Как я тебя потеряла

Билли посмотрел на Джека округлившимися глазами. Тому нисколько не было стыдно. Он просто пожал плечами.

– Вкус дерьмовый. Пошли, Шекспир, пора.

Джек уже собрался выйти из комнаты, но Люси преградила ему путь. Она находилась достаточно близко, чтобы он мог вдохнуть тонкий аромат ее цветочных духов. Даже несмотря на то что он был на три года младшее нее, Джек возвышался над ней дюйма на два.

– Ты не собираешься пригласить меня на вечеринку?

– Спасибо, но дуэнья мне не требуется. – Он положил руки ей на талию, подтянул к себе, а потом отодвинул в сторону. – Пошли, Билли.

Глава 15

Мне очень не хочется видеть собственный дом, но я не могу долго жить в «Трэвелодже». Мы заезжаем в полицию за моими ключами, и там подтверждают, что я могу вернуться домой. Когда мы подъезжаем, то видим одинокую фигуру, сидящую на крыльце. Ник стонет.

– Что, на хрен, происходит? – ударяет мне по барабанным перепонкам резкий голос Кэсси с манчестерским акцентом, как только мы выходим из машины. – Что он здесь делает? Почему твое крыльцо вымазано краской?

Я рассказываю ей о случившемся прошлой ночью, и с каждым словом ее лицо мрачнеет.

– Брось это, – предупреждает она меня, поднося палец к моему лицу. – Теперь все стало серьезно, Сьюз. За тобой следят? Шпионят? В твой дом вламываются. Брось. Это.

Я качаю головой.

– Я не могу, просто не могу. Даже если это какая-то кампания ненависти со стороны местных. Мне что, ждать, пока кто-то другой вломится ко мне в дом или набросится на улице?

Мы все еще на улице, и я пытаюсь говорить потише. Кэсси нет.

– Если это какой-то псих, который тебе мстит, то ты не должна оставаться в одиночестве! Ты можешь пожить у меня, или я поживу здесь. Давай просто забудем про ту фотографию и вернемся к нормальной жизни.

– Какой нормальной жизни? Нормальным для нас явля…

Я не могу произнести это вслух. Нормально для нас – это трехразовое питание, когда невкусную еду подают на пластиковом подносе, все еще запачканном вчерашним ужином. Нормально – это жить в комнате размером с мою старую домашнюю прачечную вместе с женщиной, для которой говорить о естественных нуждах организма также легко, как мне сравнивать с моими старыми подругами свечи Yankee Candles [21 - Yankee Candles – один из самых известных и продаваемых брендов ароматизированных свечей в мире.].

Теперь мне так просто не остановиться. Часть меня (та крошечная, которая помнит, как я добралась до автобусной остановки, пока мой ребенок неустанно плакал в доме), у которой всегда оставались вопросы, должна узнать правду. Я должна вернуться в прошлое, погрузиться по колено в дерьмо, чтобы увидеть, что скрывается под ним. Я это заслужила? Я сумасшедшая?

* * *

Когда я захожу в гостиную с напитками, Кэсси и Ник сидят молча. Я вручаю Нику чашку кофе, а сама занимаю место на диване рядом с Кэсси. У меня такое ощущение, будто они спорили.

– Что? – спрашиваю я, переводя взгляд с одного на другую. – Что?

– Журналист хочет засунуть нос туда, куда его не нужно засовывать. – Голос Кэсси не просто окрашен ядом, он им пропитан. Я смотрю на Ника.

– Я просто подумал, не поможет ли делу, если я… м-м-м… если я взгляну, если у тебя есть…

– Он хочет посмотреть фотографии Дилана.

Я чувствую желчь в горле. Фотографии? Конечно, они у меня есть. Они лежат в самом низу соснового комода, вставленные в альбом, обтянутый коричневой кожей. Я его не открывала три года. Альбом принес отец во время одного из посещений «Окдейла», но у меня ни разу не хватило смелости его раскрыть. После рождения ребенка я сделала почти триста фотографий: Дилан со своим первым плюшевым мишкой, первая боязливая улыбка Дилана, Дилан в среду. Судя по размеру альбома, в нем не все триста фотографий. Я никогда не хотела знать, какие фотографии мой отец решил в него включить.

– Зачем? Они тебе ничего не скажут. Мы знаем, что это не может быть он. К тому же все младенцы похожи.

Это ложь. Мой ребенок был не таким, как другие дети. Все другие младенцы – это сморщенные, трудноузнаваемые существа, которые ни на кого не похожи. Дилан был красивым, с идеальным гладким личиком и огромными глазами, цвет которых изменился с синего на темно-карий. Несколькими годами раньше я влюбилась за эти глаза в его отца. В первые недели появились темные волосики. Росли они так быстро, что мне каждое утро приходилось их осторожно расчесывать мягкой белой расческой, которую подарили мой брат с невесткой. У Дилана был такой очаровательный язычок, даже когда его ротик открывался, чтобы издать пронзительный боевой клич среди ночи.

– Ты права. Прости. Это в любом случае не поможет.

Но я знаю, что он думает иначе. Если Ник считает, что поможет, а я собираюсь пройти через это испытание, собираюсь пережить двенадцать коротких недель жизни Дилана за один день, то можно начать здесь и сейчас. Я встаю, Кэсси резко вдыхает воздух.

– Ты не должна этого делать, Сьюз, – предупреждает она. – Для тебя это будет сильным шоком, а их у тебя было столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь.

– Но если ты все-таки хочешь, то лучше это сделать, пока мы здесь с тобой, – настаивает Ник.

– Все в порядке, Кэсси, я хочу.

Они оба молча наблюдают, как я открываю дверцу в нижней части комода и достаю нетронутый альбом. Я протягиваю его Нику. Когда он уже собирается его взять, я не могу разжать пальцы.

– Ты не должна. – Ник мягко эхом повторяет слова Кэсси.

Я медленно тяну альбом к себе, снова усаживаюсь рядом с Кэсси и кладу его на колени. Она опускает руку на мою, и мы вместе раскрываем альбом.

На первой странице под блестящей прозрачной самоклеющейся бумагой одна фотография. Я сижу на больничной кровати, меня со всех сторон окружают подушки – без них я не смогла бы сидеть прямо, – выгляжу более изможденной, чем когда-либо в жизни. Косметика полностью отсутствует, а мои светлые волосы все взмокли и убраны назад. Сын (к тому времени, как была сделана эта фотография, я уже признала, что он мой сын) лежит у меня на руках. Я помню все это очень хорошо, как будто все происходило сегодня утром. Наша первая семейная фотография. Он так ерзал, будто скользкая маленькая рыбка, которая не привыкла к рукам, что мы с трудом смогли сделать снимок. Марк улыбался и все время повторял: «Это мой сын», снова и снова. При этих воспоминаниях у меня на глаза наворачиваются слезы; опять всплывают вопросы. Я уже была в депрессии, когда делалась эта фотография? Медсестры говорили мне, чтобы я не беспокоилась из-за подавленного состояния после родов. Но по ощущениям все было гораздо хуже. Разве они не должны были что-то сделать?

Кэсси сжимает мою руку. У меня нет сил сжать ее руку в ответ.

По ощущениям проходит час, и только тогда у меня получается перевернуть страницу. Отсутствие фотографии шокирует меня не меньше, чем фотография на первой странице. В место для снимка вставлен листок бумаги. На нем тонким неразборчивым почерком моего отца написано: «Надеюсь, это поможет тебе понять». Я читаю слова вслух, и в них оказывается не больше смысла, когда они плывут по воздуху, чем когда они звучали у меня в голове.

– Поможет мне понять? Что это значит? – Я обращаюсь в никуда. – Что это значит? – Я повышаю голос, получается что-то среднее между истерикой и звучанием на частоте, которую могут слышать только собаки. – Зачем он это написал?

Я вскакиваю на ноги, держа альбом подальше от себя, словно он может меня обжечь.

– Успокойся.

У меня не настолько сильная истерика, чтобы не заметить взгляд, который Кэсси бросает на Ника: «Посмотри, что ты наделал». Три года упорной работы в «Окдейле», и я снова превратилась в легковозбудимую, дрожащую развалину, у которой все перепутано в голове.

– Вероятно, он хотел, чтобы ты увидела, как любила Дилана, – высказывает предположение Ник.

Сердцебиение у меня постепенно замедляется. Да, мой отец мог сказать подобное. Дать мне понять, как я любила своего сына.

– Вы не думаете, что он хотел, чтобы я увидела, что наделала? Что я потеряла? – Мой голос напоминает скулеж.

Кэсси яростно мотает головой:

– Нет, ни в коем случае. Все так, как он сказал. Твой отец тебя поддерживал на протяжении всего судебного процесса. Он каждый день приходил к тебе в больницу, пока тебя не арестовали. Он тебя обожает. Зачем ему посылать тебе что-то плохое?

Я тупо киваю. Они правы. Кэсси опускает руку на страницу, чтобы перевернуть ее, и смотрит на меня, убеждаясь, готова ли я. Я не отвечаю, и она медленно переворачивает ее.

На следующей странице фотография Дилана в абсолютно белых ползунках. Он спокойно лежит у меня на руках. От меня на фотографии только локоть и предплечье. Вот так все и бывает, когда становишься матерью: ты всегда на заднем плане, две ноги или одна рука. Ты теперь больше никогда не в фокусе. Меня это беспокоило? Меня беспокоило то, что теперь я не нахожусь в центре внимания мужа и отца? У Марка не осталось близких родственников, мы всегда хотели быть только вдвоем, он и я, пока не приняли решение, что нас должно быть трое. Я хотела, чтобы Марк прекратил на него смотреть хотя бы иногда и занялся стиркой? Да. Я ревновала к своему ребенку? Я так никогда не думала.

– Ты все еще меня любишь?

От этих слов брови Марка медленно поднялись вверх. Он боялся сказать что-то не то и оказаться в ловушке.