Свобода воли. Иллюзия или возможность
Первооткрывателями феномена автономной работы полушарий были нейропсихологи М. Газзанига, Р. Сперри и Дж. Боген. С начала 60-х они наблюдали за поведением пациентов, которые прошли операцию по рассечению мозолистого тела, сплетения нервных волокон, образующих прямую связь между правым и левым полушариями. Эта операция называется каллозотомией. Каллозотомия использовалась в качестве средства борьбы с тяжелыми формами эпилепсии. Она позволяла локализовать эпилептические симптомы в одной части мозга. Таким образом, в результате каллозотомии припадки эпилепсии обычно пропадали, а пациент после нескольких недель восстанавливался. Но восстановление, как выяснили Газзанига, Сперри и Боген, происходило только «с виду». Пациенты никогда не возвращались к исходному психологическому состоянию. Эксперименты Газзаниги и его коллег показали, что после операции полушария мозга начинали работать как два изолированных, автономных рациональных модуля. Оба полушария оказываются способны раздельно воспринимать и анализировать информацию, самостоятельно инициировать поведение. Между ними возможны разногласия и конфликты. Как это ни удивительно, сам пациент при этом как будто ничего не замечает. Не замечали раньше эти внутренние конфликты и исследователи[49]. Как такая серьезная дезинтеграция внутренних процессов могла оставаться незамеченной?
Избежать очевидных нестыковок и конфликтов помогала ориентация на косвенные внешние сигналы. Разделенные полушария мозга, не имея прямого канала сообщения, использовали косвенные сигналы, чтобы «общаться» друг с другом. Они ориентировались на внешние проявления работы соседнего полушария, такие как движения противоположной части тела или речь. Полушария вели себя как два различных, но близких человека, договорившиеся о полном согласии во всем: когда один что-то говорил (а поскольку речевые центры располагаются, как правило, только в левом полушарии, правое не может контролировать речь и участвовать в вербальных отчетах), другой внимательно слушал, когда один смеялся, другой делал вид, что тоже обнаруживал что-то смешное. При этом субъект вовсе не обращал на имевшуюся дезинтеграцию внимания и вел себя так, как будто после операции в его внутренней жизни ничего не изменилось. Обнаружить патологию удалось только с помощью хитроумных экспериментов, которые и провели нейропсихологи. Один из экспериментов был построен следующим образом.
Известно, что на левых половинах сетчаток каждого глаза (воспринимающих, соответственно, объекты из правой половины зрительного поля) есть области, передающие информацию только левому полушарию головного мозга. На правых же половинах сетчаток (воспринимающих объекты слева) есть области, связанные только лишь с правым полушарием. В описываемом эксперименте пациенту с разделенными полушариями демонстрируют две картинки, расположенные так, чтобы каждое из полушарий получало данные лишь об одной из них. К примеру, изображение лапы цыпленка располагают справа под таким углом, чтобы информация о нем обрабатывалась только левым полушарием, а картинку с заснеженным пейзажем размещают слева так, что его «видит» только правое полушарие. После этого пациенту предлагают выбрать из набора других картинок те, которые ассоциативно связаны с начальным образом.
Пациент правой рукой выбирает цыпленка, а левой – лопату. (Лопата в данном случае – правильная ассоциация со снежным пейзажем.) Руководитель эксперимента просит пациента обосновать свой выбор. Пациент отвечает: «Все очень просто. Цыпленок ассоциируется с лапой цыпленка. А лопата нужна, чтобы чистить курятник». Интересно, что левое полушарие, обнаруживая поведение левой руки (управляемой правым полушарием), пытается интерпретировать его, используя ту информацию, которая в ходе эксперимента была доступна именно ему, левому полушарию, не используя информацию, которая была доступна правому, и даже не предполагая, что реакция левой руки могла быть обусловлена чем-то другим. Учитывая, что пациент осведомлен о прошедшей операции и имеет достаточное представление о ее последствиях, гораздо логичней был бы другой ответ: «Я не знаю причины выбора лопаты. Возможно, какая-то другая информация была передана моему второму, изолированному полушарию». Удивительно, но никто из пациентов не приходит к такому выводу. Они даже не обнаруживают аномалию. Этот феномен стабильно проявляется и в других экспериментах с пациентами с разделенными полушариями.
В одном из них какую-нибудь команду, например команду «улыбайся», предъявляют из левой области визуального поля правому полушарию пациента. Пациент улыбается. Руководитель эксперимента просит объяснить причину улыбки. Пациент объясняет: «Вы, ребята, приходите и тестируете нас каждый месяц. Вот классная работка!» Если показать правому полушарию пациента команду «встань», пациент встанет и пойдет. Когда его спросят почему, он объяснит: «Хочу пойти в соседнюю комнату, взять колы». Подобные эксперименты всегда приводят к аналогичным результатам. Что это означает? Как это соотносится с приведенными выше рассуждениями о личности?
Пациенты с разделенными полушариями демонстрируют удивительную черту – способность присваивать и домысливать ментальные содержания. Они делают это абсолютно искренне, незаметно для себя. Они интерпретируют свое поведение как поведение единого рационального агента, при этом таковым, очевидно, не являясь. Они присваивают источник и причину поведения, которая абсолютно не прозрачна для них. Значит, у пациентов встроены соответствующие психические механизмы. Но если такие механизмы есть у пациентов с разделенными полушариями, эти механизмы должны присутствовать и у нормальных, здоровых людей. Тогда, вполне возможно, здоровые люди точно так же ассоциируют ментальные содержания и домысливают существование единого длящегося рационального агента. Эти механизмы интерпретируют работу разделенных, автономных когнитивных модулей здорового человека как работу одного целостного рационального субъекта и создают удобную, но фиктивную сущность – личность, главного героя нарратива. Таким образом люди решают практическую задачу идентификации для прогнозирования собственного и чужого поведения и кооперации с другими людьми.
Исследования пациентов с разделенными полушариями мозга и пациентов с диссоциативным расстройством личности позволяют прояснить механизмы интеграции личности, которые имеются у здоровых людей. Эти механизмы предполагают интерпретацию поведения, домысливание ментальных содержаний и ассоциацию их в кластеры, а также формирование из этих кластеров представления об идентичности личности. Ассоциация ментальных содержаний и формирование личности имеет сходство с постулированием теоретических ненаблюдаемых сущностей в естественных науках и созданием персонажей художественных произведений. Но отличается от них в том, что изобретателем личности является не рациональный агент, а система из связанных между собой когнитивных модулей мозга. Представить такое полифоническое решение поможет четвертая аналогия.
Аналогия 4. Голос Америки. Представьте радиостанцию, которая вещает новости на разных языках. Множество журналистов собирают информацию по всему миру. Сотни внештатных и штатных корреспондентов на местах интервьюируют экспертов, аналитиков, очевидцев событий. Собранную информацию они отправляют в офисы компании. Там десятки редакторов обрабатывают полученные сведения. Они сверяют полученные данные так, чтобы информация из одних источников подтверждалась информацией из других, уточняют детали, компонуют информацию по категориям, готовят тексты. Десятки радиоведущих озвучивают новостные сообщения, подавая их с соответствующим тоном и эмоциональной окраской. Звукорежиссеры и другие технические специалисты записывают аудиосообщения и транслируют их слушателям. Менеджеры обеспечивают работу всей инфраструктуры и задают основные направления политики радиостанции. Пусть весь этот комплекс называется «Голосом Америки».
У этого «Голоса» есть многие характеристики личности. Можно сказать, что у радиостанции есть память, чувства, предпочтения, надежды, таланты. «Голос Америки» тяготится воспоминаниями о вьетнамской войне, не любит коммунизм, но любит яблочный пирог, немного сентиментален. Это правда. Но справедливость всех этих характеристик не означает, что они персонифицированы в ком-то одном из членов команды «Голоса». Эти характеристики сближают всех, кто создает радиопрограмму. При этом ни один человек не знает всего того, что «знает» «Голос Америки», и ни один человек, наверное, не согласен со всем тем, что говорит «Голос Америки». Это просто условная линия консенсуса как для внешнего мира, так и для составных частей системы. Нечто подобное верно и в отношении личности. Личность представляет собой условную линию консенсуса для связанных, но автономных когнитивных процессов и модулей мозга. Ей приписываются собирательные общие характеристики, которыми не обладает ни один из процессов и модулей в отдельности[50].
C. Вымышленные мотивы и вымышленные агенты
Выше я показал, что психические механизмы ассоциации позволяют вполне произвольно объединять ментальные содержания в кластеры. Тем самым я стремился доказать, что определение личности – это не fait accompli, а непрекращающийся творческий процесс. Выше я также указал на существование механизмов ретроспективной атрибуции мотивов действий, домысливание ментальных содержаний. Так я хотел продемонстрировать, что многие атрибуты личности являются фантастическими. Но все эти выводы были основаны на аномальных случаях, на наблюдениях за пациентами с психическими дефектами. Можно ли делать экстраполяцию этих выводов на здоровых людей? Можно ли делать выводы о работе нормальной психики на основе наблюдений за ее нарушениями?
По моему мнению, нет оснований считать, что обнаруженные психические механизмы являются следствиями нарушений. Просто дефекты позволяют явным образом обнаружить механизмы функционирования нормальной психики. И тем не менее я согласен, что справедливость этих выводов для здоровой психики стоило бы подкрепить отдельно. И такая возможность существует. Это можно сделать с помощью примеров, которые приводит уже упомянутый выше профессор психологии Д. Вегнер в книге «Иллюзия свободной воли». Его примеры позволяют подтвердить, что ретроспективная атрибуция ментальных содержаний и их произвольная кластеризация являются стандартными механизмами здоровой психики.
a) Ретроспективная атрибуция ментальных содержаний
«Голодная Лиса пробралась в сад и на высокой ветке увидела сочную гроздь винограда. “Этого-то мне и надобно!” – воскликнула она, разбежалась и прыгнула один раз, другой, третий… но все бесполезно – до винограда никак не добраться. “Ах, так я и знала, зелен он еще!” – фыркнула Лиса себе в оправдание и заспешила прочь». Эта басня Эзопа отражает вполне типичную ситуацию: ретроспективную подмену намерений. Исходным мотивом персонажа басни была добыча лакомства, но, когда виноград оказался недоступным, лиса изменила свое отношение. Мотив достать «сочный виноград» сменило решение игнорировать «незрелый фрукт». Подобную подмену совершают и многие люди в повседневной жизни. Часто действие оказывается противоречащим исходным интенциям, а результат – ожиданиям. Но вместо того, чтобы признать расхождение, обнаружить противоречие и удивиться, человек просто меняет исходную диспозицию: «Что? Да именно это я и собирался сделать!» Известно, что актеры, сыгравшие роль литературного персонажа, склонны в дальнейшем разделять его позицию, даже если она противоречила их собственным изначальным установкам. А авторы эссе на заданную тему имеют склонность защищать основной тезис, даже если этот тезис им вначале казался ложным. Выходит, суждения личности о собственных предпочтениях и мотивах отчасти опираются скорее на объективные наблюдения за собственным поведением, чем на интроспекцию. Самыми яркими примерами таких ретроспективных интерпретаций собственных мотивов являются примеры с постгипнотическим внушением.
Люди, которые получили инструкции во время гипноза, после пробуждения часто выполняют эти инструкции. При этом они не помнят внушения, не знают настоящей причины собственных действий и придумывают самые невообразимые мотивы, чтобы объяснить свое неожиданное поведение. Во время одного из сеансов гипнотизер внушил женщине, что она должна взять книгу со стола и положить ее на полку. Пробудившись, она так и сделала. Когда женщину попросили объяснить ее действия, она сказала: «Не люблю я смотреть на разбросанные вещи; место для книг – на полке. Поэтому я и положила ее туда» [Wegner 2002, 149]. Можно предположить, что это стечение обстоятельств и что у женщины действительно были подобные желания еще до гипноза. Что ж, другой случай не оставляет сомнений в творческой природе ретроспективных объяснений. Гипнотизер внушает человеку абсурдное действие: он должен взять с окна цветочный горшок, обернуть его в ткань, положить на диван и поклониться горшку три раза. После пробуждения человек выполняет данную инструкцию. Какое же объяснение он может дать столь странному поведению? «Вы знаете, когда я очнулся и увидел, что там стоит цветочный горшок, я подумал, что, поскольку здесь довольно холодно, этот горшок лучше слегка согреть, иначе цветок погибнет. Поэтому я обернул его тканью. И потом я подумал, что, поскольку диван стоит как раз возле камина, хорошо бы положить цветок греться туда. И я поклонился потому, что остался доволен тем, насколько хорошая идея пришла мне в голову» [Ibid., 150]. К удивлению окружающих, сам человек не счел свои действия безумными, а определил их как вполне рациональные, ведь он смог дать им объяснение. Мне кажется, эти случаи дополняют аргумент в пользу творческого ретроспективного редактирования мотивов.
Аналогичным образом, пожалуй, можно дополнить аргумент в пользу произвольной кластеризации ментальных содержаний.
b) Атрибуция ментальных содержаний виртуальным агентам
Американский актер и радиоведущий Эдгар Берген стал популярным в 30–40-х гг. в первую очередь как чревовещатель с куклой Чарли Маккарти. Случай из его жизни позволяет предположить, что он настолько сжился с образом куклы, что искренне приписывал ей часть своих ментальных содержаний. Однажды гость зашел в комнату к Бергену и обнаружил, что тот не репетирует, а самым настоящим образом разговаривает со своей куклой. Берген задавал Чарли философские вопросы, а Чарли отвечал с сократической мудростью. Увидев гостя, Берген смутился, покраснел и сказал, что у него сейчас состоялась удивительно интересная беседа. На что гость заметил, что Берген вел эту беседу сам с собой. «Наверное, в конечном счете так и было, – ответил Берген, – но я задаю Чарли вопросы, а он отвечает. У меня нет ни малейшей догадки, что он скажет в следующий момент, и я поражен его проницательностью»[51]. Возможно, этот случай – голливудский миф. Но мне кажется, что он вполне реалистичен, учитывая творческий талант и развитое воображение актера. Но если читателю трудно поверить в его правдоподобие или если этот пример кажется ему признаком душевной болезни, стоит просто представить на месте Э. Бергена ребенка. Тогда такое поведение должно перестать быть аномалией. Дети часто воображают подобных собеседников. И в современной психологии это считается признаком становления здоровой психики.
Исследования показывают, что примерно 65 % детей имеют воображаемых друзей [Klausen, Passman 2006, 349]. Воображаемый друг – это существо, придуманное ребенком, с которым ребенок регулярно общается. Такими друзьями могут быть невидимые существа, одушевленные в воображении ребенка предметы (в том числе игрушки), а также вымышленные агенты, роль которых разыгрывает сам ребенок. Систематические исследования этого феномена психологами начались в конце XX в. И теперь есть даже основания говорить о появлении нового поля научных исследований [Klausen, Passman 2006].
Изначально наличие вымышленных друзей исследователи интерпретировали как отклонение от нормы. Одни психологи считали, что их присутствие свидетельствует о патологической неспособности ребенка отличать вымысел от реальности, иногда – о психической болезни или неблагоприятных обстоятельствах воспитания. Другие, напротив, полагали, что этот феномен свидетельствует о необычайной одаренности детей, служит показателем особых творческих способностей. Одним из первых, кто счел наличие вымышленных друзей этапом нормального психического развития, был швейцарский психолог Ж. Пиаже. Он сделал вывод, что общение с вымышленными друзьями служит транзитной стадией развития языковых способностей (от внутренней речи – self-talk – к социальным коммуникациям). Впоследствии мнение о том, что наличие в раннем возрасте воображаемых друзей является нормой развития личности, закрепилось. В частности, его придерживается М. Тейлор, профессор психологии из Университета Орегона, посвятившая феномену воображаемых друзей монографию [Taylor 1999]. Она приводит следующие случаи в качестве примеров работы здоровой детской психики.
Одна 4-летняя девочка, участвовавшая в исследовании, рассказала о том, что дружит с двумя невидимыми птичками по имени Натси и Натси, которые живут на дереве за окном ее спальни. По словам девочки, у двух Натси цветные перья, они 30 см ростом и постоянно болтают. О двух птичках знали даже родители. Более того, Нат-си были фактически домашними питомцами. Когда семья выезжала куда-то, птички ехали на крыше машины; когда все садились за стол, птичкам оставляли место. И все вместе смеялись их глупым выходкам. Спустя два года девочка все еще помнила про своих питомцев, и ее мама рассказывала, что они иногда садились с дочкой и вспоминали птичек Натси и Натси [Ibid., 8–9].
Такое описание является характерным для случаев с вымышленными друзьями. Однако существует множество вариаций. Вымышленные персонажи могут принимать самые различные формы и воплощения. У некоторых детей есть вымышленные копии их реальных друзей, у некоторых – это копия персонажа из фильма, другие одушевляют мягкие игрушки и даже обычные предметы. Так, у одного мальчика была длительная и бурная история отношений с комодом. Другие же «разыгрывают» вымышленных персонажей сами. Мама одной девочки сообщила, что ее дочка дружит с вымышленным существом по имени Applejack (Яблочный Пирожок). Когда психологи стали расспрашивать девочку, как часто она с ним играет, та стала недовольно возражать: «Это я, я и есть Applejack». Оказывается, мама не разобралась, что девочка не столько дружила с вымышленным героем, сколько иногда им была [Ibid., 15].
Наличие вымышленных друзей в детстве – это распространенное явление и признак нормального развития психики. Ни большое количество таких воображаемых друзей, ни многообразие их форм не являются симптомом отклонений. И существование таких «друзей» во взрослом возрасте также не обязательно является аномалией. Это подтверждает другое исследование М. Тейлор, посвященное отношениям между авторами художественных произведений и их персонажами [Taylor, Hodges, Kohanyi 2002–2003]. По мнению Тейлор, их отношения во многом схожи с отношениями между детьми и их воображаемыми друзьями.
Ключевое сходство в том, что воображаемые персонажи представляются в обоих случаях как автономные, самостоятельные агенты с собственными мыслями, чувствами и действиями. Эта их автономия выражается в непредсказуемости и неподконтрольности человеку их поведения. Дети часто жалуются, что их воображаемые друзья не ведут себя так, как они хотели бы: не делятся тем, что у них есть, не всегда появляются, когда им бы этого хотелось, или, наоборот, надоедают своим присутствием, разговаривают слишком громко, мешают. На подобную автономию вымышленных персонажей указывают также писатели. В интервью национальному общественному радио Джоан Роулинг, автор мирового бестселлера про Гарри Поттера, на вопрос о том, почему главный герой ее произведения мальчик, а не девочка, отвечала: «Спустя шесть месяцев после начала работы над романом я подумала, что я женщина, а он – мальчик. Но было уже слишком поздно, было слишком поздно делать из Гарри Генриетту. Он был для меня реален как мальчик, и, если бы я надела на него платье, это все равно был бы Гарри, только в женской одежде… Когда я пишу, я никогда не говорю, мол, “так, теперь мне нужен какой-то персонаж”. Как мои герои являются мне – это такой таинственный процесс, который никто толком не понимает. Они просто появляются» [цит. по: Ibid., 363].
Некоторые авторы «живут» со своими персонажами, беседуют, спорят. Иногда авторы даже вынуждены вести переговоры с героями об их судьбе в романе. Сара Парецки в интервью радио сообщала, что ей пришлось идти на уступки, когда по сюжету ее герой должен был попасть в тюрьму. Герой отказывался идти на это до тех пор, пока она не пообещала ему взамен настоящую любовь [Ibid., 363]. Подобные комментарии, признания наличия независимой и «свободной» воли у персонажей, встречаются у множества писателей и сценаристов. Среди них – Достоевский, Сартр, Пруст, Джеймс, Тарантино. Английский романист Э. М. Форстер так описывает процесс создания романа: «Герои появляются тогда, когда их пробуждаешь, но полные бунтовского духа. Из-за того, что у них так много общего с людьми, они пытаются, как мы, прожить собственную жизнь, и потому часто вступают в заговор против основного сюжета книги. Они “сбегают”, “выходят из-под контроля”: они – творения внутри творения, и часто не помещаются в него. Если им дать полную свободу, они раздерут книгу на куски, но если слишком сильно держать их в узде, они отомстят своей смертью и отравят ее своим гниением» [цит. по: Ibid., 364].
Описание Форстера показывает устойчивость иллюзии независимого существования персонажей. И является хорошим подтверждением нашей гипотезы о том, что здоровая психика может компоновать, кластеризовать ментальные содержания так, чтобы они образовывали нарративы. Если этот нарратив один, в результате его интерпретации появится единственный агент, если множество – агентов тоже будет множество. В любом случае за процессом индивидуации личности стоит творческий процесс. Приведенные примеры должны показать, что аналогии Деннета, представленные выше, релевантны по отношению к личности. Они подкрепляют гипотезу о том, что личность – это абстрактная сущность, некоторая удобная фикция, рождающаяся в ходе интерпретации нарратива. Эта гипотеза, в свою очередь, позволяет нам разрешить проблему, с которой мы начинали эту главу, – Проблему исчезающей личности.
Впрочем, можно было бы попытаться возразить: если личность – это фикция, и при этом, как утверждалось выше, личность необходима для реализации свободы воли и моральной ответственности, значит, свобода воли и моральная ответственность – тоже фикции? Это очень важное замечание, и я должен в заключение представить на него ответ. Да, я действительно считаю свободу воли и моральную ответственность в некотором смысле фикциями, но только в том смысле, в каком их обычно отстаивают сторонники субстанционального дуализма или агент-каузального либертарианства. Свобода воли и моральная ответственность, необходимые для рационализации существующих межличностных отношений, существуют реально. Референтами этих понятий служат объективно существующие абстрактные паттерны, которые, в свою очередь, являются неотъемлемой частью описания реальности. Свобода воли, моральная ответственность и личность – это фикции, но полезные фикции, место которым найдется в науках так же, как и понятиям «центр тяжести», «вектор движения» или «ген». Такой онтологии придерживается и Деннет, называя ее «умеренным реализмом» [Dennett 1991a, 30]. Однако наиболее емкое и запоминающееся название этой онтологической позиции дал профессор философии Кейптаунского университета Дон Росс. Он назвал ее «реализмом тропических лесов» [Ross 2000, 147].
VII. Итоги третьей главы
Событийный каузализм создает опасность для тождества личности и самого ее существования. Ее можно назвать Проблемой исчезающей личности. По мнению множества философов, существование и тождество личности являются условиями моральной ответственности. Но если событийный каузализм верен, то эти условия не соблюдаются, личность как бы «исчезает», и некому оказывается приписывать действие и ответственность за него. Препятствием для признания наличия свободы воли и ответственности также является противоречие между обыденными интуициями о свойствах личности и эмпирическими данными о том, как устроен человек и его мозг. Это препятствие можно обозначить, вслед за У. Селларсом, проблемой согласования «данности и научных взглядов» [Sellars 1991] в отношении личности и ее действий. Эта проблема была обнаружена уже философами Нового времени, на нее указывали Г. Лейбниц и Д. Юм. Современная разработка этой проблемы обнаруживается, в частности, у Д. Деннета. Он делает выводы о том, что рациональность, сознательность, самосознание и другие классические условия существования личности не могут быть полностью удовлетворены в принципе, а личности как конкретной, единой сущности не существует.