брошенную зверушку в шкафу или в подвале: щенка, сгрызшего собственный хвост, или коробку с мышами, которые выели друг другу глаза.

– Я поднимаю коробку, а мыши колотятся в ее борта; их лапы превратились в кровавые пеньки от попыток вырваться наружу, – рассказывала она своему врачу.

Ее бедная слушательница невольно вздрагивала, и это вызывало у Тесс странное удовольствие. Но терапия не давала ничего, кроме маленьких удовольствий.

– Как вы думаете, что символизируют эти мыши? – спрашивала милая женщина с крашенными хной волосами, исповедовавшая принципы течения «Нью-Эйдж».

Тесс пожимала плечами.

Терапия была лишь одной ошибкой в длинном ряду заблуждений, падавших как костяшки домино и доставивших ее сюда, где она болтала с практически незнакомой женщиной о превратностях своей жизни с мужем, который уже не любил ее так, как раньше, как она хотела. Жалкое зрелище.

– Но у нас есть Эмма, – прилежно упоминала Тесс в конце каждого сеанса в качестве напоминания для себя и терапевта, что ее жизнь была не такой уж пустой и бессмысленной. Эмма была ее величайшим достижением, единственным добрым начинанием, которое она могла продемонстрировать за последние десять лет. Яркой, самобытной девочкой, которая придавала их отношениям цель и смысл. Она танцующей походкой входила в комнату, и они снова становились счастливой семьей – смеялись над плоскими шутками, терялись в словах и постоянно разговаривали, потому что вдруг обнаруживали, что им много нужно сказать друг другу.