как нищенски и жалостно, как скучно все…
Стою курю в кальсонах, в майке трепаной;
от холода познабливает, сквознячком
рассохшиеся окна плоть подбадривают,
холодный чай плескаю в кружку, черный пью.
Вся жизнь, в одной квартире проведенная,
наваливается на плечи, долгая, –
и тени бродят и разочарованно
на сына смотрят. Мне б отсюда выбраться,
мне б в переезд за тридевять земель езжать…
И что меня тут держит, что не трогаюсь…
Другие в моем возрасте смирней, седей,
воспитывают внуков, во главе стола
глаза мозолить детям помещаются
и рассуждают веско в своей тупости,
уверенности – мне не подошла бы роль…
Насколько ж лучше жизнь моя презренная,
издерганная похотью и рвением
служить стране. Под этой битой внешностью
есть сердце молодое… Остается так,
как тридцать лет назад… возможно, сорок… да…
Освещение сцены меняется, и становится виден хор.
Берсентьев (обращается к хору)
Я думал: время мое прошло,
кончена жизнь моя,
а то, что осталось, не тяжело
будет дожить, в края
вечные намереваясь в путь
двинуть по холодку, –
не тут-то было: где повернуть,
усталому ходоку
нашлись развилки. Я с их камней
только и прочитал
проклятья тем, ктО
наяву, во сне
выборы выбирал,
взвешивая, что одна беда
против другой беды,
чтоб обе взять, чтобы ни стыда,
ни жалости – врозь следы.
Хор
СТРОФА 1
Ходит-бродит по стране
мать-гражданская-война –
пока тихо, как во сне,
только ждет свой час она.
Тропы тайные ее
круги узят, всё к жилью
ближе, ближе – вой, вытье,
страх собачий узнаю.