Чайная роза

– Кому моих дивных сельдей? Глядите, они еще дышат и трепыхаются!

Это повторялось каждым субботним вечером: Фиона слышала рынок раньше, чем он открывался ее глазам. За две улицы до него слышны были выкрики торговцев, заполнивших рыночные прилавки и прикативших свои тележки. Воздух звенел от разноголосицы, отражавшейся от стен окрестных домов, переваливающей через крыши и растекающейся по перекресткам и переулкам. И каждый голос манил, звал покупать только у него.

– Леди, лучшая петрушка только здесь! Покупайте мою превосходную петрууушку!

– Ааааапельсины! Два за пенс! Кому моих сочных апельсинчиков?

Но в привычную музыку рынка сегодня ворвалась новая нота: резкая, пронзительная, не согласующаяся с остальными. Слыша ее, вечерние покупатели ускоряли шаги, торопясь к своим очагам, под защиту стен и дверей, запертых изнутри на все засовы.

– И опять – чудовищное убийство! – выкрикивал малолетний оборванец-газетчик. – Только в «Кларион»! Жуткие подробности! Рисунки с места убийства! Море кровищи! Покупайте «Кларион»!

Когда свернули на Брик-лейн, возбуждение, охватившее Фиону, возросло. Впереди простирался ярко освещенный рынок. Громадное существо, умеющее смеяться, переругиваться и льстить. Веселое, постоянно меняющееся. Несколько шагов – и она станет частью этого существа. Фиона потянула мать за руку.

– Не спеши. Не девочка я, чтобы бегом бежать, – проворчала Кейт, уткнувшись в список покупок.

В ушах звенело от громких, наглых, лживых голосов местных кокни. Торговцы вели себя словно бойцовые петухи: распушали перышки, важничали, подзадоривая покупателей найти изъян в их товаре и споря друг с другом, чья цена лучше. Словом, действовали по хорошо известному в Восточном Лондоне правилу: «Хочешь избежать неприятностей – позови их».

– Лежалая форель? – раздраженно спрашивал торговец рыбой у женщины, усомнившейся в свежести его товара. – Да мои форели свежи, как розы. А если желаете увидеть лежалую форель, посмотритесь в зеркало!

Фиона подошла ближе. На подносах лежали сморщенные морские улитки, маленькие сердцевидки с голубыми хохолками, жирные сельди. В ведерках громоздились устрицы. У нескольких была удалена одна створка раковины, обнажая скользкое блестящее устричное тело. Рядом расположился мясник. Торцы его прилавка были аккуратно обернуты малиново-красной и белой креповой бумагой. На дощечках он разложил куски сочного мяса, тупоносые колбаски и жутковатого вида свиные головы, с которых капала кровь.

А как изощрялись зеленщики, торговцы овощами и фруктами! Из фруктов сооружались диковинные пирамиды: сверкающие пепины, ароматные груши, яркие апельсины и лимоны, сливы и виноград. А перед ними корзины с бугристыми кочанами цветной капусты, головками брокколи, маринованной краснокочанной капустой, репой, луком и картофелем для варки и запекания.

Перемигивались газовые фонари, покачивались язычки пламени керосиновых ламп. Были даже свечки, вставленные в пузатые репки. И запахи! Фиона остановилась и, закрыв глаза, вдыхала все ароматы рынка. Солоноватый запах океана – это сердцевидки в уксусе. Легкий аромат специй – яблочные фриттеры с сахарной глазурью и корицей. Жареные колбаски, картошка в мундире, горячие имбирные орешки. У нее заурчало в желудке.

Фиона открыла глаза. Ее мать пробивалась к лотку мясника. Казалось, здесь собрался весь Ист-Энд. Знакомые лица соседствовали с незнакомыми. Серьезные, набожные евреи торопились сюда после службы в синагоге. Моряки покупали заливного угря и гороховый суп. Возле дверей пабов толпились рабочие и ремесленники, приодетые, гладко выбритые. Некоторые держали под мышками елозящих терьеров.

Среди покупателей преобладали женщины всех возрастов и разнообразной внешности. Их пальцы что-то мяли и на что-то надавливали. Они оживленно торговались и, сойдясь в цене, покупали. Одних сопровождали мужья, которые несли корзины с покупками и попыхивали трубками. Но гораздо больше было пришедших с детьми, начиная от орущих младенцев на руках до ребят постарше. Те дергали матерей за подол, прося и требуя купить кекс, леденцов или горячих маффинов. Малолетние кокни и ирландцы называли матерей почти одинаково – «ма», только у первых звук «а» был совсем коротким, а у вторых – чем-то средним между «а» и «э». Итальянцы, поляки и русские кричали одинаково – «мама», но желания у них были такими же: конфета в красивой обертке, яркий леденец на палочке, коньячные вафли. И их уставшие матери, заботящиеся о том, чтобы семье хватило денег на неделю, все-таки покупали глазированную булочку, деля на троих. Пусть у детей будет маленький праздник.

Фиона поискала глазами мать. Та стояла у прилавка знакомого мясника.

– Желаете ростбиф на завтра, миссис Финнеган? – спросил мясник.

– Не на этой неделе, мистер Моррисон. Мой богатый дядюшка еще не умер. А сейчас мне нужна грудинка. Скажем, фунта три. Пять пенсов за фунт, и ни фартинга больше.

– Хм… – Мясник поджал губы и нахмурился. – Все куски, что я сегодня нарезал, покрупнее и подороже… ну вот что я смогу для вас сделать, дорогуша моя… – Он подался вперед, упершись растопыренными пальцами в прилавок. – Я готов продать вам пятифунтовый кусок по отличной цене.

– Слишком дорого для меня.

– Чепуха, дорогуша моя! – невозмутимо ответил мясник, заговорщически понижая голос. – Расклад такой: чем больше кусок, тем меньше я беру за фунт. Азбука бережливости. Опт всегда выгоднее розницы. Вы платите больше, поскольку сам кусок больше, но в пересчете на фунт веса получается меньше…

Пока мать торговалась с мясником, Фиона оглянулась по сторонам, ища Джо. Их разделяли пять других лоточников. Джо самозабвенно расхваливал товар. Хотя августовские вечера были прохладными, он расстегнул воротник рубашки и закатал рукава. На щеках играл румянец. Чуть больше года назад отец Джо уступил настойчивым просьбам сына и позволил ему стоять не за прилавком, как раньше, а перед тележкой. Теперь Джо мог пускать в ход все свое красноречие. Отец не прогадал: его сын был прирожденным торговцем. Каждую неделю Джо один продавал сотни фунтов овощей и фруктов. Больше, чем любой продавец шикарного магазина в Вест-Энде за целый месяц. Если тем помогала солидного вида вывеска, репутация магазина, красивые витрины, реклама в газетах и на уличных щитах, то Джо добивался успехов исключительно за счет своего врожденного таланта.

Замирая от восхищения, Фиона следила, как он работает, непринужденно уговаривая людей в рыночной толпе подходить к его тележке. Вон Джо поймал взгляд какой-то женщины. Через мгновение она уже стояла возле его тележки. Все это время Джо не закрывал рта, шутя, смеясь и подогревая интерес к предлагаемому товару. Никто не умел так мастерски играть, как он. Бойких женщин он забалтывал, кокетничая с ними. Если видел недоверчивых, делал серьезное лицо и говорил доверительным тоном. Джо умел изобразить обиду и замешательство, если какая-то женщина морщила нос, разглядывая его овощи и фрукты. Таким он предлагал поискать в Лондоне морковь посочнее и лук позабористее. Порою Джо устраивал маленькое представление: разрезав апельсин пополам, выдавливал сок прямо на булыжники. Оранжевую струйку было видно за несколько футов. Фиона собственными глазами видела, как изумленные люди тянулись к его тележке. Затем Джо сворачивал из газетного листа кулек, бросая туда «не два, не три, а целых четыре больших чудесных апельсина, которые обойдутся вам всего в два пенса!». Кулек закрывался и церемонно вручался покупателю.

Небесно-синие глаза Джо и его улыбка никак не могли повредить торговле, равно как и торчащие из-под шапки русые кудри, завязанные сзади в хвост. Фиону обдало теплой волной. Ее щеки покраснели. «Мысли надобно держать в чистоте», – вспомнились ей наставления монахинь. Конечно, надо, но только это становилось все труднее. Под красным шейным платком Джо виднелась треугольная полоска кожи. Фиона представила, как она касается этого треугольничка пальцами, а потом и губами. Его кожа всегда была такой теплой и так вкусно пахла свежей зеленью, которую он весь день продавал. Его лошадью. Воздухом Восточного Лондона, вобравшего в себя оттенки угольного дыма и речного ила.

Однажды Джо залез Фионе под блузку. Было это в темноте, за пивоварней «Черный орел». Он целовал ее губы, шею, впадинку на шее, после чего расстегнул блузку и камисоль. Его рука скользнула под ткань камисоли. Фионе казалось, что она растает от жара его прикосновения и собственного желания. Она отодвинулась. Нет, не из скромности и не от стыда. Фиона боялась, что ей захочется большего, и не знала, куда желание их заведет. Ее представления о близких отношениях между мужчинами и женщинами были весьма туманными и в основном касались запрета на такие отношения до брака.

Никто и никогда не говорил с Фионой на подобные темы. Свои скудные знания она получала на улицах. До нее долетали разговоры соседей о случке их собак. Она слышала грубые шутки парней и вместе с подругами подслушивала разговоры старших сестер и матерей. Для кого-то нахождение в постели с мужчиной было откровенной пыткой, которую они стоически выдерживали год за годом. Иные, наоборот, хихикали и говорили, что им постоянно хочется еще.

Джо вдруг заметил ее в толпе и улыбнулся. Фиона покраснела. Он наверняка знал, о чем она сейчас думала.

– Фи, иди сюда! – позвала мать. – Я еще овощей не купила…

Кейт направилась к тележке Бристоу. Фиона поспешила за ней.

– Привет, дорогуша!

Это мать Джо поздоровалась с ее матерью. Роуз Бристоу и Кейт Финнеган выросли в Уайтчепеле. Их детство прошло на унылой улочке близ Тилли-стрит. Теперь они жили на Монтегю-стрит, разделенные одним домом. Из материнских рассказов Фиона знала, что в детстве ее мать и миссис Бристоу были неразлейвода. Вечно хихикали или шептались. И сейчас, став замужними женщинами, обе любили поболтать о том о сем.

– А я уж думала, этот убийца и тебя пришил, – пошутила Роуз, обращаясь к подруге.

Роуз была невысокого роста, толстенькая женщина-наседка, вечно улыбающаяся, как и сын. Свои веселые синие глаза Джо унаследовал от матери.

– Переработался он на этой неделе, – продолжила Роуз, имея в виду убийцу. – Привет, Фиона.

– Здравствуйте, миссис Бристоу, – ответила Фиона, кося глазами на Джо.

– Нашла повод для шуток! – поморщилась Кейт. – Ужас-то какой! Молю Бога, чтоб его поскорее поймали. Даже на рынок идти боялась. Но животы надо чем-то набивать. Картошки возьму у вас фунта три и пару фунтов гороха. Подруга, а яблочки ваши почем?

Джо передал отцу кочан брокколи и подошел к Фионе. Сняв шапку, он вытер рукавом вспотевший лоб:

– Фи, нам сегодня не продохнуть. Только успевай поворачиваться! Боюсь, яблоки распродадим еще до закрытия. Говорил отцу: надо закупить больше…

– …но он и слушать не захотел, – докончила Фиона, сочувственно пожимая ему руку.

Сетования были знакомыми. Джо постоянно побуждал отца расширить торговлю, а мистер Бристоу постоянно этому противился. Он вообще не прислушивался к советам сына, и Джо это сильно огорчало.

– Двенадцать и два… – произнесла Фиона цифры, понятные только ей и Джо. Сумма денег в банке из-под какао. Ей хотелось подбодрить его. – Лучше подумай об этом.

– Подумаю, – улыбнулся ей Джо. – К завтрашнему дню станет больше. Отбоя нет. Сама видишь. Грех не добыть горсточку монет.

Он оглянулся на тележку. Отец и младший брат Джимми едва успевали отпускать товар.

– Ну, мне пора. Увидимся завтра после обеда. Выйдешь?

– Ой, не знаю, – кокетливо ответила Фиона. – Только если другие ухажеры не позовут.

– Угу, – выпучил глаза Джо. – Вроде торговца требухой. – Он кивнул в сторону скрюченного старика, чей лоток находился в нескольких шагах; тот продавал потроха на корм кошкам и собакам. – Или тебе по нраву старьевщик?

– Старьевщик всяко лучше, чем никудышный лоточник, – сказала Фиона и пихнула носком своего башмака ботинок Джо.

– А я бы предпочла лоточника, – послышался мелодичный девичий голос.

Фиона повернула голову и едва не застонала. То была Милли Петерсон. Избалованная, высокомерная, думающая лишь о себе Милли. Светловолосая, пышущая здоровьем, счастливая, хорошенькая. Этакая поганая сучка. Ее отец Томми был одним из крупнейших лондонских оптовых торговцев, поставляя товар как Ист-Энду, так и рынку Ковент-Гарден. В люди выбился самостоятельно. Начинал простым лоточником вроде Джо, имея всего одну тележку. Благодаря способностям, упорному труду и крупицам удачи он достиг высокого положения. Среди предпринимателей его круга не было человека более прозорливого и дотошного. При всей занятости Томми старался постоянно бывать на лондонских улицах, где получал достоверные сведения, наблюдая за своими клиентами и за клиентами клиентов.

Томми вырос в Уайтчепеле. После женитьбы поселился на Чиксанд-стрит. От Монтегю-стрит – рукой подать. В раннем детстве Милли играла с Фионой, Джо и другими соседскими ребятишками. Но когда доходы Петерсона начали расти, он перевез семью в Пимлико – процветающую, быстро застраивающуюся часть Лондона. Вскоре после переезда его жена забеременела вторым ребенком. Мечты о наследнике не сбылись: жена Томми умерла в родах. Умер и младенец. Прежняя жизнь разбилась вдребезги. Неудивительно, что смыслом его жизни стала Милли. Он окружил дочь заботой, осыпал подарками, стараясь хотя бы отчасти заменить ей умершую мать. Милли получала все, что ни пожелает. Но главным подарком, манившим ее с детства, был Джо. Джо не питал к ней никаких чувств, однако Милли это не останавливало. Она упорствовала, полная решимости получить желаемое. Обычно ей это удавалось.