Приемный ребенок

– Мэри? – зовет Сара, приближаясь к сломанным доскам забора. – Билли? Элли?

Дыра не очень большая, но и Сара не крупная женщина, поэтому ей удается в нее протиснуться, хотя футболка зацепляется за острые части сломанной доски, а волосы запутываются в ветвях буйной живой изгороди, идущей вдоль забора.

Пустырь представляет собой небольшой участок необработанной земли, который граничит с участком, принадлежащим Саре и Марку, и еще двумя другими рядом. Там буйно разрослись кустарники и крапива. На самом деле никто точно не знает, кому он принадлежит (если у него вообще есть хозяин). Участок остается таким неухоженным и необработанным столько лет, сколько Джефферсоны живут на Акация-авеню. Для них он как бельмо на глазу, а для детей – рай и приключения.

Сара сразу же видит их: все трое стоят на коленях, расположившись треугольником, на единственном расчищенном месте, которое есть на участке. Все трое плотно зажмурили глаза, а Мэри с Билли еще и немного раскачиваются взад и вперед. Элли неподвижна как статуя, только ее губы шевелятся, причем быстро, когда она тихим голосом произносит какое-то заклинание.

Сара чувствует, как волосы у нее на затылке и шее сзади встают дыбом, она содрогается, дрожь пробегает по всему ее телу. Она нашла детей, судя по виду, они в порядке, никак не пострадали физически, так почему же у нее на руках мурашки?

– Дети?

Она подходит поближе. Они не могут ее не слышать, тем не менее ни один из них даже не шевельнулся при звуке ее голоса. Сара пробирается сквозь колючки и ветки, выходит на пустырь и встает рядом с Элли.

– Дети! – буквально кричит Сара и вытягивает руку вперед, чтобы схватить Элли за плечо. До того, как она успевает дотронуться до плеча девочки, губы той прекращают шевелиться, и три пары глаз резко и одновременно распахиваются. Позднее Сара скажет Марку, что у нее было ощущение, будто с них сняли заклятие.

– Мама, что происходит? – спрашивает Мэри, у которой округляются глаза. – Что случилось? Что ты здесь делаешь?

– Я кричала из сада, звала вас. Никто не ответил. Что вы делаете? Чем вы здесь занимаетесь, черт возьми?

– Играем, миссис Джефферсон. – Элли поднимает голову и неотрывно смотрит в лицо Саре своими темными глазами. Она – единственная из трех детей, кто не выглядит смущенной и дезориентированной. Взгляд Билли быстро мечется между Элли и самим пустырем, словно он пытается понять, как, ради всего святого, он здесь оказался.

– Билли?

– Мы просто играли, миссис Джефферсон.

– Тогда почему вы не слышали, как я кричала? Я вон там стояла.

Элли не сводит глаз с лица Сары. Она совсем не выглядит виноватой. Ее челюсть с вызовом сжата.

– Ради всего святого, это имеет какое-то значение? – рявкает Мэри, нарушая тишину. – Теперь ты нас нашла. Пошли, вы двое.

Элли и Билли поднимаются на ноги и уходят вслед за Мэри с пустыря, пролезая через дыру в заборе с гораздо большей легкостью, чем это сделала Сара.

И только после того, как они все оказываются в доме, Сара в одиночестве запирается в ванной комнате и позволяет себе разрыдаться. Она очень долго сдерживала рыдания и не позволяла дать волю ужасу, который ее охватил.

Глава 9

Имоджен

Я смотрю в огонь, наблюдая за языками пламени, как они поднимаются, а затем опускаются; слышится треск, и в разные стороны разлетаются искры. Я улыбаюсь, подняв голову и глядя на Дэна, который протягивает мне кружку с горячим шоколадом, поверх которого высится горка взбитых сливок.

– Спасибо.

– Слава богу, что есть Пэмми. Спасибо ей за ее посылку, – говорит Дэн.

Мы нашли коробку от моей старой лучшей подруги в саду за домом, и у меня сразу же улучшилось настроение при виде вина, пачки печенья, крекеров с креветками, растворимого шоколада и взбитых сливок. Также там лежал пакет дров, связка щепочек, к которой была прикреплена записка, объясняющая, что это «растопка», и коробок длинных спичек.

– Любой человек при виде этого набора подумал бы, что мы идиоты из города, – пошутил Дэн, но я видела, что на самом деле он рад – ведь за него сделали самую трудную работу. Я с нетерпением жду завтрашнего дня, когда покажу ему дровник и место, где хранится топор.

Чуть раньше я передвигалась по дому как слепая, прикасалась к стенам, мебели, пытаясь вывести на поверхность хоть какие-то чувства. Но здесь столько всего изменилось – и я сама изменилась. Я больше не чувствую себя одинокой, несчастной девочкой, которая сидела на пятках в спальне и молилась богу, в которого не верила. Я молилась, чтобы мать, которую я едва ли знала, открыла дверь и заключила меня в объятия. Самым странным из всех чувств было то, что я испытала, открыв дверь в комнату матери, где нам предстояло спать ночью. В детстве мне никогда не разрешалось туда заходить, хотя это не всегда меня останавливало, и у меня остались только весьма смутные воспоминания о том, как эта комната выглядела тогда. Стоило мне переступить через порог, как по телу пробежал холодок – я представила, в какую ярость пришла бы моя мать, застав меня здесь. «Это смешно, Имоджен. Ты больше не ребенок». Но я все равно там долго не задержалась. И еще я не смогла заставить себя открыть дверь в мою старую комнату.

– Ты такая тихая, – замечает Дэн, приподнимая один из моих локонов и заводя его за ухо. – Ты все еще думаешь о том, что сегодня произошло на дороге, или дело в другом?

– О сегодняшнем инциденте, – вру я. Эта тема для меня проще, чем разговор о том, как я все еще не смогла открыть дверь в комнату, где подростком жила Имоджен Тэнди, – из-за страха перед открыванием дверей, которые я потом не смогу закрыть. – Если честно, я все еще проигрываю это у себя в голове. Как они вели себя с этой девочкой. То есть я хочу спросить: она на самом деле похожа на человека, способного толкнуть кого-то на проезжую часть?

Но произнося эти слова, я знаю, что невозможно предсказать, кто способен на насилие. «А меньше всех ты сама, – напоминает мне гнусный голосок в голове. – С твоим-то послужным списком по этой части, правда?»

– У меня в кафе мурашки побежали по коже. Такая жуть! – говорит Дэн. – Сколько ты знаешь детей, способных пригрозить вырезать кому-то язык? И откуда она могла знать, что эта женщина про нее говорила? Ведь их же и близко к кафе не было, когда та сказала эти вещи.

Я взмахиваю рукой, словно отмахиваюсь от его слов.

– Она не грозила вырезать ее язык – она цитировала кого-то или услышала это в школе или еще где-то. И у меня создалось впечатление, будто миссис Эванс не впервые говорила эти вещи и уже неоднократно делилась с другими своими нелепыми теориями. Элли могла иметь в виду совсем другое вранье. Ее приемная мать выглядела подавленной, правда? Я не знаю, что ее смутило больше: слова Элли или твой хохот, когда ты их услышал.

– Согласен насчет миссис Эванс. Но по времени все совпало просто идеально, правда? Вероятно, мне не стоило смеяться. Но ведь таким образом удалось снять напряжение.

– Ее и близко не было рядом со второй девочкой, – задумчиво произношу я, не обращая внимания на улыбку на лице Дэна. Он готов обратить любую ситуацию в шутку, и поощрение ему не требуется. – Ты же все видел, правда? Они стояли по меньшей мере на расстоянии фута друг от друга. Мы бы заметили, если б она ее толкнула.

– На самом деле я этого не видел, – признается Дэн и на мгновение испуганно смотрит на меня. – Если честно, я на них даже внимания не обратил. Они стояли на тротуаре. Я это отметил про себя, но не смотрел, чем они занимаются.

– Но ты же сказал полиции…

– Знаю. – Дэн морщится. – Не злись на меня. Я просто согласился с тем, что сказала ты. Женщина вела себя так ужасно, и мне на самом деле хотелось тебя поддержать. Когда полицейский записывал мои показания, я сказал, что видел девочек и не видел, чтобы одна толкала другую. По сути это правда, – быстро добавляет он, когда я уже открываю рот. – Я не видел, чтобы кто-то кого-то толкал. Но я также не могу поклясться, что Элли ее не толкнула. Я не смотрел на них.

Пытаюсь вспомнить те секунды непосредственно перед скрипом тормозов и остановкой машины. Я была абсолютно уверена, что они стояли на расстоянии фута друг от друга, но тогда меня поддержал Дэн, сказав, что он видел то же самое. Могу я на самом деле поклясться, что ни на секунду не отводила взгляд от девочек? Готова ли я дать показания в суде, что Наоми упала сама? Пытаюсь воспроизвести те моменты у себя в сознании, словно снова и снова прокручиваю видеоролик, но никак не могу заставить себя визуализировать случившееся.

– Имоджен, забудь об этом. Никто не пострадал, и непохоже, что сумасшедшая баба будет предъявлять обвинения ребенку. Поэтому давай не будем портить наш первый вечер здесь.

Вот такой у меня Дэн, и это прекрасно. Мы сегодня чуть не раздавили ребенка, но мы же не хотим портить наш первый вечер здесь? Он прав, он всегда прав. Какой смысл снова и снова прокручивать это в голове? Никто не пострадал. Обе матери забрали детей домой, и это лучший выход из ситуации, на который мы могли надеяться. Так почему же мне так не по себе из-за всего случившегося?

Глава 10

Общее собрание в школе кажется идеальной возможностью. Как только она примет решение пойти на это, как только избавится от мысли, что «списывание» – это просто предоставление Ясмин наилучших шансов на сдачу экзамена, все станет довольно просто. На самом деле гораздо проще, чем их хотела заставить поверить Флоренс. Недостаток предпринимаемых директрисой мер против списывания состоял в том, что никто никогда не ожидал, что кто-то в их школе на самом деле пойдет на обман. Поэтому никто из учителей особо и не задумывается о том, как это предотвратить. Они хотят, чтобы все просто считали это невозможным – шкаф запирается, конверты заклеиваются. Но на самом деле у трех представителей администрации есть ключи от картотечного шкафа, и любой из них готов дать вам ключи от кладовки, на одном брелоке с которыми висит и ключ от шкафа. Им ни на секунду не приходит в голову, что вы можете его снять и воспользоваться чуть позже на той же неделе. И даже если они заметят пропажу ключа, первой мыслью будет, что он просто соскользнул с брелока. Никто из учителей в их школе не ворует, не врет и не жульничает. Проблема Флоренс состоит в том, что она предпочтет скорее поверить в некомпетентность ее учителей, способных потерять ключ, чем в их ум, которого хватит, чтобы его украсть.

У Ханны было по крайней мере двадцать минут до того, как дети выйдут из актового зала и начнутся уроки. Этого времени достаточно, чтобы быстро сфотографировать экзаменационные задания по математике – ее племяннице предстоит пересдача в следующем месяце. Ясмин провалила экзамен в прошлом году, и Ханна просто хочет, чтобы та повторила нужные темы. Конечно, она не скажет ей, какие точно вопросы будут на пересдаче, это было бы неправильно, но ведь если Ясмин будет знать, какие уравнения нужно порешать, и все в таком роде, это ей поможет. И это на самом деле никакой не обман и не мошенничество. У Ясмин четыре недели до экзамена – достаточно времени выучить все необходимое.

Ханна смотрит в коридоре в одну сторону, затем в другую. То и дело кто-то из учителей, кому удалось найти оправдание, чтобы не присутствовать на общем собрании, выходит из своего кабинета, или кто-то из детей, кому страшно захотелось в туалет, с безумным видом выбегает в коридор. Неважно, она не нарушает никаких правил, находясь в кладовке, а то, что ей нужно сделать, займет всего несколько секунд. Если кто-то из учеников случайно зайдет в кладовку, маловероятно, что он решит, будто она делает что-то не то – по очевидным причинам ученикам не рассказывают, где хранятся экзаменационные задания.

Кладовка тускло освещена, здесь настоящий свинарник. Сама Ханна никогда не пыталась здесь прибраться, но она знает нескольких учителей, которые потратили немало дней во время каникул, чтобы навести порядок в сложенных тут вещах. Без толку. Сама она не собирается тратить свои выходные или отпуск на то, чтобы убирать чей-то бардак. Некоторые учителя и представители администрации еще хуже, чем дети, черт возьми. Картотечный шкаф, в котором хранятся экзаменационные задания, находится в дальней части кладовки. Он такой низкий, что Ханне приходится склониться над ним. У нее не сразу получается вставить тонкий ключ, но через какое-то время, кажущееся вечностью, ей удается справиться с замком.

Экзаменационные задания обернуты термоусадочной пленкой и хранятся в алфавитном порядке, поэтому найти конверт с заданиями на пересдачу государственного экзамена по математике оказывается делом всего нескольких секунд. Термоусадочная пленка – еще одно несложное препятствие, с которым легко справиться. Ханна достает нож, который специально вчера спрятала за точилками для карандашей, и прорезает тонкую полоску в месте загиба пленки, где она собралась складками. Несмотря на то, что ранее она успокаивала себя, что все пройдет нормально, что это простая работа, которая займет не больше двух минут, ее сердце судорожно бьется в груди. «Черт побери, Ханна, успокойся», – приказывает она себе. Совсем не нужно доводить себя до сердечного приступа, чтобы потом ее обнаружили лежащей здесь с пачкой экзаменационных заданий в руках, правда? Ханна позволяет себе легкую улыбку, когда достает из пачки одно из заданий и делает пару фотографий на телефон. Боже, на первый взгляд эти задания кажутся сложнее, чем во время прошлогоднего экзамена. Слава богу, она решила взглянуть, что в них. Ясмин не стала бы повторять и половину этого материала.

Ханна убирает листы назад в конверт, а конверт в картотечный шкаф. Ее не беспокоит разрез на пленке – она сделала его в складках, поэтому, когда конверт будут вскрывать перед экзаменом, на ее разрез не должны обратить внимания. Но на всякий случай она предложит свою кандидатуру в группу пересдачи экзамена и сама лично разрежет этот конверт.

Ханна запирает картотечный шкаф и молча поздравляет себя с хорошо выполненной работой. Она не чувствует себя виноватой. Если б руководство на самом деле хотело, чтобы никто не смог узнать, что подготовлено на пересдачу, то сделало бы так, чтобы до экзаменационных заданий было бы сложнее добраться. Возможно, в половине этих конвертов есть разрезы, сделанные другими учителями, которые тоже хотели заранее узнать задания. Ханна убирает нож в одну из коробок с материалами для уроков рисования, которые валяются на полу, и поворачивается, чтобы вернуться в класс. Сердце замирает у нее в груди. В дверном проеме молча стоит Элли Аткинсон.

– Элли, – Ханна вешает на лицо улыбку, которой улыбаются маленьким детям. Но от этого ребенка не просто мурашки бегут по коже. Ханна много чего слышала про то, как родители девочки погибли в огне. Когда сгорел дом, выжила только Элли. Она уже побывала в двух приемных семьях до того, как ее взяли Джефферсоны, а женщина из «Доброго помощника», которой поручили помочь Элли обустроиться здесь, таинственно уволилась через три недели после знакомства с ней. Ханна расправляет плечи. «Она всего лишь ребенок. Что она может мне сделать?» – успокаивает себя Ханна. – Почему ты не на собрании?

Элли ничего не отвечает, только смотрит на нее своим беспристрастным взглядом, словно оценивает и находит, что женщина не обладает качествами, которые нужны, и это вызывает разочарование.