Как нас обманывают органы чувств

Мы знаем, что определенная активность мозга связана с определенными сознательными (и бессознательными) психическими состояниями. Как мы обсуждали, деятельность целого левого полушария, если его хирургически отсоединить от правого, связана с набором состояний сознания, отличным от правого. Но на более тонких уровнях нервной организации мы обнаруживаем изобилие интригующих взаимосвязей.

Например, активность в поле V4 височной доли связана с восприятием цвета[16 - Desimone, R., Schein, S. J., Moran, J., and Ungerleider, L. G. 1985. “Contour, color and shape analysis beyond the striate cortex,” Vision Research 25: 441–52; Desimone, R., and Schein, S. J. 1987. “Visual properties of neurons in area V4 of the macaque: Sensitivity to stimulus form,” Journal of Neurophysiology 57: 835–68; Heywood, C. A., Gadotti, A., and Cowey, A. 1992. “Cortical area V4 and its role in the perception of color,” Journal of Neuroscience 12: 4056–65; Heywood, C. A., Cowey, A., and Newcombe, F. 1994. “On the role of parvocellular (P) and magnocellular (M) pathways in cerebral achromatopsia,” Brain 117: 245–54; Lueck, C. J., Zeki, S., Friston, K. J., Deiber, M.-P., Cope, P., Cunningham, V. J., Lammertsma, A. A., Kennard, C., and Frackowiak, R. S. J. 1989. “The colour centre in the cerebral cortex of man,” Nature 340: 386–89; Motter, B. C. 1994. “Neural correlates of attentive selection for color or luminance in extrastriate area V4,” Journal of Neuroscience 14: 2178–89; Schein, S. J., Marrocco, R. T., and de Monasterio, F. M. 1982. “Is there a high concentration of color-selective cells in area V4 of monkey visual cortex?” Journal of Neurophysiology 47: 193–213; Shapley, R., and Hawken, M. J. 2011. “Color in the cortex: Single – and double-opponent cells,” Vision Research 51: 701–17; Yoshioka, T., and Dow, B. M. 1996. “Color, orientation and cytochrome oxidase reactivity in areas V1, V2, and V4 of macaque monkey visual cortex,” Behavioural Brain Research 76: 71–88; Yoshioka, T., Dow, B. M., and Vautin, R. G. 1996. “Neuronal mechanisms of color categorization in areas V1, V2, and V4 of macaque monkey visual cortex,” Behavioural Brain Research 76: 51–70; Zeki, S. 1973. “Colour coding in rhesus monkey prestriate cortex,” Brain Research 53: 422–27; Zeki, S. 1980. “The representation of colours in the cerebral cortex,” Nature 284: 412–18; Zeki, S. 1983. “Colour coding in the cerebral cortex: The reaction of cells in monkey visual cortex to wavelengths and colours,” Neuroscience 9: 741–65; Zeki, S. 1985. “Colour pathways and hierarchies in the cerebral cortex,” in D. Ottoson and S. Zeki, eds., Central and Peripheral Mechanisms of Colour Vision (London: Macmillan).]. Инсульт в V4 левого полушария приводит к тому, что пациент теряет цвета в правой половине видимого мира, такое расстройство называется полуахроматопсия. Если пациент смотрит, скажем, в центр красного яблока, то левая половина яблока выглядит красной, а правая – серой. Если же, наоборот, инсульт повредил поле V4 в правом полушарии, то правая половина яблока выглядит красной, а левая – серой.

Обычный человек может ненадолго проникнуть в цветной мир полуахроматопсиков с помощью Транскраниальной магнитной стимуляции (ТМС). ТМС вызывается сильным магнитом, расположенным близко к голове, чье магнитное поле направлено либо на усиление, либо на ослабление активности в близлежащих областях мозга. Если ТМС уменьшает активность в V4 левого полушария, то у человека пропадают цвета в правой половине мира: если он смотрит прямо на красное яблоко, правая половина яблока выцветает до серого[17 - О. Сакс «Антрополог на Марсе».]. Выключите ТМС – и красный цвет снова наполнит правую половину яблока. Если стимулировать ТМС поле V4, то человеку привидятся «хроматофены» – цветные круги и гало[18 - Там же; Zeki, S. 1993. A Vision of the Brain (Boston: Blackwell Scientific Publications), 279.]. С помощью ТМС вы можете наполнить сознание цветами или выкачать их из сознания.

Активность в участке мозга, называемом постцентральной извилиной, связана с восприятием прикосновения. Нейрохирург Уайлдер Пенфилд докладывал в 1937 году, что стимуляция электродами этой извилины в левом полушарии порождает ощущение прикосновения в левой стороне тела[19 - Penfield, W., and Boldrey, E. 1937. “Somatic motor and sensory representation in the cerebral cortex of man as studied by electrical stimulation,” Brain 60(4): 389–443.]. Эта связь системная: расположенные рядом участки извилины соотносятся с расположенными рядом участками тела, а наиболее чувствительные органы тела, такие как губы и кончики пальцев, представлены на более обширных участках извилины. Если стимулировать извилину ближе к середине мозга, вы почувствуете прикосновение к пальцам ног. Если провести электродом вдоль извилины, стимулируя больше боковых точек, ощущения, за некоторым исключением, будут подниматься по телу. Интересны исключения. Лицо, например, располагается в извилине рядом с ладонью, пальцы ног рядом с гениталиями – по предположению В. С. Рамачандрана, этот факт может иметь отношение к фут-фетишам[20 - В.С. Рамачандран «Фантомы мозга».].

Многие сегодняшние эксперименты продолжают охоту за «нейронными коррелятами сознания» или НКС[21 - Chalmers, D. 1998. “What is a neural correlate of consciousness?” in T. Metzinger, ed., Neural correlates of consciousness: Empirical and conceptual questions (Cambridge, MA: MIT Press), 17–40; Koch, C. 2004. The Quest for Consciousness: A Neurobiological Approach (Englewood, CO: Roberts & Company Publishers).]. Этой охоте помогают разнообразные технологии измерения нейронной активности. Например, функциональная магнитно-резонансная томография (фМРТ) отслеживает нейронную активность, измеряя мозговой кровоток: нейронная активность, как и мышечная активность, требует большего притока крови, чтобы удовлетворить потребность в дополнительной энергии и кислороде. Электроэнцефалография (ЭЭГ), используя электроды на поверхности кожи головы, отслеживает нейронную активность, измеряя создаваемые ею малейшие колебания напряжения. Магнитоэнцефалография (МЭГ) отслеживает нейронную активность, измеряя малейшие колебания магнитных полей. Микроэлектроды способны регистрировать одиночные сигналы, называемые пиками или потенциалами действия, отдельных нейронов или их небольших групп. Оптогенетики используют свет различных цветов, чтобы контролировать и отслеживать активность нейронов, которые генетически сконструировали, чтобы реагировать на определенный цвет.

Стратегия охоты за НКС имеет смысл. Если мы хотим теорию, которая свяжет нейроны и сознание и у нас нет убедительных идей, тогда мы можем начать с поиска взаимоотношений между ними. Изучая эти отношения, мы можем открыть алгоритм, который включит концептуальную лампочку. Путь от взаимоотношений к причинно-следственной связи, несомненно, полон подводных камней: если на железнодорожной платформе собирается толпа, значит скоро придет поезд[22 - Больше головоломок про причинно-следственные связи можно найти у Beebee, H., Hitchcock, C., and Menzies, P., eds. 2009. The Oxford Handbook of Causation (Oxford, UK: Oxford University Press).]. Но не толпа заставляет поезд прибывать. Связь между толпами и поездами создает нечто другое – расписание поездов.

НКС являются ключевыми данными для теории сознания. Такая теория должна выполнять две задачи. Она должна очертить границу между сознательным и бессознательным, и она должна объяснить источник и широкое разнообразие наших переживаний: вкус лимона, боязнь пауков, радость открытия.

Для более простой (однако непростой) задачи разграничения сознательного и бессознательного нам надо знать, как мозговая активность одного отличается от другого. Здесь есть любопытные данные. Например, в нормальном сознании нейронная активность не беспорядочна, но и не слишком стабильна, а находится в балансе, как опытный пеший турист, который не порхает с места на место, но и не топчется на одном пятачке, а вдумчиво исследует территорию. Пропофол, индуцирующий общую анестезию, делает нейронную активность медлительно стабильной[23 - Tagliazucchi, E., Chialvo, D. R., Siniatchkin, M., Amico, E., Brichant, J-F., Bonhomme, V., Noirhomme, Q., Laufs, H., and Laureys, S. 2016. “Large-scale signatures of unconsciousness are consistent with a departure from critical dynamics,” Journal of the Royal Society, Interface 13: 20151027.].

Для сложного случая специфических переживаний – вкус шоколада или боязнь пауков – мы хотим найти крепкую связь между нейронной активностью и каждым переживанием. Но что значит «крепкую»? Это нелегко выразить точно. Многие исследователи предполагают, что это минимальная нейронная активность, которой при правильных условиях достаточно, чтобы переживание состоялось[24 - Chalmers, D. 1998. “What is a neural correlate of consciousness?” in T. Metzinger, ed., Neural correlates of consciousness: Empirical and conceptual questions (Cambridge, MA: MIT Press), 17–40; Koch, C. 2004. The Quest for Consciousness: A Neurobiological Approach (Englewood, CO: Roberts & Company Publishers).]. Они ищут эту минимальную активность методом сравнительного анализа – сравнивают, как меняется нейронная активность, когда меняется переживание. Например, если вы посмотрите на куб Неккера на рис. 1, у вас будет два разных переживания. Изменение нейронной активности, отмечающее ваше переключение между переживаниями, может и быть НКС для вашего восприятия куба. Ловкий трюк этого эксперимента состоит в том, что ваше переживание переключается, но изображение не меняется. Так легче приписать ваше переключение сознательного переживания изменению нейронной активности. Но все же эта активность может и не являться НКС. Некоторая активность может быть предтечей НКС или последствием НКС, а не непосредственно НКС[25 - Aru, J., Bachmann, T., Singer, W., and Melloni, L. 2012. “Distilling the neural correlates of consciousness,” Neuroscience and Behavioral Reviews 36: 737–46.]. Требуются тщательные эксперименты, чтобы отделить эти вероятности друг от друга.

Рис. 1. Куб Неккера. Если посмотреть в центр куба, то иногда мы видим впереди грань А, а иногда грань В.

НКС важны для теории, а также для практики. Арахнофобия – чрезмерная боязнь пауков – связана с активностью в миндалевидном теле. Стимуляция этого страха и его НКС в миндалевидном теле избавляет от них обоих. Мерел Киндт, психотерапевт из Нидерландов, для лечения арахнофобии сначала просит пациента дотронуться до живого тарантула, таким образом активируя фобию и ее НКС. Затем она дает пациенту 40 мг пропранолола, бета-адреноблокатора, который препятствует НКС отложиться в памяти. Когда пациент возвращается на следующий день, фобия пропадает[26 - Kindt, M., Soeter, M., and Vervliet, B. 2009. “Beyond extinction: Erasing human fear responses and preventing the return of fear,” Nature Neuroscience 12(3): 256–58; Soeter, M., and Kindt, M. 2015. “An abrupt transformation of phobic behavior after a post-retrieval amnesic agent,” Biological Psychiatry 78: 880–86.]. Эта терапия имеет потенциал для лечения других фобий, а также посттравматического стрессового расстройства.

Другой пример использует оптогенетику, биологическую технологию, которая при помощи света контролирует генетически модифицированные нейроны. С помощью оптогенетики теперь возможно щелчком выключателя активировать НКС для позитивного ощущения, а затем так же быстро выключить его. Кристин Денни из Колумбийского университета реализовала этот замечательный трюк, используя генетически модифицированную мышь с геном водоросли, который кодирует чувствительный к свету белок[27 - Denny, C. A., et al. 2014. “Hippocampal memory traces are differentially modulated by experience, time, and adult neurogenesis,” Neuron 83: 189–201; Cazzulino, A. S., Martinez, R., Tomm, N. K., and Denny, C. A. 2016. “Improved specificity of hippocampal memory trace labeling,” Hippocampus, doi: 10.1002/hipo.22556.]. В природе водоросль с помощью этого белка реагирует на свет. В модифицированной мыши ген тихо прячется, никак себя не проявляя, пока не введут препарат тамоксифен. Тогда на короткое время любые нейроны, возбужденные током, активируют ген и встраивают белок в свои мембраны. Денни помещает подопытную мышь в среду, которая ей нравится: мягкую, полутемную, с укромными местечками. Мышь счастливо исследует идиллическое место, и все нейроны, задействованные в создании счастливого НКС, встраивают белок в свои мембраны. Затем Денни может запустить НКС счастья при помощи оптоволокна, посылающего в мозг мыши цветной свет, активирующий белок. Даже если мышь сидит в страшном месте – твердом, ярком, где негде спрятаться, – она ощущает себя в благодатном месте, пока не выключат оптоволокно. Тогда мышь замирает от страха. Включите свет снова – и снова она счастливо прихорашивается и исследует.

Это поразительные применения НКС. И также поразительна наша полнейшая неспособность понять отношения между НКС и сознанием. У нас нет никаких научных теорий, которые объясняли бы, как мозговая активность – или компьютерная активность, или любой другой вид физической активности – может обуславливать, быть или как-то порождать сознательный опыт. У нас нет ни одной хотя бы мало-мальски убедительной идеи. Если рассматривать не только мозговую активность, но также сложные взаимодействия между мозгами, телами и окружающим миром, мы все равно провалимся. Мы в тупике. Наш полный провал заставляет некоторых называть это «трудной задачей» сознания или просто «тайной»[28 - Blackmore, S. 2010. Consciousness: An Introduction (New York: Routledge); Д. Чалмерс «Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории»; Revonsuo, A. 2010. Consciousness: The Science of Subjectivity (New York: Psychology Press).]. Нам известно гораздо больше нейронаук, чем Гексли в 1869 году. И все же каждая научная теория, которая пытается вывести сознание из сложных взаимодействий мозга, тела и окружающего мира, всегда обращается к чуду – именно в той критической точке, где опыт созревает из сложности. Эти теории – машины Годберга, которым не хватает ключевого домино и требуется незаметный толчок, чтобы довести дело до конца.

Чего же мы хотим от научной теории сознания? Взять, к примеру, вкус базилика против воя сирен. В случае с теорией, которая предполагает, что сознательный опыт обусловлен активностью мозга, мы хотим видеть математические законы или принципы, которые четко определяли бы, какая мозговая активность обуславливает сознательный опыт вкуса базилика, почему эта активность не обуславливает, скажем, слухового опыта воя сирен и как эта активность должна измениться, чтобы опыт вкуса базилика трансформировался, скажем, во вкус розмарина. Эти законы или принципы должны применяться ко всем видам активности либо, в противном случае, четко объяснять, почему разные виды требуют разных законов. Пока таких законов – и даже правдоподобных идей на их счет – у нас нет.

Если мы предполагаем, что мозговая активность тождественна или порождает сознательный опыт, тогда нам нужны такие же четкие законы или принципы, которые соединяли бы каждый конкретный сознательный опыт, как, например, вкус базилика, с конкретной мозговой активностью, которой он тождествен, или с конкретной мозговой активностью, которая его порождает. Таких законов или принципов пока не предложено[29 - Кто-то может возразить, что теория интегрированной информации Тонони предлагает такие законы (Oizumi, M., Albantakis, L., and Tononi, G. 2014. “From the phenomenology to the mechanisms of consciousness: Integrated information theory 3.0,” PLOS Computational Biology 10: e1003588). Но это не так. Она не дает законов, которые отождествляют конкретный сознательный опыт, как например вкус шоколада, с конкретным типом мозговой активности. И она не дает законов о том, как конкретный опыт должен измениться при изменении конкретной мозговой активности. То же самое верно и для редуктивных функционалистских теорий сознания, которые отождествляют ментальные состояния (включая сознательный опыт) с функциональными процессами вычислительных систем, биологических или нет. Ни один редуктивный функционалист не предложил ни одного конкретного тождества между конкретным сознательным опытом (или классом сознательных опытов) и конкретными функциональными процессами. Редуктивный функционализм обладает еще одной проблемой: согласно теореме перестановок можно доказать его ошибочность (Hoffman, D. D. 2006a. “The scrambling theorem: A simple proof of the logical possibility of spectrum inversion,” Consciousness and Cognition 15: 31–45; Hoffman, D. D. 2006b. “The Scrambling Theorem unscrambled: A response to commentaries,” Consciousness and Cognition 15: 51–53). Из теоремы перестановок также следует, что сознательный опыт не тождествен использованию информации для распознавания возможностей и управления поведением в реальном времени. Э. Чемеро (в книге Chemero, A. 2009. Radical Embodied Cognitive Science [Cambridge, MA: MIT Press]), например, утверждает, что «В радикальной науке воплощенного познания распознавание возможностей и управление поведением в реальном времени и есть проживание сознательного опыта. Когда мы объясним, как животные используют информацию, чтобы непосредственно воспринимать и действовать в своих нишах, мы также объясним их сознательный опыт». Теорема перестановок доказывает, что это заявленное тождество неверно. Более того, ни один сторонник воплощенного познания не предложил ни одного конкретного тождества между конкретным сознательным опытом (или классом сознательных опытов) и конкретным использованием информации для распознавания возможностей и управления поведением в реальном времени. Также нет никаких предложений для принципов, которые объяснили бы подобные тождества: почему конкретным использованием информации для распознавания возможностей и управления поведением в реальном времени будет сознательный опыт, скажем, вкуса ванили? Почему это конкретное использование информации для распознавания возможностей и управления поведением в реальном времени не может быть, скажем, вкусом шоколада или ощущением гладкой холодной колонны льда? Какие научные принципы исключают другие сознательные опыты? Никаких никогда не предлагали. Согласно теореме перестановок, таких принципов не существует.]. Если мы постулируем, что сознательный опыт тождествен, скажем, определенным процессам в мозге, которые контролируют другие процессы, тогда нам надо записать законы или принципы, которые четко определяют эти процессы и сознательный опыт, которому они тождественны. Если мы предполагаем, что сознательный опыт – иллюзия, порождаемая некими процессами в мозге, которые обслуживают, отслеживают и описывают другие процессы, тогда мы должны сформулировать законы или принципы, четко определяющие процессы и иллюзии, которые они порождают. И если мы предполагаем, что сознательный опыт появляется в результате процессов в мозге, тогда мы должны дать законы или принципы, которые точно описывают, когда и как появляется каждый конкретный опыт. До тех пор эти идеи нельзя даже признаться ошибочными. Рассуждения по поводу тождественности, возникновения или обслуживающих процессов, которые описывают другие процессы в мозге, не могут заменить четких законов или принципов, которые делают количественные предсказания.

У нас есть научные законы, которые предсказывают черные дыры, динамику кварков и эволюцию Вселенной. И все же мы понятия не имеем, как сформулировать законы, принципы или механизмы, которые предсказали бы наш обыденный опыт вкуса трав или уличного шума.

Возможно, Крик был прав: может, мы просто не нашли того самого решающего эксперимента, который открыл бы прорывную идею. Возможно, однажды – если позволит финансирование – у нас получится: двойная спираль нейронауки будет открыта, а за ней последует подлинная теория сознания.

Или, возможно, мы обделены эволюцией, и нам не достает понятий, необходимых для понимания отношений между мозгом и сознанием. Кошки не умеют считать, а обезьяны не создают квантовых теорий, так с чего предполагать, что Homo sapiens могут раскрыть тайну сознания? Может быть, нам не нужно больше данных. Может быть, нам нужна мутация, которая позволит понять те данные, что у нас есть.

Ноам Хомский отметает аргументы от эволюции о пределах наших когнитивных способностей. Но тем не менее настаивает, что мы должны признать «масштаб и пределы человеческого понимания» и что «какой-нибудь по-другому устроенный разум может счесть человеческие тайны простыми проблемами и удивляться, что мы не можем найти ответов так же, как мы наблюдаем неспособность крыс бежать по лабиринтам с простейшими числами из-за самого устройства их когнитивной природы»[30 - Chomsky, N. 2016. What Kind of Creatures Are We? (New York: Columbia University Press).].

Я подозреваю, что Хомский прав: у человеческого разума есть пределы. И я признаю, что пределы эти, проистекают ли они из эволюции или другого источника, могут мешать нам понять связь между сознанием и нейронной активностью.

Но прежде, чем отбросить трудную проблему сознания, можно рассмотреть другую вероятность: возможно, мы обладаем необходимым интеллектом, а мешает нам ложное представление.

Ложные представления, а не врожденные ограничения могут загнать в тупик наши усилия по решению головоломок. Примеров этому полно в учебниках по когнитивной науке. В одном примере людям дают свечу, коробку кнопок и спички. Их просят закрепить свечу на стене так, чтобы воск не капал на пол. Большинство людей не справляются. Они автоматически подразумевают, что у коробки только одна задача – хранить кнопки. Им не приходит в голову высыпать кнопки из коробки, ими же прикрепить коробку к стене и поставить внутрь свечу. Чтобы решить эту задачу, они должны поставить под сомнение ложную посылку.

Какая ложная посылка путает наши усилия по обнаружению связи между мозгом и сознанием? Я предлагаю, что эта: мы видим реальность такой, какая она есть.

Конечно, никто не считает, что мы видим всю реальность как есть. Например, физики говорят нам, что видимый нами свет всего лишь крошечная часть необъятного электромагнитного спектра, который мы не способны увидеть, включая ультрафиолет, инфракрасный, радиоволны, микроволны, рентгеновские лучи и космическое излучение. Некоторые животные воспринимают то, что не можем мы: птицы и пчелы видят ультрафиолет, гремучие змеи «видят» инфракрасный, слоны слышат инфразвук, медведи издалека чуют запах падали, акулы «чувствуют» электрические поля, голуби ориентируются по магнитным полям.

Но большинство из нас верит, что, в обычном понимании, мы достоверно видим часть реальности как есть. Предположим, я открываю глаза и получаю зрительный опыт, который описываю как красный помидор в метре от меня. Затем я закрываю глаза, и мой опыт меняется на испещренное крапинками серое поле. Если я трезв и здоров и не думаю, что меня дурят, то верю, что, даже когда мои глаза закрыты, даже когда я получаю опыт серого поля, все равно в метре от меня находится красный помидор. Когда я открываю глаза и снова получаю опыт, который описываю как красный помидор в метре от меня, я принимаю это как доказательство, что помидор был там все время. Чтобы собрать дальнейшие доказательства моей веры, я могу с закрытыми глазами протянуть руку и коснуться помидора, наклониться и понюхать его или попросить друга посмотреть и подтвердить, что помидор все еще там. Совмещение всех этих доказательств убеждает меня, что настоящий помидор действительно там, даже когда глаза закрыты и никто его не касается.

Но могу ли я ошибаться?

Признаю, этот вопрос звучит слегка безумно. Большинство людей в здравом рассудке, получив эти доказательства, наверняка сделают вывод, что помидор все еще на месте. Его существование, когда его никто не видит и не трогает, кажется объективным фактом, а не заблуждением.

Но этот вывод – сомнительное утверждение, не железная логика или бесспорный факт. Мы должны проверить его состоятельность с помощью достижений в таких областях, как когнитивная нейронаука, эволюционная теория игр и физика. Когда мы это сделаем, представление окажется ложным.

Этот удивительный результат и является предметом этой книги. Я не пытаюсь разгадать тайну сознания. Но я пытаюсь в следующих главах развенчать убеждение, мешающее разгадке. В последней главе я предлагаю возможность проникнуть в тайну сознания, сбросив бремя ложного представления.

Что может значить утверждение, что помидора нет, когда я не смотрю? Нашей интуиции здесь поможет еще один взгляд на куб Неккера. Как мы обсуждали, вы можете видеть куб с гранью А впереди – назовем его куб А. Или вы можете видеть куб с гранью В впереди – назовем его куб В. При каждом взгляде на фигуру вы видите либо куб А, либо куб В, но никогда оба сразу.

Когда вы отводите глаза, какой куб остается на рисунке: куб А или куб В?

Предположим, что перед тем, как отвести глаза, вы видели куб А и отвечаете, что на рисунке куб А. Вы можете проверить свой ответ, посмотрев обратно на рисунок. Если вы сделаете так несколько раз, то обнаружите, что иногда вы видите куб В. Когда это случается? Куб А превращается в куб В, пока вы не смотрите?

Или вы можете проверить свой ответ, попросив посмотреть друзей. Вы обнаружите, что они часто не согласны: кто-то говорит, что видит куб А, другие же видят куб В. Все они могут говорить правду, это можно проверить на полиграфе.

Это наводит на мысль, что, когда никто не смотрит, нет ни куба А, ни куба В, и нет объективного куба, который существует вне наблюдения, никакого общедоступного куба, ждущего, чтобы его увидели. Вместо этого, если вы видите куб А, а ваши друзья видят куб В, то в это мгновение все вы видите куб, который создает ваша зрительная система. Существует столько кубов, сколько наблюдателей, их создающих. И, когда вы отводите глаза, ваш куб перестает существовать.

Этот пример предназначен только для того, чтобы проиллюстрировать значение фразы о том, что никакого помидора не существует, когда вы не смотрите. Конечно, он не доказывает, что никакого помидора не существует, когда вы не смотрите. В конце концов, кто-нибудь может возразить, что куб Неккера – иллюзия, а помидор нет. Выиграть дело против невидимых помидоров – нетривиальная задача. Ключевое здесь то, что реальность, которая побуждает вас создать ваш опыт помидора, совсем не похожа на то, что вы видите и ощущаете на вкус. Нас вводит в заблуждение наше восприятие.

На самом деле история наших заблуждений довольно длинна. Многие древние культуры, включая греков до Сократа, из-за восприятия пришли к заблуждению, что Земля плоская. Потребовались гении Пифагора, Парменида и Аристотеля, чтобы открыть, несмотря на показания глаз, что Земля по форме близка к шару. Много веков после этого открытия большинство гениев, за исключением Аристарха (ок. 310 до н. э. – ок. 230 н. э.), из-за восприятия ошибочно считали, что наша шарообразная земля является неподвижным центром Вселенной. Ведь, если на считать землетрясений, Земля выглядит неподвижной, и кажется, что Солнце, звезды и планеты вращаются вокруг нее. Птолемей (ок. 85 – ок. 165) превратил эту геоцентрическую ошибку восприятия в модель Вселенной, которая с согласия католической церкви на протяжении четырнадцати веков пользовалась одобрением Священного Писания.

Наша склонность превратно толковать свое восприятие, как указал Людвиг Витгенштейн своей коллеге философу Элизабет Энском, частично проистекает из некритического отношения к нашему восприятию, к тому, что мы имеем в виду, говоря «выглядит так, будто». Энском говорит о Витгенштейне: «Однажды он приветствовал меня вопросом: „Почему люди говорят, что было естественным думать, что Солнце вращается вокруг Земли, а не Земля вращается вокруг своей оси?” Я ответила: „Полагаю, выглядело так, будто Солнце вращается вокруг Земли”. „Что ж, – спросил он, – а как выглядело бы вращение Земли вокруг своей оси?”» Вопрос показал, что я доселе не смогла адекватно сформулировать, как же именно выглядело это «будто Солнце вращается вокруг Земли»[31 - Anscombe, G. E. M. 1959. An Introduction to Wittgenstein’s Tractatus (New York: Harper & Row), 151.]. Точка зрения Витгенштейна уместна каждый раз, когда мы беремся утверждать, что реальность соответствует или не соответствует нашему восприятию. Существует, как мы увидим, способ придать точный смысл этому утверждению, пользуясь инструментами эволюционной теории игр: мы можем доказать, что если наше восприятие было сформировано естественным отбором, то оно почти наверняка эволюционировало так, чтобы скрывать реальность. Оно докладывает только о приспособленности.

В 1543 году посмертно был опубликован труд Коперника De revolutionibus orbium coelestium («О вращении небесных сфер»). В нем ученый предполагал, как и Аристарх до него, что Земля и прочие планеты вращаются вокруг солнца. Галилей посмотрел в телескоп и увидел доказательства этой теории – луны, вращающиеся вокруг Юпитера, и Венеру, меняющую фазы, как наша Луна. Церковь выступила против этой теории, и в 1633 году Галилея судили за ересь, за то, что дерзнул «излагать, защищать и выдавать за вероятное учение, признанное ложным и противным Святому Писанию». Галилея заставили отречься и приговорили к домашнему аресту до конца жизни. И только в 1922 году церковь признала свою ошибку.

Этой ошибке способствовали несколько факторов. Одним была вера в Великую цепь бытия – с Богом и совершенством небесных сфер вверху и человеком и несовершенством земного мира внизу, – которая хорошо согласовывалась с моделью Птолемея[32 - А.О. Лавджой «Великая цепь бытия»]. Но ключевым фактором было простое неправильное толкование нашего восприятия: церковь думала, что мы просто видим, что Земля никогда не двигается и является центром Вселенной.

Как отмечено в эпиграфе к этой книге, Галилей полагал, что мы неправильно толкуем наше восприятие и в других областях: «Я думаю, что вкусы, запахи, цвета и другие качества не более чем имена, принадлежащие тому объекту, который является их носителем, и обитают они только в нашем чувствилище. Если бы вдруг не стало живых существ, то все эти качества исчезли бы и обратились в ничто»[33 - Галилей Г. Пробирных дел мастер/пер. Ю.А. Данилова – Москва: Наука, 1987 г. – 272 с.]. Мы естественным образом думаем, что помидор все еще на месте – включая его вкус, запах и цвет – даже когда мы не смотрим. Галилео не согласен. Он утверждает, что помидор на месте, но не его вкус, запах и цвет – это атрибуты восприятия, а не реальности, поскольку она отделена от восприятия. Исчезнет сознание – исчезнут и они.

Но он думал, что сам помидор продолжит существовать, включая его плод, форму и местоположение. Эти атрибуты, утверждал он, мы видим в реальности. Большинство из нас согласились бы.

Но эволюция не согласна. В четвертой главе мы увидим, что эволюция путем естественного отбора подразумевает парадоксальную теорему: вероятность того, что мы видим реальность такой, какая она есть, равна нулю. Эта теорема применима не только ко вкусу, запаху и цвету, но также к форме, местоположению, массе и скорости – даже к пространству и времени. Мы не видим настоящей реальности. Реальность, побуждающая вас создавать опыт помидора, реальность, которая существует независимо от того, видите вы помидор или нет, совсем не похожа на то, что вы видите и пробуете.

Мы отвергли плоскую Землю и геоцентрическую Вселенную. Мы поняли, что наше восприятие ввело нас в заблуждение, и исправили свои ошибки. Это было нелегко. В процессе пошатнулись обыденная интуиция и церковные доктрины. Но эти исправления лишь разминка. Теперь мы должны выбросить за борт само пространство-время и все в нем.

Что мы за создания? Согласно эволюции, не те, что видят истинную реальность. И это оказывает сильное влияние на наши представления о связи между мозгом и сознанием. Если пространство и время существуют только в нашем восприятии, то как может нечто, существующее внутри пространства и времени, например нейроны и их активность, создавать наше сознание?

Понимание эволюции восприятия – важный шаг к пониманию того, кто мы есть, и происхождения нашего сознания.

Глава вторая. Красота. Соблазн генов

В будущем, я предвижу, откроется еще новое важное поле исследования. Психология будет прочно основана на новом фундаменте[3 - Цитируется по Дарвин Ч. Р. Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь/пер. К.А. Тимирязева, М.А. Мензбира, А.П. Павлова, И.А. Петровского – Москва: АСТ, 2017. – 608 с.].

    Чарльз Дарвин «Происхождение видов»

Хоть красота моя невелика,
Не нужно ей таких похвал цветистых.
Оценку красоте дают глаза
Того, кто пожелал купить ее,