Причина надеяться
– Зимородок?
– Парень!
– Немного выше тебя? Да ты еле до дверной ручки достаешь, птичка.
Вместо ответа я показываю ей язык. Она преувеличивает. Сильно.
– Ну, так у тебя хотя бы не будет затекать шея от поцелуев, – произносит Мия, а я думаю, что лучше бы она не заводила разговор о поцелуях.
– У Сойера невероятно красивые глаза, и он… в каком-то плане смелый. Он волновался и не скрывал от меня это. Он не из тех, кому обязательно нужно устроить шоу.
– Нарисовать тебе сердечко и так было чертовски клевым шоу. Судя по всему, вы оба безнадежно запали друг на друга. Но что пошло не так?
У меня вырывается стон:
– Я сбежала.
– Ты…
У Мии большие широко раскрытые карие глаза и красивые губки бантиком идеальной формы, из-за чего выражение ее лица всегда выглядит немного удивленным. Когда я сейчас поднимаю на нее взгляд, она смотрит на меня с настоящим удивлением.
– Но почему? Он же тебе понравился.
Это, кажется, очевидно.
– И он рисует тебе сердечки. Сердечки, птичка! Более четко показать, что хочет с тобой переспать, он бы просто не мог, не рискуя получить пощечину.
– Дальше хуже. Он побежал за мной, и… мы стояли вместе в порту, а он даже куртку не надел. Черт.
– Что?
Я кладу руки на спинку стула перед собой и утыкаюсь в них лбом.
– Это было мило. И наверняка он больше не попытается флиртовать со мной, потому что я его так отшила.
– Почему, птичка? – Теперь Мия говорит очень тихо, и я понимаю, что она и сама прекрасно знает ответ на вопрос.
– Мне пришлось бы все ему рассказать. А тогда…
– Ты никому ничего не должна.
Я вздыхаю. Мне известно о ее опыте и выводах, которые она из него сделала. Мия не в первый раз сидит в тюрьме и уверена, что не в последний. «Ты навсегда и слишком глубоко застреваешь в болоте, если родился в нем», – всегда говорит она.
– Честно, Ханна. Не говори ему. Ты женщина. Может, в парнях и появляется что-то притягательное, после того как они побывают в тюрьме. Это дерзкие ребята, крепкие орешки, они это выдержали. Но мы? – Она презрительно фыркает. – Мы, женщины из тюрьмы, для приличных парней снаружи в лучшем случае грязные шлюхи, которые сгодятся на одну ночь. И им хочется выяснить, действительно ли нам это так нужно, что ради момента близости мы готовы участвовать в любых грязных играх.
Я пожалела о том, что наш разговор свернул в это русло. В прошлом Мию так ужасно использовали. Просто чудо, что она вообще до сих пор способна кому-то доверять. Лучше бы я ничего не говорила.
– А если тебе повезет чуть меньше, то ты напорешься на одного из этих уродов, которые в восторге от того, что их верная телочка готова наплевать на закон.
Кровать скрипит, когда Мия спускается вниз, а под конец спрыгивает. Она успокаивающе гладит меня по спине, и мне становится стыдно. Потому что я сижу здесь и ною о последних трех неделях, которые мне осталось здесь провести. У Мии же впереди еще четыре месяца. А жизнь, в которую она затем вернется, состоит из насилия, лжи и неудовлетворенных потребностей.
– В одном я тебе клянусь, – продолжает она. – Когда я отсюда выйду, начну все с нуля. И тогда никто не узнает, где я была, тем более тот, кто мне понравится. Уеду куда-нибудь, где не будет ни одного знакомого лица, и начну сначала. Стану продавщицей цветов. И уже никто не скажет: «Глянь, вон шлюха из-за решетки, давай-ка выясним, насколько она испорченная». Это, птичка, – она берет меня за руку, – единственный выход. Выйди за эти ворота и больше не оглядывайся. И пусть никто не знает, что ты здесь была, особенно мужчины. Приличные воспользуются тобой, а остальные вернут тебя обратно.
Я в курсе историй Мии. Каждая из них подтверждает ее слова. У нее были подружки, друзья, партнеры, как-то раз даже жених, с которым они жили вместе. Ни один из этих людей здесь не появлялся, за исключением матери, которая, впрочем, сама чаще живет в тюрьме, чем на свободе.
Все остальные бросили Мию или даже втоптали глубже.
– Я тебе об этом напомню, – шепчу я, безмолвно обещая ей, что я ее не брошу. – О цветах. Буду настаивать на том, чтобы ты выполнила свою клятву. А до тех пор буду навещать тебя каждые две недели и бесить, чтобы ты о ней не забывала, идет?
Мия улыбается мне, как улыбаются ребенку, который рассказывает о наивных мечтах. Ну разумеется, Санта-Клаус скоро придет. Она отвечает:
– Конечно, давай.
Но она не верит ни одному моему слову. Да и как ей верить? Никто ведь никогда не приходил.
Она отстраняется от меня, берет с кровати резинку для волос и завязывает хвост.
– Ты хорошая, птичка. Я подозревала это еще тогда, когда сломала тебе нос.
– А я пообещала тебе, что дам сдачи – но только…
Мия ухмыляется:
– …после того, как мы выберемся отсюда, чтобы у тебя не возникло проблем.
– Совершенно верно. Их я всегда оставляла тебе.
Она шумно выдыхает:
– Ты всегда изо всех сил старалась, чтобы у нас обеих их не возникло. Я сама все портила. Не думай, что я ничего не знаю.
Сначала я не знала, что ответить, но потом все-таки подобрала нужные слова:
– Я правда тебя не брошу, Ми. Не смогу. Мне будет очень тебя не хватать.
– Ладно, нытик. А пока мы обе не разревелись, пойдем на раздачу еды. Хочу хоть раз в жизни попасть не в самый конец очереди и получить не ледяные остатки супа с застывшим жиром.
Мы вместе идем к двери. Пока она еще открыта, но меньше чем через два часа ее запрут на ближайшие одиннадцать часов.
– Как бы помягче тебе сказать, Ми…
– О нет. Что суп все равно будет холодным, даже если встать в самое начало?
Я любезно киваю.
– Но в том, чтобы быть первой, есть свой плюс: так ты сможешь выбрать себе лучшие кусочки застывшего жира.
Сойер
– Кто готовит коктейли, тот и выбирает сериал, – объявляю я, наливая водку и кофейный ликер в три бокала со льдом.
Билли, которая сидит рядом на кухонной стойке Седрика и болтает ногами, тут же отвечает согласием. Ничего удивительного: по части кино и сериалов наши предпочтения почти идентичны. У этой девушки есть вкус.
Оливия более критична.
– Ничего про любовные страдания, мафию или смерть детей и животных.
– И никаких динозавров, – добавляет Билли. После нашего последнего вечера классики черта с два я когда-нибудь снова посмотрю «Парк Юрского периода» с женщиной, которая работает на выставке динозавров в Музее естественной истории. Сколько чуши можно упаковать в фильм? И хотел ли я в принципе знать, что все это чушь?
Седрик услужливо предлагает сезон «Покемонов», из-за чего Оливия отрывает одну ягоду с грозди винограда из вазы с фруктами и бросает в него. Он пытается поймать ее ртом, однако она приземляется на пол и катится к кухонному островку. Высовывается огромная серая лапа, и длинные когти вонзаются в виноградину. Без понятия, как здоровенный кот Седрика вмещается под тумбочками. Видимо, кошки умеют по желанию менять свое агрегатное состояние.
– И пожалуйста, никаких больше криминальных следователей, у которых проблемы с алкоголем, так у меня пропадет желание пить коктейль, – добавляет Ливи. – Что ты там делаешь, Сойер? Уверен, что туда входит тоник?
– Доверься профессионалу, – отзываюсь я и беру лимон.
– Похоже на колу, – заявляет Билли.
В этом и состоит мой план. Четвертый стакан я наполняю льдом и колой, и с долькой лимона он становится визуально неотличим от коктейлей.
Седрик сдерживает усмешку. Он никогда не подает виду, но я знаю, что втайне он рад, что его напиток выглядит так же, как наши. С зимы он опять принимает лекарства, с которыми нельзя пить спиртное.
– О’кей, согласен, – говорит Седрик. – Выбирай ты. Но мое условие…
– Еще условия?
– Только одно. Никаких цепляющихся песен.
Билли давится смехом.
– После «Бумажного дома» он целый месяц пел Bella Ciao. С утра до ночи. Это правда было тяжело.
– Тяжело тебе или ему? – уточняю я. Ее ответ сильно повлияет на мое решение.
Седрик говорит: «Билли», в то время как Билли отвечает: «Седрику!» Удовлетворенно кивнув, я раздаю бокалы. Меньше всего на свете мне хочется бесить Билли. Она вернула мне лучшего друга, каким-то образом ей удается постоянно удерживать его в нужном русле, несмотря на его депрессию (сбегать – это нормально), благодаря ей его квартира теперь даже выглядит как дом, а не как декорации для рекламы полужирного маргарина. Теперь он регулярно ходит в университет, вместо того чтобы драить свое жилище.
А вот позлить Седрика – это другое дело. На это я имею полное право.
Я поднимаю свой стакан, ухмыляюсь, глядя на них, и с абсолютно безобидным видом чокаюсь с Седриком.
– За хороший вечер. Будем смотреть «Ведьмака».
После первой серии я возвращаюсь обратно на кухню, чтобы приготовить всем еще порцию «Филадельфии» с тоником. Билли и Оливия на диване в гостиной обсуждают, кто из актеров и актрис должен занять освободившуюся комнату в квартире Ливи. И конечно же, очень скоро рядом со мной появляется Седрик и прислоняется к дверному косяку.
– Я не удержался. – Было бы легко заявить, будто я не знал, что бард Лютик будет вести себя как все барды: сочинять суперприлипчивые песенки. В ближайшие недели Сиду с его странным пунктиком будет с ним очень весело.
– Все в порядке, а то я почти забыл, за что тебя ненавижу, – любезно отвечает Седрик. Он умеет хладнокровно реагировать на происходящее.
– Обращайся. Еще одну «Псевдофиладельфию» с тоником?
– Само собой. Реально классно получилось.
– Да, радуйся, что пригласил меня, мужик. – Я достаю колу из холодильника. – Не все умеют разливать по стаканам псевдо-фило-пойло.
– Радуюсь. – Седрик берет у меня колу, и мы чокаемся бокалами перед открытым холодильником. – Здорово, что у тебя наконец снова нашлось время.
– Согласен. – Мне правда жаль, что я не пришел раньше. Они втроем уже приготовили еду и поели, а я до последнего сомневался, объявится ли Лиззи, чтобы сменить меня в пабе. И, честно говоря, уже собирался все отменять.
– Что случилось? – спрашивает Сид. С ним действительно надо быть осторожней. Одна-единственная мрачная мысль, и Седрик бросается вперед как полицейский пес, почуявший дичь.
– Я… – На самом деле я хотел переключиться на другие мысли. Но так как Седрик сам спросил… – Сегодня днем я разговаривал с Крис.
– Ох. И… плохо прошло?
Я пожимаю плечами.
– Все прошло так, как и ожидалось. Пока она… пока она чуть не расплакалась.
Черт. Чувствую себя паршивым грязным ублюдком. Во-первых, потому что после нашего разговора Крис не почти, а по-настоящему заплакала. А во-вторых, потому что однажды сам считал Сида самым паршивым и жутко грязным ублюдком, когда раньше она плакала из-за него.
– Подожди, я не догоняю. – Седрик ставит стакан, а я между тем делаю такой большой глоток, что от алкоголя и холода у меня замерзает мозг и начинает давить на глазницы. – Что вы с ней обсуждали?
– Что у нас ничего не получится. – Только сейчас до меня дошло, что Седрик мог ожидать чего-то другого. Наверное, он подумал, что я хотел перевести наши свободные отношения в статус прочных.
– О’кей. Почему нет? – Он качает головой. – Когда-то ты втрескался в нее по уши, и вам было хорошо вместе, разве нет?
Как назло, возразить мне нечего.
– Вы поссорились?
– Нет.
– Вам не о чем поговорить?
– Есть о чем, понятно? – Я уже теряю терпение. – Крис клевая. Нам было чертовски, просто чертовски хорошо. Она сексуальная и веселая, и мне есть о чем с ней поговорить. Она… идеальная. Я говорил, что она сексуальная? Видимо, я полный придурок, раз мне этого не хватает. Но…
Седрик криво ухмыляется, и, если честно… я готов ему врезать за эту ухмылку. Нечего тут ухмыляться, пока Крис, скорее всего, рыдает в подушку.
– Ты взрослеешь, Сойер.
– Чего ты вообще от меня хочешь, тупица? Вчера я был еще старше, чем ты. Что-то изменилось, а я не заметил?
В дверном проеме появляется лицо Билли.
– Вы что, уже переместились на кухню? А мы с Ливи хотели посмотреть еще одну серию. Или, может, весь сезон.
– Мы сейчас придем, – отвечает Седрик. – Пять минут, ладно?
Он хоть представляет, как смягчается его взгляд, стоит ему только посмотреть на Билли? Этим двоим достаточно просто находиться в одном помещении, и у тебя неизбежно возникает ощущение, будто ты отвлекаешь их от чего-то ужасно срочного.
– Знаю я твои пять минут, – снисходительно ворчит Билли и оставляет нас одних.
– Итак, обобщим факты, – говорит Седрик.
Я издаю стон:
– Пожалуйста, не превращай в научную работу мою личную жизнь, которой так неожиданно не стало. Сэкономь время на исследования своих камбал.
– Хрящевых рыб, – деловито поправляет он.
– Чего?
– Исследование, над которым я сейчас работаю, касается размножения европейских химер и скатов. Это хрящевые рыбы.
Я облокачиваюсь на холодильник.
– Когда-то у меня в меню стояли азиатские маринованные крылья ската. Пользовались популярностью. Может, мне снова…
– Ты. Чудовище. – Он смотрит на меня так, словно я предлагал гостям жареных котят гриль. Ох уж этот эмоциональный морской биолог!
– О’кей, значит, никаких скатов на тарелках, оставим их в море. Не хочу, чтобы ты плакал. Все равно они были очень… хрящевыми.
– Я же говорю. Вернемся к нашей теме.
– Твою мать. Я думал, если взмахну этими крыльями скатов, ты обо всем забудешь.
Седрик безрадостно смеется.
– Но попытка неплохая.
Вероятно, у меня бы получилось, если бы речь шла не о Крис. Может, он никогда и не испытывал к ней настоящей любви, но ему на нее не плевать. Седрику ни на кого не плевать. Видимо, в этом его главная проблема.
– Я не хотел делать ей больно, – тихо и просто говорю я. Однако это пустые слова. Полые оболочки без содержания. Поскольку именно так я поступил. А в сухом остатке всегда остаются поступки, а не слова.
Вдруг Седрик делает то, чего еще ни разу не делал за всю свою жизнь. Он меня обнимает. А мне становится ясно, что я не имею ни малейшего понятия, когда вырасту, и вырасту ли вообще. Зато он уже давно оставил меня позади.
Несмотря на свои метр восемьдесят, он всегда был самым маленьким в нашем трио. Во всяком случае, так казалось. Люк гнал всех вперед. Я не давал Люку и Седрику перегрызть друг другу горло. Седрик был младше всех. Словно младший брат с выдающимся музыкальным талантом, за которым всегда требовалось присматривать, потому что этот мир грозил его уничтожить. И хотя вселенная явно не оставила попыток его сломить, постепенно она поймет, что проиграла.
– Она переживет, – заявляет он и похлопывает меня по плечу.
– Конечно. – Я выдавливаю улыбку. – Тот, кто пережил тебя, меня два раза переживет.
Он качает головой.
– Ты повел себя честно по отношению к ней, Сойер. Ничего ей не обещал. И закончил все, когда понял, что она не та, кого ты ищешь. Я прятался за депрессией, жалел сам себя и ждал, что грозы отпугнут Крис. Это… мерзко.
– Ты был молод.
– Мы все были, не так ли? Несмотря на мое кружение вокруг собственной оси, я уже тогда заметил, как ты разбираешься со своими проблемами. Ты всегда делал это правильно. В отличие от меня.
– О. То есть я никогда не ошибался, да? Ты был дрянным говнюком.
– И не горжусь этим. Но ты нормальный, Сойер.
– Услышать такое от тебя… Я тронут до глубины души.
– Смейся-смейся.
– Я абсолютно серьезен. – И он это знает.
На кухню заходит Оливия, берет один из бокалов и покачивает его, глядя на свет.
– Мне бы правда не хотелось сейчас критиковать профессионала, но разве правильно, что в напитках тает лед, пока мы сидим с пустыми стаканами?
Я забираю бокал у нее из рук и пробую слегка разбавившийся водой коктейль.
– Профессионал говорит: «Идеально».
Седрик стонет:
– Неужели женщины, которые не дают парням один-единственный раз спокойно пообщаться, это те же самые, которые утверждают, что мужчины никогда не разговаривают?
Оливия выхватывает обратно бокал и тянется за другим, предназначавшимся Билли.
– Ты ходишь по очень тонкому льду, отпуская женоненавистнические шутки, Седди. – Она пригвождает меня предостерегающим взглядом. – Только попробуй ему помочь! Пусть пять минут томится в моей глубокой снисходительности.
Вскинув обе руки, я сглатываю и жду, пока Ливи отойдет к двери. Потом обращаюсь к Сиду:
– Они когда-нибудь поймут? Если мужчина говорит «через пять минут», значит, так и будет. И не надо каждые десять минут ему об этом напоминать.
– Мы включаем следующую серию, – с подчеркнутым весельем распевает Оливия на весь коридор. – Геральт из Ривии, мы идеееем!
– Суть в том, – говорит Седрик, как будто ничто и никто не отвлекало его от нашего диалога, – что пусть ты и считаешь Крис классной, но, похоже, больше ничего к ней не чувствуешь. Так зачем тебе тратить свое время? И ее?
Я пожимаю плечами:
– Не может же всегда быть великая любовь.
Сид задумчиво рассматривает колу.
Мужик, в вине истина. Не в коле.
– Нет, так и должно быть, – выдает он после непродолжительного изучения газировки. – И ни в коем случае ничуть не меньше.
Я залпом допиваю остатки коктейля.
– Что смешного? – спрашивает он.
А я даже не заметил, что негромко смеюсь.
– Что именно тебя – чувака, которого еще прошлым летом считал неспособным на отношения, я теперь прошу дать мне совет по отношениям.
Седрик демонстрирует редкую, но от этого не менее убедительную голливудскую улыбку.
– Главное в отношениях – это то, что для них нужно два человека.
– В большинстве случаев.
– Больше людей – это для продвинутых. Начни сначала с простого. Сейчас есть кто-то на примете?
Еще как. Вопрос скорее в том, где.
– Сойер! – Актерская маска Седрика слетает. – Кто она?
– Я же ни слова не сказал.
– Твое лицо. – Для наглядности и безо всякой необходимости он тычет пальцем прямо мне в физиономию. А я ловлю себя на том, что на всякий случай ощупываю нос и подбородок. Вроде все в порядке.
– Тогда у меня к тебе один вопрос, друг мой. Когда ты в первый раз увидел Билли, что ты подумал?
– Честно? – Седрик почесывает подбородок и продолжает уже тише: – Я хотел зубами содрать с нее сатиновую ткань платья и выяснить, какая на вкус под ним ее кожа и будут ли ее соски…
– Ладно, понятно. – О таких подробностях мне знать не хотелось. – А с Крис до нее?
– Тогда мне было интересно, не будет ли она возражать, если я проведу пальцами вверх по ее ноге, дотуда, где она…
– Спасибо. Хватит. С Карлиной было по-другому? Или с какой-нибудь другой женщиной?
– На самом деле нет, – отвечает Седрик. – Не пойми неправильно. Я последний человек, который думает только о сексе. Но первые, самые первые мысли… Я имею в виду, когда ты впервые видишь классную девушку и еще не знаешь, какой у нее характер… о чем еще думать, если не о сексе?
– Хмм.
– Значит, ты познакомился с девушкой.
– Хмм.
– И не думал ни о чем другом, кроме как на том же месте ее…
– В том-то и чертова проблема, тупица. Ни о чем таком я не думал. Не так, по крайней мере. – Не как обычно.
Седрик прячет усмешку, но не особенно старается.
– А о чем ты думал вместо этого?
– Что у нее такой потерянный вид.
Почему ты выглядишь такой грустной? – думал я. И еще: Что я, черт побери, могу сделать, чтобы это изменить?
– Еще раз, – спрашивает Седрик, на этот раз тише. – Кто она?
И вот мы подобрались к вопросу, который крутится у меня в голове с тех пор, как Хейл-кто-бы-она-ни-была вошла в мой паб и забрала с собой остатки моего разума, когда ушла обратно… Дав мне понять, что заинтересована исключительно в работе.
Я понятия не имею, кто она. Знаю только, что по-прежнему хочу это выяснить.
Часть 3
Ханна
Три недели спустя
– Признай, что будешь скучать по чаю с перечной мятой.
Странно: только что мне хотелось разрыдаться, но сейчас я так хохочу, что край моего подноса ударяется о тележку для уборки, в которую я пытаюсь его задвинуть. С него чуть не падают тарелка и пустые чашки. Я в последний момент успеваю их поймать. И вдруг мне становится плохо.
В мозг впивается мысль о том, что у меня могло все выпасть из рук и вдребезги разбиться. Кто-то мог обвинить меня в том, что я сделала это намеренно.
Это абсурд, знаю. Никто бы не стал так поступать: с чего бы за считаные минуты до освобождения мне устраивать бунт и рисковать свободой? Тем не менее страх леденит затылок.
– Я по многому буду скучать, – признаюсь я, когда мы с Мией уходим из столовой. – Но по слабому чаю точно нет. – Я стараюсь не подавать виду, что внезапно остался лишь страх. Страх, что может прийти какое-нибудь письмо, которое помешает моему досрочному освобождению. Страх, что у меня не заладится жизнь на воле. Страх, что кто-то заметит, как я боюсь, и сделает неправильные выводы. Снова отнимет у меня то, что уже представляется таким близким. Таким близким, утешающим и пугающим.
Другие женщины, с которыми мы с Мией часто вместе сидели за столом, попрощались со мной, обняв и пожелав всего хорошего. И лишь в тот момент я осознала, что большинство из них больше никогда не увижу. Кажется неправильным и страшным не воспринимать выход из тюрьмы как то, чем он и является: шагом на свободу, шагом обратно в нормальную жизнь, шагом в верном направлении. Четырнадцать месяцев я ждала этого дня. А теперь почти все облегчение пропадает из-за этого страха.
Я не хочу так сильно бояться!
Мы выходим из здания, и нас встречает порыв прохладного ветра. Мия в нерешительности останавливается, и я понимаю, что теперь мы должны разойтись в разные стороны. Ей нужно в корпус D, где находятся рабочие помещения. Там мы с Мией день за днем завинчивали открывашки для бутылок и шариковые ручки и постоянно шутили: наверняка эту готовую ерунду перетащат в мужское крыло, чтобы парни снова все разобрали, а мы потом начали сначала.
Сейчас часть меня желает просто пойти туда с ней и продолжить. Зависимая, сломанная часть.
Однако мне надо вернуться в жилой корпус B, забрать свою сумку, явиться в административный кабинет для снятия с учета. А потом… Потом я уйду.
Интересно, папа уже тут? Он собирался специально приехать из Шеффилда, чтобы забрать меня и отвезти в Ливерпуль. До… домой.
Задрожав, я обхватываю себя руками.
– Все будет так, как я сказала, Ми.
Она наклоняет голову набок, и мне вспоминается ее просьба вчера ночью. Никаких слащавых прощаний. Она такого не выносит.
– Прощаться вообще нет смысла. – Я натянуто улыбаюсь. – Скоро я приеду тебя навестить.
Мгновение Мия просто смотрит на меня, затем медленно качает головой.
– Ты совсем не поняла, что я недавно тебе говорила, да? Что нужно смотреть вперед, если не хочешь больше здесь оказаться.
– Так… Так я и сделаю. – Я ведь смотрю вперед, только вперед. Считаю минуты до выступления сегодня вечером, которое одновременно наполняет меня такой храбростью и внушает чувство, будто я колоссально себя переоценила. Я думаю о новой работе в туристическом бюро, которую получила благодаря рекомендации Аллена. Сначала с испытательным сроком, разумеется. Но у меня получится. Я так сфокусирована на будущем, что мне почти кажется, будто все мое прошлое вот-вот развеется за спиной и распадется в ничто. – Я же просто хочу тебя…
– Ханна! – Мия уставилась так, словно у меня не все дома. – Посещения и продолжение дружбы – это лишь слова. Все произносят их, но никто, абсолютно никто, кто по-настоящему хочет вырваться отсюда, на самом деле этого не делает.
– Я сделаю это на самом деле.
От ее резкого «нет!» я как будто съеживаюсь.
– Птичка, ты хочешь начать сначала. Ты можешь. Кто из нас, если не ты? Но для этого тебе нужно отпустить все, что тянет тебя обратно.
– Ты не тянешь меня…
Она горько смеется, словно я ее оскорбила.
– Да ты же понятия не имеешь, кто я. Я же, наоборот, прекрасно это знаю. Я никогда полностью не вылезу из болота. Не будем обманывать самих себя.
– У тебя же есть планы.
Я бы приблизилась к ней, взяла за руку, как-то поддержала. Но она отшатывается, а ее взгляд становится точно таким же, как когда меня подселили новенькой к ней в камеру: полный презрения и недоверия.
– Насколько же ты наивная, чтобы принять дурацкие фантазии за планы? Давай начистоту. Продавщица цветов, да? Неужели кто-то купит букет цветов у такой, как я?
