Французский дневник

Суд оказался чистой формальностью. Следователь больше не появлялся. Врач выписал ему чёткую схему лечения. Но своего отношения к принудительному лечению не скрывал.

– Статистика говорит о том, что только мизерный процент наркоманов может излечиться. Ты никогда не сможешь забыть те ощущения, которые испытываешь после сигаретки или чего-нибудь покрепче. И тебя постоянно будет тянуть к тому, чтобы повторять эти сильные ощущения вновь и вновь. Редко у кого находится такая сила воли, чтобы суметь разорвать этот порочный круг. Да, мы почистили тебе кровь. Токсичности в организме стало меньше. Но, честно говоря, мы ничего не решаем. Всё упирается в тебя. Если ты решишь, что жить без этого не можешь, то ты останешься нашим пациентом до самой смерти. Или же ты найдёшь в себе силы, порвёшь со всем этим и заживёшь так, как все остальные люди. Только вот в это я, лично сам, что-то плохо верю.

Куда бы не повернула нас линия нашей жизни, рано или поздно всё устаканивается. Один порядок сменяет другой. Именно это рутинное соблюдение каких-то правил и устоявшихся процедур, помогает нам выжить в самых непривычных ситуациях. Он, почему-то, проникся уверенностью, что, по сути, у него ничего не изменилось.

Он всё так же играл на свадьбах. Правда, приезжал на них уже не из дома, а из больницы. Он всё также испытывал заоблачный восторг от того, что его пальцы способны дарить людям такую радость. Он всё так же скучал по детям. Скучал по жене. Тесть потребовал, чтобы он написал заявление в суд. И его благополучно развели с женой. А потом он узнал и о том, что тесть позаботился обо всём остальном и у них дома поселился новый зять. А спустя год родился и новый внук. Всё это было очень больно и обидно. Но, к счастью, не смертельно.

Его принудиловка не ограничилась теми шести месяцами, о которых говорил его прежний врач. Очередной анализ крови взяли у него в понедельник с утра, когда он только- только уснул после шумной свадьбы. Количество наркоты там зашкаливало и ему впаяли ещё шесть месяцев.

Именно тогда, в самый беспросветный день его существования в больнице, он обнаружил, что здесь оказывается есть детское отделение. Он то, идиот, думал, что ему так плохо, как никому и никогда ещё не было на этой земле. Но увидев этих детей, он понял, что такое настоящий ад. Кому-то могло показаться, что у них всё в порядке. Они были накормлены, причёсаны, одеты в какую-то одежду. Их регулярно пичкали какими- то лекарствами. Но стоило заглянуть в глаза этих маленьких страдальцев и становилось ясно лишь одно: им безумно плохо.

Время от времени в больницу приезжали какие-то дядечки и тётечки. Привозили какую-то помощь. Иногда гуманитарную, иногда от спонсоров. Практически, не было ни одного дня, чтобы им не подбрасывали еду, фрукты, какие-то сладости и даже игрушки. Всё это не добавляло особой радости в скучный распорядок унылого существования этих несчастных детей. Даже он, далёкий от медицины человек, прекрасно понимал, что диагнозы у всех очень разные. Детская шизофрения здесь прекрасно сосуществовала с различными видами лёгкой и тяжёлой дебильности, с аутизмом и прочими прелестями этого пристанища для тех, кого общество сочло недостойными обычной жизни.

Эти дети не столько мучились от своей болезни, сколько страдали от того, что их никто не любит. К ним практически никогда не приходили их родители или близкие. Да и редкие посещения их не могли подарить им какой-либо радости. Каждая семья, в которой родился такой ребёнок, старалась забыть даже о самом факте появления в мире такого урода, что породили они. Их стеснялись, их игнорировали, о них старались забыть.

Все эти рассуждения о вещах, о которых он, казалось бы, не должен был думать, тяжёлым грузом легли ему на сердце. Он долго прикидывал, что же он может сделать для этих детей. И когда осознал, что именно, ему стало всё понятно. Он увидел свет в конце тоннеля. И главное, он понял своё предназначение в этой обители несчастных и обездоленных. Тогда он начал действовать.

В дурдоме был спортивный зал. Там находились вещи, которые никому не были нужны. Вроде спортивных колец, свисающих с потолка. Или старых историй болезни, сложенных в коробки, но ещё не сданных в архив. Да разве всё перечислишь. Он долго уговаривал главврача, чтобы ему разрешили отремонтировать этот зал. Отыграв свадьбу в будний день, он на свою часть заработка закупил всё то, что нужно было для ремонта.

Увидев его такое рвение, главврач, скрепя сердце, дал согласие на ремонт. Это был человек, уставший от жизни, от людской жадности и коварства, от осознания того, что в мире есть множество болезней, вылечить которые просто невозможно. Он много раз видел, как один маленький сбой человеческого организма приводил к тому, что последствия этого, превращали существование человека в нечто далёкое от нормальной жизни. Он смирился с этим. И больше всего на белом свете боялся чего-то нового, способного нарушить устоявшее течение жизни. Ему он всё разрешил, но какое-то внутреннее беспокойство поселилось в этом рабе клятвы Гиппократа.

Зал он отремонтировал. Уговорил каких-то своих коллег помочь ему составить репертуар для детей. Первый концерт для них он до конца своей жизни вспоминал как катастрофу. Они всё сыграли. Всю свою программу. От начала и до конца. Они, конечно же, не ждали восторженных аплодисментов. Они ждали всего лишь хоть какой-то реакции. Её не было.

Каждый из этих маленьких человечков остался закрытым на множество замков и был абсолютно равнодушен к тому, что здесь кто- то играет и поёт. Им было абсолютно всё равно. Кто-то из них что-то бубнил про себя, кто-то по привычке раскачивался из стороны в сторону. Но в целом и в общем, реакция на их выступление была нулевая. Тогда он задумался о том, почему его музыка не вызвала в их душах никакого отклика. Ответа он найти не смог. Но в следующий раз он не стал никого приглашать. Он пришёл к детям один. Нашёл какие-то простые, но убедительные слова.

– Я буду играть. Иногда я буду и петь. Вы просто слушайте. Но слушайте не ушами. Я хочу, чтобы эту музыку услышало ваше тело. Чтобы оно само сказало, что оно чувствует. Хочет ли оно раскачиваться, танцевать или просто убежать от этих звуков. Может быть оно хочет крутиться вокруг своей оси? Пусть оно делает всё то, что хочет. У меня только одна просьба – не мешайте ему. Дайте ему свободу. Отпустите своё тело.

И тогда он заиграл. Кларнет всегда был его любимым инструментом. Он считал, что это самый весёлый и самый печальный из всех музыкальных инструментов, придуманных человеком. Именно он предельно ясно выражает нашу радость и способен сполна отразить нашу печаль. Он играл со всем присущим ему мастерством. С той виртуозностью, которая так поражала его слушателей на свадьбах. С полной самоотдачей.

Играл и не понимал, почему дети застыли как статуи. Было неясно слышат ли они вообще эту музыку. Каждый из них был предельно погружён в себя. Казалось, что никакие внешние раздражители не способны вывести их из этого состояния. Первым сдвинулся с места мальчишка с очень тяжёлой формой аутизма. Потом по залу закружилась девочка, у которой была ярко выраженная олигофрения. Такая неуклюжая в обычной жизни, она стала двигаться под звуки его музыки так легко и гармонично, что у него сразу стало теплее на сердце.

Он с самого начала понимал, что всё это будет нелегко. Но тем не менее, он на что-то надеялся. Не думал, что всё это будет настолько трудно. Он прекрасно знал каковы будни этой больницы. Здесь катастрофически не хватало медсестёр и санитаров. Да и те, которые были, казались глубоко несчастными людьми, отрабатывающими очень тяжёлую неповинность. Общая атмосфера детского отделения была настолько тягостной, что было ясно, что радость и счастье не захаживают сюда даже по ошибке.

Он хорошо знал, чем дышит веселье. И свою музыку, прежде всего, воспринимал, как нечто способное даровать людям это веселье. Но все известные ему приёмы того, как расшевелить людей, оказались бесполезными в этом случае. Детей не накачаешь водкой, не заставишь курить всякую разную дурь, чтобы поднять им настроение. Мозг его лихорадочно думал о том, что же можно сделать.

Он понял одну простую вещь. Нельзя одним скачком перепрыгнуть от ощущения полной безнадёжности в состояние радости. Это как в музыке. Не может исполнитель рвануть сразу вверх, на самую вершину нотной строки. Нужны промежуточные остановки.

И тогда, он пошёл к детям в отделение. Посмотрел их спальни, душевые, столовую. Всё было окрашено в бездушные серые тона. Постели были неудобными, посуда убогой, а еда лишена всякого вкуса.

И тогда он снова пошёл к главврачу. Он ничего не собирался просить. Хотел просто поговорить. У больницы было своё небольшое подсобное хозяйство. Там выращивали кур, уток, гусей. Имелось ещё с десяток коров и около полсотни овец. Всё это помогало как-то разнообразить тот скудный ассортимент продуктов, который поставлялся сюда, путём различных, порой, весьма сложных процессов.

По мере того, как он разбирался со всем этим, он понял, что в его лексиконе появилось слово, которое надо ненавидеть. Это было слово «тендер». Может у кого-то и были благие намерения, когда вводились все эти жёсткие правила и реализовывались чьи-то указания. Но в конечном итоге, вся эта бюрократия выливалась в то, что было очевидно и без неё. Победителем тендера всегда являлся тот, кто давал самую низкую цену. А дальше всё было как в старой пословице. Она, как известно, гласит, «что невозможно сварить хороший суп из дешёвого мяса».

Сначала он выклянчил разрешение на то, чтобы повести детей на территорию подсобного хозяйства. Кого-то из них напугала вся эта живность. Кто-то полез обниматься с овцами. Всю это было просто ужасно. Но в то же время это было и прекрасно. Ведь был достигнут самый главный результат: была пробита эта броня безучастности и равнодушия. А если уж вы достучались, если маленький человеческий детёныш чем- то хоть заинтересовался, то можно было дальше идти вперёд. Да, будет нелегко, но кто же обещал лёгкую жизнь.

Он выходил на каких-то знакомых и друзей. Организовал выездной концерт в общежитии университета и добился того, что к детям пришли в гости студенты. Просто молодые люди, имеющие какие-то цели в этой жизни, умеющие радоваться и сопереживать. Важно было, то, что это были хорошие люди. Довольные жизнью, способные к состраданию, находящие смысл и в том, что кому-то нужно и необходимо помочь. Когда он увидел первые оклики от этих встреч на лицах детей, он был самым счастливым человеком на свете.

Хорошенькие студентки, накаченные студенты и даже просто «заучки» и «ботаны», в немыслимо толстых очках, начали время от времени захаживать в больницу. У них появились свои зоны влияния. Кто-то взял под своё покровительство аутистов, кому-то нравилось проводить больше времени с шизофрениками. А были и такие группы, в которых дети объединялись независимо от своего диагноза.

Студенты принесли в больницу не просто веселье, а гаджеты, любовь к различным играм, вкус и атрибуты современной жизни. Через какое-то время всё детское отделение оказалось заражённым вирусом интернета. Именно интернету удалось пробить бронь защиты каждого из этих маленьких существ. Но им всем нужен был учитель и поводырь в этом непростом мире виртуальной реальности. И они его нашли в этих студентах. Потом студенты привели своих друзей и подружек. Среди них были художники, музыканты, айтишники, да и многие другие. Все они могли приходить к детям только в часы посещения. Охрана на входе ворчала на то, что обычно в детское отделение никто не ходит. А сейчас почему-то посетителей стало так много.

У него самого кончился срок лечения, и он просто оформился в больницу санитаром. Он не переставал играть на свадьбах, но тратил уже свой личный заработок не на дурь, а на то, чтобы чем-то обрадовать своих подопечных. Когда он играл очередной свой концерт в больнице, он впервые поразился тому, что видит на этих детских лицах улыбки. Не печаль, не грусть, не отчаяние и не боль. А улыбки. Ему стало безумно хорошо. Но какое-то недоброе чувство, проснувшиеся в нём, подсказывало, что после такой большой радости он обязательно получит удар под дых.

В конце недели он уехал в далёкий район на свадьбу. Свадьба удалась на славу. Жених с невестой были влюблены друг в друга ещё со школьной скамьи. Родители и тех, и других, дальние и близкие родственники от души отплясывали на этой свадьбе в яблоневом саду. В этом чудо-саду ему вдруг показалось, что в жизни не может быть ничего плохого. Ведь, когда цветут яблони, порхают бабочки и всё кругом пронизано светлым весенним настроением, хочется верить в хорошее. В то, что добро обязательно победит зло и свой кусочек весны, тепла и счастья получит каждый из нас. Как же он ошибался.

Утром его не пустили на территорию больницы. Охрана вручила ему документы.

– Расчётные деньги переведены на карту. Вам нельзя здесь оставаться. Уходите. Вы больше не наш работник.

В конце концов, всё оказалось предельно просто. И настолько же предельно плохо. В пятницу, во второй половине дня, именно тогда, когда он уже выехал из города, в больницу нагрянула комиссия. Из министерства. Поводом послужили выставленные в сети фотографии маленьких пациентов их несчастной больницы. Кто-то мастерски сотворил коллаж из всего того, что снималось на телефон в течении долгого времени, добавил сюда какие-то провокационные тексты с вопросами о том, «насколько счастливы люди, у которых якобы всё есть» и «может ли кто-нибудь из них так счастлив, как счастливы эти дети, которых общество изолировало от себя и называет их «сумасшедшими». В материале не забыли и о нём. Какой-то горе-журналист назвал его «творцом маленького счастья».

Итоги, к которым пришла комиссия, впечатляли. Его уволили, студентов перестали впускать в больницу, а главврачу вынесли строгий выговор за нарушение врачебной этики. Ему стало смешно. Он задавал себе вопрос о том, каким же образом улыбки на лицах этих несчастных детей не укладываются в требования врачебной этики. Он, конечно, понимал, что сам-то он человек не очень образованный и не может судить о том правильно или неправильно то, что делают все эти ученые профессора. Просто ему стало очень грустно и тоскливо.

И ещё. Он, наконец-таки понял, что самый действенный и мощный наркотик в мире – это власть. А что такое наркотик он уже хорошо знал. Оказывается, осознание своей, пусть даже самой маленькой власти, сносит людям крышу. Все эти люди, которые изгнали его и этих замечательных студентов из больницы, упивались собственной властью. Властью над детьми, которые были полностью в их подчинении. Они прекрасно осознавали всю безграничность своих полномочий в этой больнице. Он тоже кое-что осознал. Но всего лишь всю меру своей беспомощности. В этот момент он понимал, что если есть на земле самый никчемный и жалкий человек – то это он. Хотелось выть, но был ясный солнечный день и луны на небе не наблюдалось.

После столь долгого перерыва он опять закурил. Нашёл косяк в старом «свадебном» пиджаке. Анаша подарила ему покой и эйфорию. Он не хотел ничего делать и ни о чём думать. Он не представлял себе, как же он будет жить дальше. Ночью ему снились два его друга. Ну, те, которые провожали его после столь злополучной свадьбы до дома. У одного из них в руках была верёвка, а у другого большой кусок мыла. Они уговаривали его.

– Это очень легко сделать. Просто надо послушаться нас. Надо уйти из этого мира, который полон поганых комиссий, глупых людей, ужасных родителей и больных детей. Ведь ты знаешь, что любые попытки сделать в этом мире что-то лучше, всегда обречены. Изначально и безоговорочно.

Когда он утром воскресного дня поднялся с постели с твёрдым намерением найти верёвку покрепче и подходящий крюк, в его съёмную комнатушку постучали. Он открыл дверь. Ему показалось, что всё это является продолжением его сна. Его личные галлюцинации. Его крошечный двор был заполнен студентами. Там и сям мелькали знакомые лица. Они все улыбались и говорили о том, что их новый проект под броским названием «Помоги!» получил всеобщую поддержку. Ему надо идти. Вместе с ними возвращаться в больницу и продолжать то, что он когда-то начал один. Но теперь уже вместе с теми, кто сумеет разделить все боли и печали этих несчастных детей.

И он пошёл. Не то, что он сразу поверил во всё это. Просто он с детских лет был приучен к тому, что начатое дело надо доводить до конца. И не надо задумываться о том, каков будет результат. Просто надо делать то, что ты должен делать. А там, пусть будет то, что будет.