Осень на краю света

– Тарас Хунько называется, – ответил Кабан.

– Местный новый русский с Украины, – подхватил Митяй. – У него с той стороны деревни птицеферма. Мимо проходишь, воняет, эта, так, что глаза режет. А сам он сюда приехал в начале девяностых. Молоком барыжил. Потом поднялся, начал курями-яйцами торговать. Сука, эта, каких поискать.

– Выпьем, – напомнил Кабан.

Стаканы врезались друг в друга, хрустнули, упруго изогнув кромки. Водка обожгла, скособочила, застряла в горле, где-то чуть пониже кадыка.

– Курва, – просипел Кабан, моргая заслезившимися глазами.

– А ты что хотел за сорок пять рублей? – свистящим шепотом поинтересовался Митяй.

– Многих в лихие годы водка покосит, – сказал отец Димитрий, подхватив со стола яблоко.

– Точно, – согласился Кабан, выуживая огурец.

– А как не пить? Ты, отец, эта, сам видишь, как живем. Как собаки! Жизни не стало. Работы нету.

– А что ты умеешь?

– Да я что угодно! – Митяй возбужденно вскочил с бревна. – Я и плотник, и сантехник, и автослесарь. Мне что хошь скажи – я никогда от работы не отказывался.

Ветер набросился на деревья, несколько листьев, кружась, опустились на стол, один – прямо в стакан Кабана. Тот хотел было вытащить, потянулся, но почему-то передумал. Солнце рассыпалось бликами на округлостях бутылки. С креста церкви сорвалась ворона, понеслась через поле в сторону детского дома, протяжно каркая.

– Я, эта, сто профессий имею, если на то пошло, – невнятно закончил Митяй, прикуривая.

– К Хуньке наймись, курей пасти, – поддел Кабан.

После принятой водки лицо его раскраснелось, на лбу выступил пот. Он расстегнул молнию, под курткой оказалась засаленная тельняшка с растянутым воротом, из-под которого виднелся край какой-то татуировки.

– Хунька – падла, я у него работал как-то. – Глаза Митяя зло заблестели. – Он меня на бабло серьезное кинул.

– А с чего ты решил, что это были люди вашего Хуньки? – спросил отец Димитрий.

Он тоже поднялся, отряхнул шинель и, выудив из пачки «Приму», покатал меж пальцев. Митяй с готовностью подставил горящую зажигалку.

– Разве священники курят? – удивился Кабан.

– Нет.

– А как же ты…?

– Грешен.

Солнце грело все ощутимее. От пожухлой, мятой травы на склоне поднимался пар. Вода в ручье на фоне желтеющих камышей казалась черной. Запахло сеном.

– Так значит, узнал людей? – снова спросил отец Димитрий.

– Эта, вроде бы, – вдруг засомневался Митяй. – Темнело уже, так? Но кажись, его амбалы, эта…

– А ты просто смотрел? – Кабан сплюнул.

– Нет! Достал, эта, шашку и всех порубал! – огрызнулся Митяй.

– Очко сыграло?

– А ты чего меня подкалываешь? – обиделся Митяй. – Мне не в падлу вступиться. Сам знаешь. Эта… Я тогда с Петрухой от бригады с Калуги вдвоем отбился, понял?

– С каким Петрухой? – поднял бровь отец Димитрий.

– Был тут товарищ один, Петруха, автосервис у него был, – сказал Митяй, снова присаживаясь. – Вот я у него, эта, два года работал, машины чинил. Ну и, эта, приехали с Калуги братки, хотели крышевать. Мы их тогда так отмудохали, что больше, эта, не приезжали. А Петруха потом спился и помер…

– Хороший человек был, – скупо кивнул Кабан.

– Само собой, – согласился отец Димитрий.

– Чего само собой?

– Среди алкоголиков сволочей не бывает.

– Почему так считаешь? – удивился Кабан.

– Они промеж вами не задерживаются. Либо в могилу, либо в трезвую жизнь. Вы, Божьей милостью, держитесь только на человеческом сочувствии. А к сволочам какое сочувствие?

– Думаешь, мне много сочувствия перепадает? – враз насупился, помрачнел Кабан.

– Да уж побольше, чем вашему Хуньке. Тебя люди из сугроба зимой поднимут и пусть пинками, но домой проводят. А его?

– Обоссут еще сверху, чтобы примерз крепче, – прохихикал Митяй.

– Я бы поднял, – заявил Кабан.

– Потому и тебя поднимают, парень. И в магазине водку в долг отпускают, когда загибаешься. Понял мысль?

– Я никому ничего плохого не сделал – вот почему!

– За это и жив пока еще. Несмотря на всю эту мерзость, – указал отец Димитрий на бутылку.

– Еще? – тут же отреагировал Митяй, дернувшись к столу.

– Наливай!

– Вот! – поднял палец Кабан. – Все пьют.

– Все пьют, да не все выпивают, – промурлыкал себе под нос Митяй. – Давай, эта, мужики, за нас с вами, за хрен с ними. И чтобы у нас, эта, все было и ничего нам за это не было. Не ради пьянства окаянного…

– Ты на следующие тосты оставь! – попросил Кабан.

– Короче – дернули!