Прометей

Раздался глухой стук – юноша напротив кинул пустую пивную бутылку в облезлую, шатающуюся урну и неуклюже обвил рукой талию девушки.

Анна поморщилась:

– Отвратительно. Хлестать холодное пиво в такую зябкую погоду, – она втянула голову в плечи.

– Скромное мещанское счастье. Стоит простить. Их радости никому не мешают жить, а потому мы не вправе ни мешать им, ни осуждать. Тем более не они сами, а внешние обстоятельства определили их образ мыслей и жизни, – снисходительно высказался Макс. – Я имею ввиду их социальное положение, из которого выросли эти нехитрые потребности.

– Бытие определяет сознание? – горячо возмутилась Анна, – Ну уж нет! Таким образом можно оправдать кого угодно. Я знала людей, которые были выше обстоятельств и, вопреки им, добивались того, что выходило далеко за их границы!

– Но ведь они были исключениями! – в тон ответил Макс. – Разве не так? Изгоями той инертной массы, в которой они пребывали.

Как будто некая мутация запустила цепочку рефлексов, отторгающих невежественную среду. Если отсечь обстоятельства, то получится, что эти «исключения» обладали некими априорными знаниями, а это уже удел этологии[11 - Этология – наука, изучающая поведение животных в естественных условиях; уделяет преимущественное внимание анализу генетически обусловленных (наследственных, инстинктивных) компонентов поведения, а также проблемам эволюции поведения. Бихевиоризм – ведущее направление американской психологии не сознание, а поведение, понимаемое как совокупность двигат и сводимых к ним словесных и эмоциональных ответов (реакций) на воздействия (стимулы) внешней среды. Люмпен-пролетариат (от нем. Lumpen – лохмотья) – низшие слои населения (бродяги, нищие, уголовные элементы и т.д.)] и конкурирующей концепции – бихевиоризма, не совсем тут уместных. Бытие определяет сознание, а потом уже наоборот. Человек неотделим от своей ситуации. Просто тем людям, о которых ты говоришь, удалось вовремя увидеть и осознать перспективы другой жизни, а это, ничто иное, как… обстоятельства.

– Споры просвещения не витают в воздухе, – сказала Анна, – по крайней мере, далеко не везде. Получается, люмпен-пролетариат (11) – явление естественноисторическое и неизбежное?

– Безусловно. Изобилие умных людей – помеха для государственной власти. Боюсь, что это стало аксиомой. Пости все социальные проекты, что я встречал, видели счастливое общество в его «одинаковости», а ведь развитый интеллект включает в себя ярковыраженную индивидуальность и людей уже не удовлетворить никакими универсальным средством.

Гармония жизни, в наступление которой так трепетно верят столетиями, не настигнет эту страну, пока интересы отдельного лица не приобретут хоть какое-то значение; пока человек будет оставаться средством государства.

– Почему примитивный взгляд на человека и его проблемы так притягателен для власти? – грустно вздохнула Анна.

– Не знаю… так удобнее. Почему русские так убеждены в превосходстве России над другими странами? Причём, эта убеждённость лишена рациональных обоснований. Или, почему тут так развит культ жертвенности и долготерпения?..

– А кто такой Джон Голт[12 - Джон Голт – часто используемая персонажами романа Айнрэнд «Атлант расправил плечи» фигура речи символизирующая вопрос на который нет ответа.]? – рассмеялась Анна.

– Постой, откуда это? Не могу вспомнить.

– Ты что! Это же «Атлант расправил плечи»!

– А-а, – протянул Макс, – прекрасное произведение в защиту капитализма? Начинаю вспоминать.

– Прозвучало как-то презрительно…

– Да ну, нет. Я смутно помню детали книги, но хорошо помню её дух и то, с каким рвением я её читал. А капитализм… думаю, это лучшая из возможных общественно-экономических формаций. Нормальные торговые отношения между людьми: ты выполняешь работу, после получаешь вознаграждение.

– А как же кризис перепроизводства? «Великая депрессия»?

– Боюсь, что в любых человеческих отношениях не найти ничего абсолютного. А какая альтернатива? Социализм? Кажется, мы с тобой касались этой темы. Представь себе, ты упорно работаешь, творишь дело всей жизни, а потом к тебе приходят и говорят, что это не твоё, а общественное достояние, и потом отправляют к чёрту на рога, заявив, что ты – бесчестный эксплуататор – обкрадывал людей.

– Так что же тогда? Может, вовсе анархия?

– Ты так и сыпешь полярностями, – чуть остыв, заметил Макс, – это уже не совсем формация, это, скорее, общественно-экономическое течение.

И анархизм бывает разным: анархоиндивидуализм, анархокапитализм, коммунизм, наконец, партисипативный анархизм. В экономике последнего, например, основой должна быть солидарность, справедливость и самоуправление. Ничего не напоминает?

– Свобода, равенство, братство?..[13 - Свобода, равенство, братство (Libertе, Еgalitе, Fraternitе) – национальный девиз французской республики, берущий начало со времён Великой Французской Революции. Впервые появился в речи М. Робеспьера «Об организации Национальной гвардии» в 1790 г. Ирония Анны в том, что если смотреть на революцию 1793 г. вне её исторических последствий, то номинально так и сохранились принципы авторитарного режима, против которых выступали революционеры. Чернышевский Н. Г. (1828—1889) революционер-демократ, писатель, литературный критик. Как утопист полагал возможным для России переход к социализму через крестьянскую общину. История показала полноту его заблуждений.]

– Да. То есть, если раньше всё было плохо, то теперь все человеческие слабости исчезнут. Не будет места лжи, наживе… это как у Чернышевского: «сейчас хороших людей мало, потом их будет больше, а там – одни хорошие».

– То есть, ты предпочёл бы капитализм или что-то типа того?

– Мы с тобой как семиклассники начала двадцатого века, начитавшихся политических панфлетов, – заметил Макс. – Нет, я предпочитаю возделывать свой сад.

– Даже не знаю, что на это ответить…

– Просто не стоит пытаться сделать счастливыми всех. Это обречено на провал. Вспомни историю Христа. «Любого мессию ждёт что-то подобное».

– Может, пойдём? А то становится холодно, – предложила Анна.

– Пойдём… – поднялся Макс.

Они шли по тёмной дороге, оставив выпивших влюблённых наедине.

– Куда нам идти? Я тебя провожу.

– Не надо, – мягко отказала Анна, – мы уже почти пришли, – она остановилась, чуть коснувшись руки Макса, – мой дом, буквально, за углом… сейчас приду и погружусь в чтение… нашла на полках старое издание Дюма… замотаюсь в плед и окунусь в «Женскую войну».

– Хороший выбор, – поддержал Макс, – заходи на днях, выберем тебе интересную книгу.

– Непременно приду, – с готовностью она приняла приглашение.

Повисло неловкое молчание.

– Прощаемся? – улыбнулась Анна.

Макс всецело обратился в неуверенность, не решаясь идти на поводу чувств, охвативших его.

Она непринуждённо обняла его за шею и тихо сказала на ухо:

– До встречи, – и, так же неожиданно отстранившись, растворилась в тревожных сумерках осени.

Здание администрации существенно не менялось со времен эпохи позднего социализма: прямоугольная трехэтажная коробка из кирпича с облезлыми оконными рамами. Внутри царило запустение, пахло старой бумагой и пылью.

Макс растерялся среди коридоров с однообразными дверьми. Бесплодно побродив в тиши вымершего здания, он решил ориентироваться по протертостям линолеума, на котором за годы эксплуатации образовалось подобие тропинок. Метод навигации оказался верным – за одной из дверей раздавались звуки. Макс деликатно постучался и вошел.

Это оказалось неким подобием приемной с крайне скудной обстановкой: несколько стульев у стены, несгораемый шкаф и две школьные парты, на которых стоял компьютер. За ним с сосредоточенным видом сидел Степан.

Макс с силой хлопнул дверью.

– Да-да, я увидел вас. Одну минуту.

Колонки компьютера захлебывались звуками танкового сражения. Макс обошел парты и взглянул на монитор.

На экране танк, управляемый Степаном, героически противостоял неравным силам врага.

Макс сел на один из скрипучих стульев. Напротив висел выгоревший календарь за 2007 год. Он задумался о том, что происходило в его жизни в то время.

Тогда он с Мари начал много путешествовать. Ему было 27, а ей 19. Макс улыбнулся, когда вспомнил, как его сестра восхищалась Гаагой и стояла, широко раскрыв глаза, любуясь архитектурным ансамблем Бинненхофа.