Феникс

КЕРМИТ. Значит, ложь – способ сказать правду?

РУТГЕР. Я предпочитаю описывать это конструированием альтернативной реальности. Как в искусстве. Правда выходит из лжи, как жизнь выходит из смерти, а ненависть – из любви.

ДОРИС. Ненависть не выходит из любви. Любовь выходит из любви.

РУТГЕР. Это близорукий взгляд той, кто предпочитает фасолевый соус. В долгосрочной перспективе, как указывает Оскар Уайльд, ты неизбежно убиваешь то, что любишь. Мы непроизвольно спешим к противоположному, как лемминги – к обрыву и в океан.

(Пауза).

МОНА. Ты – еще один пугающий немецкий ублюдок, Рутгер, и ты это знаешь.

ДОРИС. Это всего лишь разговоры. На самом деле он белый и пушистый.

РУТГЕР. Чтобы проиллюстрировать мою точку зрения, возьмем мою жену, милейшую женщину, о какой можно только мечтать. Она глубоко озабочено соусом из авокадо и вышла за мужчину, который цитирует Ницше и защищает ложь. Жизнь – восхитительный парадокс, не так ли, дорогая моя?

ДОРИС. Да и нет.

РУТГЕР. Да и нет. Видите?

МОНА. Как вы двое могли сойтись?

ДОРИС. Это такая романтическая история. Мы встретились на собачьих бегах. Я уронила сумочку, и Рутгер поднял ее. Вот так судьба все решила за нас. Незадолго до этого мой первый муж погиб в результате несчастного случая, мне было очень одиноко, и внезапно рядом возник этот симпатичный мужчина с таким сексуальным европейским акцентом, который смотрел на меня самыми синими глазами на свете. Такой джентльмен. Его глаза просвечивали меня насквозь.

МОНА. Ты уверена, что его рука не побывала в твоей сумочке?

ДОРИС. Да. Но до того, как закончилась ночь, его рука побывала там, где быть ей не следовало. Рутгер такой шалунишка.

МИККИ. А как умер твой первый муж?

ДОРИС. Это действительно трагическая история. Его лягнула в голову лошадь на стоянке кафе-мороженого «Тейсти-Фриз». Сначала мы решили, что все обойдется, но позже он умер мгновенно, и упал лицом в тарелку с супом.

МОНА. Это ужасно, Дорис.

ДОРИС. Светлая сторона состояла в том, что я получила этот боулинг-центр. В бизнесе я никогда не разбиралась, так что Рутгер меня спас. Он спас боулинг-центр. Моя жизнь принадлежит ему.

РУТГЕР. Моя жена преувеличивает. Это часть ее обаяния.

МОНА. У тебя тоже достаточно обаяния, сладенький, пусть и жутковатого, до мурашек по коже, свойственного европейцам.

РУТГЕР. Некоторые думают, что у немцев обаяния нет.

ДОРИС. О, это совершеннейшая неправда. Рутгер – самый обаятельный мужчина, встреченный мною за всю мою жизнь. Он такой утонченный и такой умный. Он – как принц.

КЕРМИТ. Коронованный принц боулинга.

МОНА. Да, по части шаров[2 - Английское слово balls, в том числе, «шары» и «яйца». Скорее всего, Мона о втором.] у него проблем нет.

(МОНА пьет. КЕРМИТ смотрит на нее).

6

(ТАНЯ и РЕЙ, последние в боулинг-центре, поздний вечер).

ТАНЯ. Маленькой девочкой я забиралась на эвкалипты в нашем дворе и прикидывалась, будто я – коала и ем листья. У них был привкус ментола. Отец называл меня маленькой обезьянкой, потому что я постоянно сидела на дереве. Я отождествляю себя с эвкалиптами, потому что они тоже так легко воспламеняются. Поднеси к эвкалипту спичку, и он вспыхивает, как ракета. Все дело в масле под кожицей листьев. Я спускалась с эвкалиптов только днем, чтобы посмотреть Шоу Уоллеса и Ладмо по пятому каналу. Уоллес катал тележку с мороженым, а у Ладмо носил этот длиннющий галстук и длиннющий свитер, и они напоминали больших детей, изображающих Эрни Ковача и Бастера Китона. Я так любила Уоллеса и Ладмо, что назвала в их честь мои груди.

РЕЙ. Хорошо. Очень интересно. (Пауза). И какая Уоллес?

ТАНЯ. Они менялись. (Пауза). При жизни матери мы с отцом были ближе. Теперь он только пьет, курит, играет на пианино, учит бедных деток играть на аккордеоне, учиться играть на котором ребенку ну совершенно не нужно. Только не обижайся. Мой отец говорит, что вся жизнь – или школа игры на аккордеоне, или боулинг.

РЕЙ. Это не так. Есть еще собачьи бега.

ТАНЯ. Он не ходит на собачьи бега. Говорит, что отождествляет себя с зайцем. И, разумеется, Дыра-в-скале.

РЕЙ. Что?

ТАНЯ. Мы раньше часто поднимались к Дыре-в-скале. Это действительно большая дыра. В скале. Однажды я забралась в нее и застряла. Нам был такой большой округлый выступ, вроде сиськи, и я застряла на соске. Не могла ни подняться выше, ни спуститься вниз.

РЕЙ. И что ты сделала?

ТАНЯ. Просто висела там. Висела целую вечность. На самом деле я до сих пор там вишу. Такая, по моим ощущениям, у меня жизнь.

РЕЙ. Твоя жизнь – висение на соске большой каменной сиськи, в которой проделана дыра?

ТАНЯ. А твоя – нет?

РЕЙ. Нет. Я – из Кливленда.

ТАНЯ. Именно в этом проблема. Все здесь из Кливленда.

РЕЙ. За исключением Микки. Он из Швейцарии.

ТАНЯ. Нет, я о том, что Финикс – это такое очень новое место, и все сюда приезжают, из Кливленда, из Чикаго, из Нью-Джерси, откуда-то еще, и все здесь новенькое, все эти ряды домов с пастельной раскраской, только что здесь была пустыня, а минутой позже – тысяча розовых и голубых домов, построенных из дерьма. Все эти дома выстроены из дерьма.

РЕЙ. Прогресс не остановить.

ТАНЯ. Почему? Почему не сказать, хватит? Ни шагу дальше. Потому что рано или поздно прогресс становится практически неотличимым от убийства.

РЕЙ. Прогресс – не убийство. Убийство – это убийство. Прогресс всего лишь, ты понимаешь, пластмассовые вилки и атомные бомбы.

ТАНЯ. Настанет день, когда нам придется за это заплатить. Потому что коренные жители никуда не делись, те, которым принадлежало это место. Скорпионы, тарантулы, гремучие змеи, черные вдовы по-прежнему здесь, под поверхностью, выжидают момент, чтобы вернуться и укусить нам зад. Меня эта мысль утешает, но не так, чтобы очень. (Пауза). На что ты, черт побери, уставился?

РЕЙ. Извини. У тебя очень красивая грудь.

ТАНЯ. Благодарю. Я вырастила ее сама. (Пауза. Он целует ее). А вот это совсем неуместно.

РЕЙ. А потому особенно приятно.

(Целует ее вновь).