Нянька. Меня воспитывал серийный убийца

Мама называла ту ночь худшей в своей жизни.

До сих пор не понимаю, почему она так любила об этом рассказывать.

Мама назвала меня в свою честь, Элизабет. Но все вокруг – и сама мама, и отец, и сестра, и бабушки с дедушками, и дяди с тетями, и кузены – сразу стали называть меня Лайзой. Я спрашивала, почему мама назвала меня Элизабет, но никогда так не называла. Она лишь отмахнулась: «Не знаю. Не помню». Впрочем, и ее саму никогда не называли Элизабет – она всегда была Бетти.

Думаю, ей казалось, что она полюбит меня, когда я появлюсь на свет. А когда стало ясно, что этого не будет, было уже слишком поздно менять имя. Я слышала, как она однажды говорила подруге: «Не все автоматически начинают любить своих детей». Мамины слова меня напугали: значит, детей любят не все? Нет, мама меня не ненавидела, но, пожалуй, и не любила. Она никогда не проявляла своей любви – не обнимала меня, не гладила, не целовала. Я не знала почему. Похоже, мама не любила меня с самого рождения. Ей нравилось рассказывать, что при рождении я была похожа на Боба Хоупа[20 - Боб Хоуп (1903–2003) – американский комик, актер, теле- и радиоведущий, который 18 раз вел церемонию вручения премий «Оскар». (Прим. ред.)] – Боба Хоупа с жестокой экземой. При этих словах она всегда начинала хохотать.

Я росла, становилась выше. И мама заявила, что я похожа на Бемби – у меня такие же длинные и тощие ноги, слишком длинные для моего тела.

«Ты слишком высокая для девочки», – твердила она, словно я могла что-то с этим сделать. И волосы она мои постоянно критиковала: «Ты не можешь причесаться нормально? Твои волосы – словно клубок проволоки!» Мои уши напоминали ей уши слоненка Дамбо: «Но ты не расстраивайся. Элизабет Тейлор закрепляла уши шпильками. Твои лопухи тоже можно будет закрепить шпильками, если придется». Мне все это не нравилось. Но я понимала, что главная мамина проблема не в моих ушах-лопухах, не в моих длинных, тощих ножках Бемби и не в том, что я была безобразным младенцем с раздражением на коже. Просто я с каждым днем все больше походила на отца. Я даже смеяться начала так, как он.

Глава 5

Тони

Тони Коста полагал, что все женщины, в том числе такие юные, как Авис, гладят одежду сыновей и мужей, стирают их трусы и поддерживают в доме безупречный порядок. Животным позволено жить лишь в подвале. Так было в доме его матери. Но, в отличие от Сесилии, Авис терпеть не могла домашние обязанности. Тем не менее в первое время она неохотно подчинялась его требованиям – когда грязной посуды в раковине становилось слишком много, он орал, что вернет ее в родительский дом. «Грязная посуда буквально с ума его сводила»[21 - Avis L Johnson, Facebook post, How to marry a maniac, 10 августа 2009 года.], – вспоминала она позже. Сесилия невестке не помогала – напротив, критиковала ее при каждом удобном случае. Ей не нравилась ее внешность, умение вести дом и растить ребенка. А больше всего ей не нравилось, как Авис заботится о ее сыне. Завидев, как Сесилия шагает по Конант-стрит, Авис с подружками стонали: «О господи, опять она!»

Авис научилась готовить, шить и стирать на стиральной доске в ванной. Но как бы она ни старалась сделать дом чистым и уютным, Тони вечно был недоволен. Он постоянно выискивал в ней недостатки, унижал и наедине, и в присутствии друзей и родственников. Он называл ее тупой коровой, плохой матерью и кошмарной женой. Вскоре он начал переходить к насилию. Авис сообщила семейному врачу, что Тони не раз бил ее и ребенка. Через год после свадьбы супруги обратились к адвокату по поводу развода, но им сказали, что нельзя просто заявить, что они больше друг друга не любят, и развестись. Так не получится, особенно когда в семье есть маленький ребенок. Они оба были католиками. Кроме того, в шестидесятые автоматический развод был невозможен – супругам нужно было назвать причину и доказать, что брак более невозможен.

Поэтому они продолжали свою печальную, бессмысленную семейную жизнь. Впрочем, Тони преисполнился решимости вернуть разнообразие в сексуальную жизнь. Опасный и возбуждающий секс на заднем сиденье машины в лесу Труро остался в далеком прошлом.

Тони узнал о запретной книге с описанием разнообразных сексуальных позиций и множеством рисунков. Книга называлась «Камасутра». Тони нашел ее в книжном магазине Молли Мэлоун на Коммершиал-стрит и быстро сунул в карман, чтобы продавщица не заметила, что он интересуется «грязными проделками». Изучив картинки, Тони закрепил на потолке семейной кухни прочный железный крюк – «вовсе не для подвешивания цветочных горшков»[22 - Там же.]. Авис он заявил, что собирается подвешивать ее за ноги, чтобы кровь приливала к голове. Это должно было повысить ее сексуальное наслаждение. Сопя от усилий, он сумел ее подвесить, но Авис стало так плохо, что она чуть не погибла, и ему пришлось отказаться от этой идеи. Тогда он с еще большим трудом подвесил себя, закрепил веревку и принялся мастурбировать. Авис смотрела на Тони, висящего на крюке. Ей хотелось кричать. «Меня чуть не вырвало – тот, кого я любила, висел, как мертвый, выпотрошенный олень, медленно покачиваясь в свете лампы. После этого у меня к Тони осталась только жалость. Это худшее, что может случиться с женатыми людьми – жалость. Я точно это знаю»[23 - * Авис Коста, беседа с Лестером Алленом, 25 июля 1969 года.].

Тони подвешивал ее на крюк еще два-три раза, но потом возбуждение ослабело, и тогда он стал привязывать Авис к кровати и прижигать ее тело сигаретой[24 - * Джастин Кавана, досудебные заметки, memo #1572.]. К счастью, и эта игра ему быстро наскучила.

Он сказал Авис, что в Сомервилле бывал на вечеринках, где парни придушивали девушек подушками, а потом делали с ними что угодно. Он потребовал и от Авис того же: он клал ей на лицо полиэтиленовый пакет и держал, пока она не теряла сознание[25 - * Авис Коста, беседа с Лестером Алленом, 25 июля 1969 года.]. Однажды он потребовал, чтобы она хлестала его ремнем, пока он мастурбирует. Тони засовывал в вагину Авис деревянный член, утверждая, что она «слишком тугая». Авис считала это глупым, потому что пенис Тони был куда меньше того члена. Иногда он заставлял ее «заводить его», а потом мастурбировал практически до оргазма. Порой он падал возле кровати на колени и растирал ее обнаженное тело, одновременно мастурбируя. Авис подчинялась, но подобные желания вызывали у нее все более сильную тревогу.

Тони явно увлекался экстремальным сексом. Обычная стимуляция на него уже не действовала – нужно было что-то более опасное и необычное. Иначе ни возбуждения, ни тем более оргазма достичь не удавалось. Все это было странно и тревожно. Но пятнадцатилетняя Авис не представляла, что не все супружеские пары таким занимаются – Тони же утверждал, что это совершенно нормально. «Все, что я знаю о сексе, я узнала от Тони. И про контрацепцию тоже – так я и забеременела», – вспоминала Авис[26 - Там же.].

Ее подруга рассказывала: «Ей было всего четырнадцать или пятнадцать – ребенок родил ребенка. Что она могла знать?» Не получая сексуального удовлетворения и тоскуя по более нормальной близости времен ухаживания, Авис впала в депрессию. Тони постоянно стремился вызвать у нее чувство вины за нежелание участвовать в его все более извращенных сексуальных фантазиях. Ночь за ночью она лежала без сна, мучимая тревогой. От секса (а чаще всего от мастурбации) Тони получал мгновенное удовлетворение и засыпал, она же чувствовала себя несчастной и грязной. Она поняла, что Тони способен получить сексуальное удовлетворение, только когда она теряла сознание или находилась на грани кататонии – до этого состояния он доводил ее хлоральгидратом, «наркотиком насильника». Это сильное седативное средство было в таксидермическом наборе Тони[27 - * Дэниел Хиберт, беседа с Джастином Кавана, 12 марта 1969 года.]. Авис спрашивала, почему секс ему нужен только с бесчувственным телом – «словно с мертвой». Ей хотелось поговорить с кем-то из взрослых, кто мог бы «выслушать и помочь», но в то же время она не хотела, чтобы люди узнали, что с Тони что-то не так[28 - * Авис Коста, беседа с Лестером Алленом, 17 апреля 1969 года.]. Она чувствовала себя одинокой, страх и тревожность нарастали.

После очередного подвешивания Авис не могла уснуть. Она открыла таксидермический набор Тони, достала флакон с хлоральгидратом. Тони крепко спал. Авис села на край, отвинтила крышку и выпила весь флакон. Она потеряла сознание и упала на пол. Голова гулко стукнулась о пол. Тони проснулся. Разбудить жену ему не удалось. Он завернул ребенка в одеяло, подхватил Авис прямо в халате и повез к семейному врачу, доктору Дэниелу Хиберту. Он звонил в дверь ночной приемной, пока доктор не выглянул. Несколько часов они промывали Авис желудок, вливали в нее кофе и водили по кабинету, пока хлоральгидрат не вышел окончательно[29 - * Дэниел Хиберт, беседа с Джастином Кавана, 12 марта 1969 года.].

Полиция сочла передозировку попыткой самоубийства. Если бы Авис умерла, Тони обвинили бы в убийстве. После этого Авис стала отказываться от извращенного секса – в результате секс между ними прекратился вовсе. Но одно исключение все же случилось, и весной 1965 года родился второй ребенок. Майкл. Тони не было еще и двадцати одного, а Авис шестнадцати.

Глава 6

Лайза

У моей матери были грандиозные мечты и вкусы. Ей хотелось путешествовать, проводить лето на пляже и, главное, найти красивого мужчину, который наденет ей на палец кольцо с огромным бриллиантом. Но она работала всего лишь учительницей трудового воспитания в старшей школе Стоутон. Естественно, что денег на реализацию подобных мечтаний у нее никогда не было. Поэтому весной 1966 года, когда тетя предложила ей летом поработать горничной в мотеле, которым владел ее муж, дядя Хэнк, мама сразу согласилась. Мотель только что построили в Кейп-Коде. Маме казалось, что она делает первый шаг к осуществлению своей мечты. В Кейп-Коде можно было встретить богатого мужчину. Впрочем, мамин отец, дед Джорджи, считал, что в Провинстауне живут только шлюхи и цирковые уроды. Или Хайаннис-порте? Не важно. Мама не обратила на его слова никакого внимания, и мы стали собираться.

Я зашла в ее комнату.

– А сколько ехать до Провинстауна? – спросила я, садясь на кровать.

– Слезай, – рявкнула мама, сталкивая меня с кровати. – Я только что ее застелила.

Мама толкнула меня довольно сильно, я чуть не упала. Пришлось отойти к дверям, чтобы она до меня не достала. Я молча наблюдала, как она расправляет блузку, на которую я села. Сама не замечая, я начала расчесывать красные пятна на сгибах рук и под коленями. Мама говорила, что я родилась с экземой, а после ухода отца болезнь еще более усилилась, распространилась на живот, пальцы и запястья. Иногда состояние мое ухудшалось, и я расчесывала руки и ноги до крови, пачкая одежду. Иногда дед устраивал мне ванну с эпсомскими солями – он знал одно лишь средство от всех болезней, и средством этим была теплая ванна. На какое-то время зуд утихал, но красные пятна оставались. И все же после ванны я всегда чувствовала себя лучше.

– Прекрати чесаться! – мама отвлеклась от сборов. – Будет только хуже.

Я послушно вытянула руки по швам, хотя зуд в тот день был особенно сильным. Крохотные водяные пузырьки покрывали руки от запястий до локтей.

– Мам, ну сколько мы будем ехать? – снова спросила я, тайком потирая зудящие руки.

Мама на мгновение замерла, и я опасливо отступила назад. Она повернулась ко мне, поджала губы, глаза превратились в щелочки.

– Сколько раз я говорила, чтобы ты называла меня «мамочкой»? – прошипела она сквозь сжатые зубы. – «Мам» говорят только придурки-полукровки из плохих семей.

Полукровки. Прошли годы, прежде чем я поняла, что даже если я говорила неграмотно, то мама разговаривала еще более неграмотно, как говорят в низшем классе. Ей казалось, что «мамочка» звучит стильно – так, наверное, говорят в клане Кеннеди.

– Ну сколько мы будем туда ехать, мамочка? До обеда доедем?

– Ради всего святого, ну откуда мне знать? – огрызнулась мама, укладывая идеально сложенную блузку в чемодан и доставая другую. – Я тебе что, карта? Спроси у дедушки.

Бабушка и дед Джорджи жили рядом с нами в Вест-Бриджуотере. Дед построил на своей земле небольшой домик на две спальни для мамы с отцом, когда они поженились, и с тех пор мы там и жили. Деда я нашла там, где обычно – в подвале. Он давно обустроил себе что-то вроде кабинета с энциклопедиями. На специальной полке стояли небольшие бутылочки со спиртным под белыми завинчивающимися крышками. Мне часто казалось, что дед страдает из-за своей старости. Иногда он спотыкался, когда просто шел по комнате, в другие моменты злился на инструменты – он мог с громкими ругательствами запустить гаечным ключом в стену амбара. На дороге он часто раздражался на машины в потоке: «ВОДИТЬ СНАЧАЛА НАУЧИСЬ, ПРИДУРОК!» У него всегда неприятно пахло изо рта – чем-то кислым, похожим на рвоту.

Все знали, что злить деда Джорджи нельзя. Мама знала это лучше всех. Когда ей было около тринадцати, она нагрубила матери, моей бабушке. Мама и опомниться не успела, как дед перекинул ее через колено, стянул трусы и отшлепал как маленькую девочку. То, что в тринадцать лет ее отшлепали по голой попе, стало для мамы худшим событием в жизни. К сожалению, пережитый стыд не помешал ей поступать со мной точно так же. Я всегда думала, почему дед и бабушка никогда не останавливали дочь, когда она меня била. Наверное, поэтому. Они сами научили ее, как быть матерью.

Я спустилась в подвал. Дед Джорджи сидел в кресле, положив ноги в тяжелых рабочих ботинках на металлический стол. Дед так никогда и не закончил свой подвальный «кабинет». Перегородок там не было, только балки. Мне нравилось играть между ними. Заслышав мои шаги, дед быстро сделал последний глоток и швырнул бутылочку в мусорный бак, стоявший в углу. Раздался звон, но бутылочка отскочила от бака и покатилась по полу.