Рыбак на озере тьмы

ГРАФИНЯ. Я не хотела тебе отказывать. Я любила тебя. Я всегда любила тебя. Думаешь, мне было легко держать это в себе, когда моя сестра долгие месяцы днем и ночью тараторила только о тебе?

(ЛЬВУ удается оторвать ЛИЗУ от СОНИ).

ТОЛСТОЙ. Лиза все-таки поняла.

ЛИЗА. Я покончу с собой. Суну голову под мельничный жернов, чтобы ее раздавило.

СОНЯ. Сможешь ты это сделать после свадьбы?

ЛИЗА. Я тебя проклинаю. Я проклинаю вас обоих и вашу женитьбу. (Плюет перед ними на землю, рисует в воздухе крест). Ваша женитьба плохо закончится.

СОНЯ. Все заканчивается плохо. За исключением Девятой симфонии Бетховена. И перестань плевать на ковер. Ты выросла среди верблюдов?

ЛИЗА. О-О-О-О-О! О-О-О-О-О-О-О! МЕНЯ СЕЙЧАС ВЫРВЕТ! МАМЕНЬКА! МАМЕНЬКА! (Она убегает, зажав рот. Рвет ее за сценой. Слышны соответствующие звуки).

СОНЯ. Вам придется за это заплатить. Вы понимаете, Лео?

ЛЕВ. Вы сказали «да». Я до сих пор не могу поверить, что вы сказали «да».

СОНЯ. Разумеется, я сказала «да». Или вы думаете, я допустила бы, чтобы моя сестра вышла за такого человека? Как бы я смогла с этим жить?

ЛЕВ. Ох, Соня! (Подбегает к ней, страстно целует).

СОНЯ. Придержите лошадей, граф. Мы еще не женаты.

ЛЕВ. Я не могу ждать.

СОНЯ (ей удается вырваться из его объятий). Я пошлю слуг, чтобы они привели вам козу.

(Убегает. ЛЕВ бросается за ней, передумывает, идет к письменному столу, достает из ящиков дневники).

ГРИФИНЯ. Тебе так хотелось затащить меня в постель, что ты едва выдержал неделю между предложением руки и свадьбой. Если бы я позволила, ты бы овладел мною на этом диване.

ТОЛСТОЙ. И что? Диван был очень удобным.

(СОНЯ возвращается, определенно разочарованная тем, что ЛЕВ не бросился в погоню, садится на диван).

ГРАФИНЯ. А потом, когда мы наконец-то пережили крики и заламывание рук Лизы и маменьки, и я думала, что начинается наша счастливая совместная жизнь, ты дал мне свои дневники, чтобы я их прочитала.

СОНЯ. Что ты делаешь, Лев? Что это у тебя?

ЛЕВ (сгибается под тяжестью дневников). Соня, я считаю, что мы должны говорить друг дружке только правду, если хотим жить вместе долго и счастливо.

СОНЯ. Конечно, Лев. Я с тобой полностью согласна.

ЛЕВ. У нас не должно быть никаких секретов. Поэтому я хочу, чтобы ты прочитала мои дневники. (Вываливает груду ей на колени).

СОНЯ. Твои дневники?

ЛЕВ. Для того, чтобы знать, какой я сейчас, ты должна понимать, каким я был.

СОНЯ. Ох, Лев, для меня это так много значит. Ты доверяешь мне свои сокровенные мысли и мечты. Я прочитаю все с величайшей радостью и благоговением, обещаю тебе. Открывает один дневник и начинает листать.

ГРАФИНЯ. Все человеческие взаимоотношения с самого начала несут в себе зернышко неизбежного конца. Зернышко нашего уничтожения мы посадили этими дневниками.

СОНЯ (читает). Сегодня работал над романом, изучал татарский язык, поупражнялся в джигитовке, проиграл в карты восемьсот рублей, потом поехал в Пятигорск и переспал с крестьянкой. Блондинкой с большой красивой грудью и зелеными глазами.

ТОЛСТОЙ. Не может быть настоящей любви без абсолютной честности.

СОНЯ (читает). Вчера вновь побывал в борделе Севастополя. Рыжеволосая девица с мощными бедрами и остроконечными сосками, которые мне так нравилось сосать. Сегодня совокуплялся с двумя украинками-сестрами на сеновале. У одной были на удивление густые лобковые волосы.

ТОЛСТОЙ. Именно правда освобождает нас и дарует двум человеческим существам возможность любить.

СОНЯ (читает). Думаю, опять подхватил триппер. В борделе в Казани, от косоглазой румынки, которая скакала, как норовистая кобыла.

ГРАФИНЯ. Как ты мог дать мне эти дневники? Как мог это сделать?

ТОЛСТОЙ. Тебе предстояло стать моей женой.

ГРАФИНЯ. Тебе было за тридцать. Мне – восемнадцать. Я была невинна, как котенок. Ты попросил моей руки, а через три дня передал мне толстую стопку своих дневников, в которых в мельчайших подробностях расписывал свои совокупления с крестьянками в стогах сена, визиты в бордели и венерические заболевания, ожидая, что это поможет нам в нашей совместной жизни?

ТОЛСТОЙ. Я думал, если ты будешь знать обо мне все, в долгосрочной перспективе это самое лучшее.

ГРАФИНЯ. Что ж, теперь мы в конце долгого пути, по-прежнему вместе и впереди маячит финишная черта. Ты по-прежнему думаешь, что это было самое лучшее? Ты по-прежнему думаешь, что самое лучшее – это позволить невинной девушке прочитать про твои совокупления с косоглазой румынкой, которая скакала, как норовистая кобыла.

ТОЛСТОЙ. Секреты отравляют любовь.

ГРАФИНЯ. А правда ее убивает.

ЛЕВ. Я надеюсь, Соня, мои дневники не слишком шокировали тебя.

СОНЯ. Что ж, я полагаю… Я полагаю, молодые мужчины ходят в такие места. И делают такое. До свадьбы. Я полагаю, что понимаю это, а если не могу понять, по меньшей мере, ценю твою честность.

ЛЕВ. Спасибо, Соня. Для меня это так много значит.

СОНЯ. Но эта крестьянка. Аксинья. Ты исписал сотни страниц о ней, о ее груди, бедрах, ягодицах, о звуках, которые она издает, когда ты… занимаешься с ней этим делом, о ребенке, которого ты зачал…

ЛЕВ. Я полагал бесчестным скрывать такое от моей жены, учитывая, что девушка по-прежнему работает в доме.

СОНЯ. Она по-прежнему работает в твоем доме?

ЛЕВ. Конечно. А где еще ей быть?

СОНЯ. Ты ожидаешь, что я буду жить в одном доме с этой женщиной?

ЛЕВ. Кем я буду выглядеть, если выгоню ее?

СОНЯ. Кем выглядит тот, кто все время прелюбодействует в борделях, а в коровнике заваливает на сено молочниц?