Русское окно

Жить незаметно

Он был единственным посетителем на террасе кафе под стеклянным сводом главного железнодорожного вокзала Гамбурга. Он сидел в пальто рядом с оградой, заказав этим утром уже третий капучино. Он много месяцев проработал в холодном помещении, так что приобрел привычку зимой выбирать самые теплые места.

Внизу, на широких перронах, в ресторанах и кафе, в подземных переходах и торговых помещениях гуляли самые разные истории. Лабиринт вздрагивал. Взгляды и касания. Долгие поцелуи перед отправлением поездов. Груди вздымаются, железы пульсируют, и куда бы ни ехали люди, они направляются к последнему адресу. Он знал это, он, сейчас оказавшийся на пороге четвертого десятка, человек по имени Руди Ступар. Имя, полученное благодаря давней, тайной любви его матери, еще девушкой влюбившейся в квартиранта, молодого офицера, которого однажды перевели далеко, на север страны.

Четыре месяца в холодном пространстве. Своих собеседников он, как прежде, в Белграде, не записывал на диктофон. Их истории тут же тонули в глубинах его слуха, потому что они поступали не извне, не голосом другого человека, но исходили от него самого. Слова таяли как медузы, оставшиеся на скале во время отлива, где в жаре солнечного утра превращались в эмульсию взгляда, в пигменты и перхоть. Все могло погибнуть еще до спасительной волны прилива, повторяющей цикл следующим днем. Ничто не исчезает до конца. Каждая клетка сохраняет память. И потому еще сохраняется понимание того, что уже половина седьмого, что в жестянке уже нет кофе, что надо заменить перегоревшую лампочку в прихожей, что все карандаши в стакане тупые, проявить пленку, отснятую на экскурсии в Люнебург, и обязательно зайти в книжный магазин.

Неоновые огни магазинов и кафе призрачно мерцают в сером воздухе холодного мартовского утра. Напротив стола, за которым сидит Руди, открываются и закрываются двери лифта, и каждому действию предшествует мягкий звонок. Огромная кабина лифта, подталкиваемая сильным механизмом, курсирует вверх-вниз в стеклянной башне. До отправления поезда еще целый час. Он убивает время, выбирая из множества одну личность, и следит за ней взглядом, пока она не исчезнет на перроне или в дверях вагона. Когда это происходит, на том же месте он выбирает нового, только что приехавшего пассажира, который с чемоданом неспешно двигается к одному из выходов. Там появляется новая особа, и он следит, как та пробивается сквозь толпу в направлении кассового зала. Руди со своего места, подобно режиссеру, наблюдает за передвижением статистов

в спектакле, который сегодня утром разыгрывается на железнодорожном вокзале.

Только на первый взгляд кажется, что каждый идет по точно определенному маршруту. Но Руди, внимательно наблюдая за избранным человеком, замечает, что в его поле зрения первоначальные намерения постоянно корректируются. Их невозможно точно знать, но можно предположить, что появление на вокзале не связано с желанием посетить цветочный киоск или лавку, перед которой он в данный момент останавливается, или же собирается пересчитать мелочь – именно этим сейчас занята женщина, которую он проследил до автомата по продаже безалкогольных напитков. Все эти незнакомые люди с момента пробуждения попадают в лабиринт предстоящего дня. Ориентация на небольшом пространстве утешает тем, что здесь нельзя заблудиться. Время от времени коснуться ладонью лестничных перил, окинуть взглядом расположенные в шахматном порядке на стене парадной почтовые ящики – и констатировать, что сосед с первого этажа долгое время не вынимает почту, потому что края конвертов выглядывают из его ящика как оперение стрел из колчана. Сравнение обязано вестерну, который он смотрел по телевизору минувшей ночью. Далее продолжить движение по улице, как будто просто так, в окружении знакомых вещей и предметов.

Жить незаметно, как перемещаются стрелки на часах. Витрины книжных магазинов с блокнотами, записными книжками, роскошными тетрадями, представлена вся канцелярская индустрия. Каждый вечер заносить в ежедневник план передвижений на следующий день. Между утренним визитом к дантисту и вечерним посещением кинотеатра лежит вечность повседневности. В неприятной тишине приемной зубного врача или перед кассой кинотеатра разрастаются остатки бесконечности, и потому в очереди пестрые шнурки впередистоящей особы фиксируются с той же интенсивностью, что и задумчивое лицо молодой женщины, обеспокоенной жужжанием бормашины и резкими звуками, доносящимися из кабинета. Но пока еще утро, и пока еще не сняты леса, окружающие день, который будет точно таким же, как и предыдущий, отличаясь от него только количеством времени. В суете муравейника, в ожидании событий меняется рельеф повседневности.

В это мгновение вокзальные часы показывают точно без четверти восемь. Из лифта появляются три молодых человека и после короткого раздумья усаживаются за один из столов на террасе. Руди как будто дожидался этого, чтобы попросить у официанта счет. Потом берет вещи и входит в лифт. Судя по багажу, можно сделать вывод, что человек едет недалеко, а если и далеко, то всего на день-другой. Кожаный ранец и сумка из провощенного полотна, реквизиты для кратковременной поездки. Однако в его кармане лежит ключ с выгравированным номером 3237, которым он через полчаса откроет один из сотен металлических шкафчиков вокзальной камеры хранения. Придя сегодня утром на вокзал, он оставил там большой чемодан, чтобы как можно комфортнее провести два часа перед длительным путешествием.

Опустившись на лифте к платформе, он направился к газетному киоску, который фактически был книжным магазином. В такие места по причудливым путям сложной сети распространения попадают книги самого разного жанра. Полгода назад на вокзале Ганновера он купил книгу о дверях. В той антологии были сотни фотографий самых различных дверей: от имперских врат римских вилл до грубых тесаных досок русских дач, от массивных ворот викторианских домов Лондона и Дублина до резных дверей Каира и Александрии, а также различных ренессансных типов, в которых его особенно привлекли «двери для мертвых» в Губийя, входы вроде низких окон, возвышающихся над землей всего на метр. Катафалк останавливался перед ними, и гроб кратчайшим путем перегружался в транспортное средство, которое доставляло покойника по последнему адресу.

Он подошел к прилавку, на котором лежали газеты из Юго-Восточной Европы. Когда он прошлым летом переехал из Мюнхена в Гамбург, то всего лишь в нескольких местах нашел газеты своей страны. Теперь практически в каждом киоске можно увидеть заголовки белградских газет. Купил два еженедельника. Теперь перед ним лежала другая дорога. Он решил ехать поездом, потому что хотел проделать тот же путь, которым четыре года назад покинул свою страну.

Он расплатился и направился к полкам с книгами. Остановился у стеклянной вращающейся полки. Потихоньку стал поворачивать ее, скользя взглядом по корешкам карманных изданий. Патетические названия не обещали ничего хорошего. Он наугад вынимал книги с полки, открывал их и возвращал на место. Усмехнулся, прочитав первые строки бестселлера знаменитого американского писателя: «Приближаюсь к морю. Знает ли оно, как я люблю его?» Добравшись до самого низа витрины, он присел на корточки, опершись спиной о край полки. И тогда в последнем ряду нашел книгу о феномене кислотных дождей. Интересно, как эта специальная книга попала в вокзальный киоск? По неосмотрительности заказчика или же по ошибке? Потом натолкнулся на индийские сказки. А когда собрался было встать и поискать на полках чтение в дорогу, остановился на зеленом корешке тонкой книжки с белыми буквами: Штефан Гурецки, «Невидимый мир».

Он снял книгу с полки. На обложке фотография: силуэт человека на трамвайных рельсах, в перспективе исчезающих в темноте ночи за ближайшим углом. Фасады напомнили Руди белградскую улицу, по которой он часто ночами возвращался домой. Прочитал короткую аннотацию: Штефан Гурецки, родился в Кракове в середине прошлого века, поэт и романист, автор книги «Геометрия потолка» о Бруно Шульце.

Открыв книгу, остановился на первой фразе: «Он страдал от сильного перенапряжения нервов, которое за несколько лет оккупировало его ум». И сразу решил купить книгу. Он больше не испытывал дискомфорта от предстоящего долгого путешествия, на этот раз инстинкт его не подвел – он нашел подходящее чтение, которое развлечет в дороге. Отложить удовольствие до Ганновера, как можно позже начать читать. До Будапешта ехать целый день. Выйдя из книжного магазина, Руди еще раз наугад открыл зеленую книжицу, и в самом низу страницы прочитал: «…жил в Европе между войнами, в Европе без границ, в мире, который был всего лишь перерывом между двумя актами представления. Он жил в структуре цирковых династий, в мире фирмы “Юлиус Майнл”, эмблема которой – голова негра в красной шапке – сопровождала его в поездке».

Он убрал книгу в сумку и направился к камере хранения. Почувствовал, как по телу растекается удовольствие, вызванное подвижкой слоев памяти. Дышал глубоко, и от прилива воздуха задрожали ноздри; весь в ожидании, как это бывало когда-то, накануне спектакля в провинциальном театре. Гаснет свет, стихает шум, а в центре сцены появляется щель, которая быстро разрастается с бесшумным движением занавеса, щель, которая проглатывает мальчика Руди. И уже в следующее мгновение он окажется в незнакомой комнате, в окружении массивной мебели, или на ренессансной площади, под балконом, на котором стоит девушка.

Добравшись до камеры хранения, Руди направился по узкому проходу между металлическими шкафчиками, разглядывая номера над замками. Некоторые из них были открыты. Невольно заглядывал в темную внутренность камер, словно желая убедиться, что там ничего нет. И каждый раз вспоминал широкие металлические ящики в фирме «Парадизо». Остановился около своего шкафчика. Как только повернет ключ, красный квадрат над замком сменится зеленым. На некоторое мгновение это все еще его шкафчик, в утробе которого прячется большой чемодан, но через минуту или две Руди оставит после себя пустую камеру, и глотка скоро примет новый кусок. Вытащил чемодан и направился на перрон. На свободном пространстве перед длинной витриной кафетерия увидел высокую брюнетку, которая нервно оглядывалась, словно ожидая кого-то. Подумал, что молодой женщине неприятно, что ее никто не ожидает, и потому она оглядывается, наводя наблюдателей на ложный след. На ходу они обменялись взглядами. Руди показалось, что губы незнакомки растянулись, изображая улыбку, но он уже был далеко от нее и обернулся только шагов через двадцать. Поздно. Она исчезла в толпе, спускающейся на эскалаторе, ведущем в метро.

Алиса

Четыре месяца в холодном пространстве. Собственники законченных историй в боксах холодильников, книги поступлений, рубрики с заключением патологов, время и место доставки. И рука Алисы, повернувшая верньер термостата. Почему у тебя так холодно? Она заметила, что у него мягкие ладони. Их касание успокаивает. Это руки художника? А может, терапевта? Он улыбнулся и сказал, что не хочет прерывать соглашение, достигнутое в ходе второй встречи на Репербане. Ты продолжай создавать новые узоры для галстуков и платков, ищи на Репербане новые образцы. Я буду рисовать, сказал Руди.

Это была игра, которой оба наслаждались, совершенствуя общение без вопросов и ответов. Оказываясь в квартире Руди, они вместе с одеждой сбрасывали сетчатую пелену обыденности, оставаясь телом к телу. Они тонули друг в друге, освободившись от построения отношений, что всегда подразумевает наличие позиций, а их постоянно приходится корректировать; рано или поздно интенсивность отношений слабеет. Оба они поддерживали связь, договариваясь о встречах за день. На час или два, иногда на всю ночь. Но это тоже были отношения. Последние две недели Руди казалось, будто они живут в разных концах замка, так что если они не виделись несколько дней, он все равно чувствовал присутствие другого человека, и это было приятно. Достаточно было Алисе уехать на несколько дней, то есть покинуть этот воображаемый замок, как Руди начинал испытывать чувство одиночества. А от этого оставался всего лишь шаг к мысли о том, продолжает ли Алиса поддерживать его манеру игры в этом представлении.

И тогда Руди думал, что каждая мысль, зафиксированная в рассказе, заключенная в фотографическую рамку, напоминает географическую карту, на которой линии заливов, равнин и возвышенностей отражают естественный облик рельефа и создают иллюзию некой полноты видения, которая на самом деле необозрима, следовательно, и не существует. Как на карте не обозначаются скалы и затоны, мелководья и подводные скалы, а в линиях гор не отражены глубокие пещеры и пни, оставшиеся от столетних дубов, так и в пересказанной жизни, скорее всего, отсутствуют важные детали, которые придавали ей смысл, наполняли ее стремлениями и ожиданиями.

Он стоял у окна. Всего в двадцати метрах на уровне его квартиры на третьем этаже проходила эстакада. Поезда по ней мчались днем и ночью. На стене комнаты, как на экране, отражался свет вагонных окон. Иногда ночью, внезапно проснувшись, Руди рассматривал белые огни, прислушивался к потрескиванию в глубине квартиры. Вся картина подрагивала, как снятая на кинопленку. Во время этих грохочущих секунд ему хотелось, чтобы комната вместе с ним превратилась в кадр этого исчезающего фильма, потому что на крутом повороте эстакады исчезали и красные позиционные огни последнего вагона. И опять наступала тишина. Он оставался брошенным на одиноком целлулоидном кадре, отрезанном от бобины, которая все дальше уносила большое событие. Совсем как в далеком детстве, на пыльной улице местечка, в котором он родился и о котором Алиса не знала ничего. Она, родившаяся в огромном порту, не могла представить пустынную дорогу, не улицу, плоскость асфальта, которая бессмысленно простирается по равнинному местечку, по этому бесконечному морскому дну. Даже название городка, в котором он родился, не в состоянии показать свой цвет, который даже вовсе и не цвет, а нечто среднее между блеском белизны и полной тьмой. Серость и дым. И когда перед тем, как ему пойти в гимназию, они переехали в ближайший город, Руди показалось, что они переселились на другую планету, и не только из-за театра и зданий, которые своей высотой формировали улицы, а из-за отсутствия надоевшей дороги, из-за незнакомых, но таких заметных интерьеров, черты которых на ходу схватывал его глаз.