Маскарад в замке призраков / Masquerade at Haunted Castle

Моя жизнь в искусстве

ОЛЬГА. Во время учебы в Московском художественном театре я играла Офелию в монастырской сцене, и Станиславский ушел до того, как успел поделиться с нами впечатлениями, потому что в тот вечер у него был спектакль «Дядя Ваня». Но мне очень хотелось узнать, что он думает о моей игре, а потому, собравшись с духом, я постучалась в его гримерную. О привычке Станиславского раздеваться после спектакля практически догола и сидеть в кресле, покуривая сигару, мне никто не сказал. (ОЛЬГА стучится в дверь). Позволите войти?

(Свет падает на Станиславского, который сидит в кресле, практически голый, и курит сигару).

СТАНИСЛАВСКИЙ. Да? Кто это?

ОЛЬГА. Ольга, сударь. Сегодня днем я играла Офелию. Уделите мне минутку?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Конечно. Заходите.

ОЛЬГА (входит). Извините, что потревожила вас. (Видит его, застывает). Ой! Ой, я… Прошу извинить меня, сударь. Я понятия не имела, что вы…

СТАНИСЛАВСКИЙ. Все нормально, дорогая. Вы меня нисколько не смущаете. Актер никогда не должен стесняться своего инструмента. Как о чем вы хотели поговорить?

ОЛЬГА. Я могу прийти завтра, если…

СТАНИСЛАВСКИЙ. Чуть. Так в чем дело?

ОЛЬГА. Э… Я забыла.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Что-то насчет Офелии?

ОЛЬГА. Ох, Офелии. Да. Мне просто интересно, что вы подумали о моей игре.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Что очевидно, вы – прекрасный ребенок. Это никогда не помешает. Вы определенно умненькая. Говорите четко, произносите текст с душой. И, похоже, понимаете, что говорите. В спектаклях по пьесам Шекспира с актерами зачастую та же история, что с певцами в итальянских операх. Они поют, не зная итальянского. А вы как раз демонстрируете истинные чувства. Хотя нет у меня полной уверенности насчет чего.

ОЛЬГА. Видите ли, я старалась…

СТАНИСЛАВСКИЙ. Господи, нет, не объясняйте. Объяснять свое выступление все равно, что объяснять анекдот. Ничего не получится.

ОЛЬГА. А как получится? Пожалуйста, скажите мне, я очень хочу знать.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Это правильный подход. Хотите сигару?

ОЛЬГА. Нет, благодарю.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Жизнь в искусстве – трудная жизнь, для женщины, думаю, еще труднее. В моей юности актриса считалась проституткой с претензиями на благородство. Элеонора Дузе говорила, что человек может выходить на сцену совершенно голым, но в театре везде гвозди, поэтому я рекомендую, как минимум, туфли на толстой подошве. А теперь я забыл, о чем мы говорили.

ОЛЬГА. Офелия.

СТАНИСЛАВСКИЙ. Да. Точно. Ваша Офелия на самом деле совсем неплоха, и в отличие от многих красавиц вы в разные моменты прекрасны по-разному, не прикладывая к этому усилий. Это, по большей части, идет изнутри, и такому никто научить вас не сможет. Вы удерживали внимание, иногда даже рвали сердце. Ваша игра не оставляла сомнений в том, что Гамлет любит Офелию. Да и кто устоял бы, не полюбил ее. Однако…

ОЛЬГА. Однако?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Человеческое существо – это палимпсест. Или луковица. Нет, палимпсест пахнет лучше. Да только лук заставляет плакать, как, собственно, и театр, на сцене и вне ее. В любом случае, у персонажа должны быть слои, чтобы действительно выглядеть живым. В том слое, который вы играете, мы видим ее глубокую любовь к Гамлету, огорчение его поведением, вину в том, что ее попросили помочь шпионить за ним. Все это хорошо. Но вы должны найти более глубокие слои.

ОЛЬГА. Что это за слои?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Вы узнаете, когда найдете их.

ОЛЬГА. Но как мне их найти?

СТАНИСЛАВСКИЙ. Если вы в достаточной мере обнажитесь в своей душе, тогда обязательно их найдете. Сознание – мерцающий огонек в океане окружающей тьмы. Большинство из нас погружены в различные слои под поверхностью, что относиться и к персонажам, которых мы играем. Мы даже не знаем, что чувствуем, большую часть того, что чувствуем, или мы знаем, что чувствуем, но не знаем, почему. Когда в какой-то момент напряжения что-то прорывается на поверхность, мы удивлены, даже ужасаемся. Кто это сказал? Кто сделал? Не мог быть я. Но все так. Это была личность, заключенная внутри тебя, которая на самом деле ты. Личность, которую ты принимаешь за себя, на самом деле всего лишь маска, плавающая на поверхности океана. Творчество актера – это поиск чего-то, утерянного тобой или попытка вызвать в сознании что-то такое, чего никак не удается вспомнить. И добраться до этого можно лишь перестав слишком стараться. Эти моменты искренности такие мимолетные. Мы неожиданно наталкиваемся на них, а потом они исчезают. И не стоит ожидать повторения великого момента на следующий день. Ты сыграешь только так, как сможешь. Требуется так много честности, так много мужества, так много смирения, чтобы не пытаться играть одно и то же вечер за вечером, подкармливая свое жалкое эго воспоминаниями о том, каким прекрасным ты был в прошлый вторник. Снова и снова ты должен находить мужество играть свою роль, как не играл раньше. Я ищу это мужество каждый вечер. Поэтому… Я желаю вам честной борьбы. Вас ждет много страданий, но, подозреваю, все для вас закончится хорошо. Просто помните – важно то, что находится под маской. И если есть сомнения, доверяйте пьесе. Всегда доверяйте пьесе. Так где, черт побери, мои брюки?

(Свет, падающий на СТАНИСЛАВСКОГО, меркнет и гаснет полностью).

3

Корова Шаляпина

ОЛЬГА. Потом пришла война, после нее революция. Условия были ужасными. Моего ребенка и меня спасло от голода лишь молоко, которое давала корова великого оперного певца Федора Шаляпина. (ШАЛЯПИН поет арию из сцены смерти второй картины четвертого действия оперы Мусоргского «Борис Годунов». На голос накладывается мычание коровы). После долгих раздумий я решила, что наилучший вариант для меня и моего ребенка – уехать в Германию и стать частью набирающего силу немецкого кинопроизводства. Но для отъезда требовалось разрешение советского государства. Вот так я впервые встретилась с товарищем Берией.

(Ария заканчивается эмоциональным муму-му и свет зажигается в довольно обшарпанном кабинете Лаврентия Берии, молодого сотрудника службы безопасности, который подходит к проигрывателю и снимает пластинку с записью арии Шаляпина).

БЕРИЯ. Итак, вы хотите покинуть страну и удрать в Германию.

ОЛЬГА. О, нет. Я смотрю на все это под другим углом. Я – актриса. В Германии сейчас творят что-то удивительное в театре и кинематографе, вот я хочу принять в этом участие.

БЕРИЯ. То есть вы не думаете, что мы творим удивительное здесь, в вашей родной стране?

ОЛЬГА. Конечно, думаю. Хочу сказать, я уверена, кто-то творит. Я работала со Станиславским. Но я просто… Я так восхищена немецким кинематографом и театром, что подумала…

БЕРИЯ. Так вы говорите на немецком…

ОЛЬГА. Мой немецкий оставляет желать лучшего, но да, говорю. Более-менее. Раньше мы иногда говорили на немецком за обеденным столом. Моя семья из Германии.

БЕРИЯ. Но есть вы не русская?

ОЛЬГА. Разумеется, я русская. Я русская, чья семья имеет немецкие корни, и, сохраняя некоторые традиции, мы иногда говорили на немецком во время ужина. Но я хочу поехать в Германию, чтобы отточить мое артистическое мастерство. Конечно же, это не…

БЕРИЯ. Вы понимаете, что никуда не сможете уехать без нашего разрешения.

ОЛЬГА. Поэтому я здесь.

БЕРИЯ. И в ваших глазах я – всего лишь мелкий чиновник, временное препятствие, мешающее реализации ваших буржуазных честолюбивых замыслов.

ОЛЬГА. Нет, совсем нет. Просто я…

БЕРИЯ. Я – мелкий чиновник, на данный момент. Но я – мелкий чиновник, который сейчас обладает над вами абсолютной властью. Вы это понимаете?

ОЛЬГА. Я хочу играть. Хочу быть актрисой.

БЕРИЯ. И вы не хотите играть в хороших, благородных советских спектаклях и фильмах о тракторах? Так?

ОЛЬГА. Я ничего не имею против спектаклей о тракторах. Я просто думаю, что не буду хорошо смотреться в спектаклях о тракторах.

БЕРИЯ. В спектаклях о тракторах никто хорошо не смотрится. Речь не об этом. У вас есть брат по имени Лев, так?