Послеполуденная Изабель

– Не понимаю ни одного из этих терминов, – признался я.

– А зачем тебе их понимать? Они очень много значат в нашем, здешнем мире. Поживешь в Париже достаточно долго, выучишь язык – и все обретет смысл.

– Я здесь всего на несколько месяцев. А потом двинусь дальше.

– Тогда ты не узнаешь многого – что, возможно, и не является твоим намерением.

– Я понятия не имею, какова моя цель.

– «Цель». Такое американское слово, понятие.

– Разве это проблема?

Еще одно легкое прикосновение ее пальцев к моей руке.

– Это мило. Здесь никто и никогда не станет говорить о целях, задачах. Мы все больше теоретики. Предпочитаем мозговое словоблудие. Но все в жизни сводится к тому, чтобы позволить себе то, чего мы хотим. Или создать для себя ограничения, нормы.

– А ты свободный человек?

– И да и нет. И да, я позволяю себе некоторые вещи и не позволяю себе заходить туда, где можно было бы найти больше свободы. Обычные риски и компромиссы, присущие определенному виду столичной жизни.

– Я не столичный житель.

– Ты здесь. Это начало. – Она бросила взгляд на часы. – Время, время. У меня ужин…

Без всякой мысли или преднамеренности я взял ее за руку. Она закрыла глаза. Потом открыла. Ее пальцы расслабились. Она отступила назад.

– Приятно было познакомиться, Сэм.

– Мне тоже, Изабель.

Молчание. Она первой нарушила паузу:

– Так спроси у меня номер телефона.

– Могу я узнать твой номер телефона?

Она встретилась со мной взглядом.

– Ты можешь.

Ее пальцы быстро скользнули в сумочку и вынырнули с маленькой визитной карточкой.

– Вот. По этому номеру меня можно чаще всего застать по утрам и после полудня.

Она наклонилась и поцеловала меня в обе щеки. На меня нахлынуло что-то вроде желания. Она это почувствовала. Улыбнулась. И сказала:

– A bient?t[29 - До скорой встречи (франц.).].

И она исчезла.

Я так и стоял с визиткой в руке. Взгляд уперся в простой черный шрифт:

ИЗАБЕЛЬ де МОНСАМБЕР

Переводчик

9, рю Бернар Палисси

75006 Париж

01-489-62-33

Я вытащил бумажник. Вставил карточку в прорезь кармашка. Мне хотелось верить, что я позвоню на следующий день или в ближайшее время.

– Значит, заполучил номер телефона Изабель.

Говорил Пол Моуст. Он стоял рядом со мной с бутылкой вина в руке.

– Откуда ты знаешь ее имя?

– Познакомился с ней на другой книжной вечеринке на прошлой неделе. Мы разговорились. Я попросил у нее телефончик. Мне она не дала. Похоже, ты избранный, парень. Если, конечно, хочешь быть избранным. Тебе выпала карта. Теперь вопрос в том, сможешь ли ты ее разыграть?

***

Моуст исчез вместе с Сабиной Капризной. Я кивнул писательнице – привет и прощай. Она улыбнулась. Бойфренд-байкер нахмурился. Я огляделся вокруг. Вечеринка распадалась. Я вышел в черную парижскую ночь. Заглянул в меню Cafе Flore – нет, мне не по карману. И побрел обратно в пятый округ. Нашел дешевую брассери, где съел croque monsieur[30 - Крок-месье (франц.) – блюдо французской кухни, представляющее собой горячий бутерброд с ветчиной и сыром; популярная закуска во французских кафе и барах.] и выпил два бокала vin ordinaire[31 - Дешевое красное вино (франц.).]. Разговор с Изабель не шел из головы. Я потрогал визитку, спрятанную в кармане. Мысли вертелись вокруг обручального кольца на левом безымянном пальце. Вспоминалось обнадеживающее: «A bient?t». Если я решусь позвонить.

Я вытащил листок аэрограммы[32 - Аэрограмма – вид авиапочтового отправления по сниженному тарифу, тонкий легкий кусок складываемой и склеенной бумаги, одновременно письмо и конверт.], взятый на местной почте, и авторучку. Настрочил отцу простую записку, сообщив, что жив и процветаю, что Париж «интересен» (он предпочитал преуменьшения), что с нетерпением жду летней практики у судьи и начала учебы в Гарварде. Концовку я вставил, чтобы заверить отца в том, что непременно поступлю правильно и вернусь домой. Потому что я все еще чувствовал необходимость ответить тому голосу власти, что представлял собой отец. Будь папа совсем равнодушным человеком, возможно, мне было бы легче принять его отчужденность. Однако то, что он никогда не был так уж суров со мной, как не был и близок мне, лишь усиливало чувство вины; рождало ощущение, будто что-то во мне ответственно за его бесконечную сдержанность.

Я подписал письмо словами: «С любовью, Сэм». Допил последний бокал вина, закуривая «Голуаз», и побрел обратно в гостиницу. Там визитка Изабель перекочевала из моего кармана на угол кофейного столика, который я превратил в письменный. Я засунул карточку под блокнот и не притрагивался к ней целых два дня. В моей рутине как будто ничего не изменилось: каждый день я начинал завтраком, каждый день ходил в кино, каждый день дрейфовал по городу. Однажды я постучал в дверь Пола Моуста в поисках компании. Ответа не последовало. Я исписал еще несколько страниц в блокноте. Посмотрел два вестерна в кинотеатре на рю дю Шампольон, где оказался единственным зрителем. Я обнаружил китайский квартал в тринадцатом округе и отведал свиные ножки по-сычуаньски только потому, что хотел попробовать свиные ножки по-сычуаньски. Спал я урывками. И все твердил себе: возьми карточку, позвони. А в голове не смолкал ее дразнящий голос, в котором угадывался подтекст: «С чего бы мне интересоваться таким олухом, как ты?»

Поздно ночью, где-то около трех, я услышал, как за стенкой снова сцепилась парочка. Мужчина оскорблял свою подругу. Та плакала. Пыталась разжалобить его. Хотела помириться. И неважно, что сербохорватский был для меня марсианским языком. Жаргон ярости не нуждается в переводе. Произнесенное потоком обидных слов – или проявляющееся в долгом молчании за обеденным столом (излюбленная форма общения моих родителей), – чувство презрения безошибочно. Презрение: не этот ли подспудный мотив определяет начало конца в отношениях? Я встал с кровати. Налил себе бокал красного вина из литровой бутылки, которую купил вчера за 15 франков. Вино, хотя и дешевое, но пить можно. Я закурил сигарету, прислушиваясь к ссоре, достигшей крещендо, – теперь женщина набрасывалась на мужчину, обрушивая на него свой гнев. Настала его очередь рыдать и умолять. Я протянул руку и включил маленький транзисторный радиоприемник, путешествовавший со мной через Атлантику, и поймал джазовую радиостанцию на волнах FM. Меланхоличным меццо-сопрано женщина пела о своих поисках «того, кто бы оберегал» ее. Всеобщее стремление… даже мне, в самом начале жизненного пути, все с большей ясностью открывалась истина: каждый человек в глубине души сам по себе в этом хаосе жизни.

Я отпил еще вина. Певица продолжала синкопированные поиски неуловимой родственной души. За стенкой швырнули какой-то предмет. Что-то разбилось. Последовали крики. Распахнулись двери соседних номеров. Загалдели недовольные голоса. Я прибавил громкость. Докурил сигарету. И тронул пальцами визитную карточку, торчащую из-под блокнота. Я твердо решил позвонить Изабель, как только день прогонит эту темную ночь.

***

В Le Select был таксофон. Чтобы позвонить, нужно было вставить в его гнездо jetone – жетон, купленный заранее. Я попросил у парня за прилавком разрешения воспользоваться красным бакелитовым телефоном, который он держал рядом с бутылками «Перно Рикар». Парень выставил его передо мной на цинковую стойку. Вращающийся диск щелкал, как колесо рулетки, пока я набирал номер.

– Oui[33 - Да (франц.).], алло?

Она ответила после третьего гудка.

– Bonjour, Изабель?

– Oui?

Ее голос звучал неуверенно. Как в вопросе: «Кто это?».