Объективная субъективность: психоаналитическая теория субъекта

Поэтому при всей симпатии к Марку Солмзу и нейропсихоанализу нельзя не согласиться с критическими замечаниями Рейчэл Бласс и Цви Кармеле о том, что даже в этом подходе при всей его важности есть опасные черты биологизаторского редуцирования, за которыми можно утратить самое ценное, что только есть в психоанализе, – внимание к человеческой субъективности.

Нейронаука, – пишут Бласс с Кармелем, – может поведать нам о биологии ума в процессе сна, мотивации, переживания аффектов, однако она ничего не сообщает нам об осмысленности этого биологического субстрата или же о том, как он может быть осмысленно понят и категоризирован. Ввиду того что психоанализ – это процесс и теория, движимая стремлением понять латентные смыслы и психические истины, которые определяют человеческую психику, выводы нейронауки оказываются нерелевантными для психоаналитических целей и практики[82 - Blass R. B., Carmeli Z. The case against neuropsychoanalysis. P. 34.].

В этом смысле нейропсихоаналитическая интерпретация Фрейда должна быть как минимум уравновешена герменевтическим подходом[83 - Habermas J. Knowledge and Human Interests / transl. by J.J. Shapiro. Boston: Beacon Press, 1971. P. 214–300.].

Несколько заключительных соображений

Моя попытка разобраться в вопросе научности психоанализа так и не вывела ни на какие научные прорывы, которые должны отбросить Фрейда на обочину истории. Наоборот, в последней четверти XX в. были сделаны открытия, подтверждающие основополагающие идеи психоанализа. Благодаря этим открытиям на наших глазах происходит сближение психоанализа как исследования человеческой субъективности с экспериментальной нейронаукой, изучающей материальный субстрат этой субъективности.

Поиск причин неприятия Фрейда, помимо банальной озабоченности статусом со стороны ряда неуверенно себя чувствующих коллег, вывел меня на крайне специфическое мировоззрение, представляющее собой вариацию на тему вульгарного материализма и биологизаторства. Это новое технологизированное варварство, которое отрицает собственно человеческое измерение человека и видит в этом свою великую добродетель и знак превосходства над менее продвинутыми современниками.

Психоанализ, безусловно, должен сближаться с экспериментальной наукой. Но должен он одновременно и понимать причины своего неприятия адептами натурализма из числа строгих наук и их гуманитарных последователей. Понимать особенность своего взгляда на человека как достоинство, которое стоит защищать во имя человеческого духа и человеческой свободы.

Глава II

Нейропсихоанализ и его концептуальные проблемы[84 - Эта глава основана на статье: Узланер Д. Нейропсихоанализ и его концептуальные проблемы // Социология власти. 2020. Т. 32. № 2. С. 48–72.]

Предыдущая глава закончилась осторожной критикой в адрес нейропсихоанализа, связанной, в частности, с его недостаточным вниманием к специфике и уникальности человеческой субъективности. Задача данной главы – продолжить размышления в этом направлении.

В последние десятилетия благодаря значительным успехам нейронаук – в том числе успехам в медийном пространстве – приставка «нейро-» стала чуть ли не обязательным дополнением практически любой дисциплины: появились нейрофилософия, нейроправо, нейроэкономика и даже нейротеология. Обилие подобных нейроначинаний не всегда вызывает восторг и умиление. Эта увлеченность нейро- уже неоднократно подвергалась обстоятельной и достаточно разумной критике со стороны скептически настроенных исследователей, так называемых нейроскептиков[85 - Bennett M.R., Hacker P.M.S. Philosophical Foundations of Neuroscience. Hoboken, NJ: Wiley-Blackwell, 2003; Tallis R. Aping Mankind. Neuromania, Darwinits and the Misrepresentation of Humanity. L.: Acumen Publishing Limited, 2011; Legrenzi P., Umilta C., Anderson F. Neuromania: On the Limits of Brain Science. Oxford: Oxford University Press, 2011.]. Нейропсихоанализ может быть рассмотрен как еще одна дисциплина в этом ряду. И в этом смысле он тоже неизбежно должен стать объектом критического рассмотрения со стороны нейроскептиков. Собственно, такая критика нужна самому нейропсихоанализу, если эта дисциплина претендует на то, чтобы сохраниться в истории науки. Одна из статей, опубликованных в журнале «Neuropsychoanalysis», заканчивается призывом к появлению «философии нейропсихоанализа», которая бы занималась «далеко идущими размышлениями» относительно тех фундаментальных теоретических вопросов, с которыми данная дисциплина сталкивается[86 - Talvitie V., Ihanus J. The psychic apparatus, metapsychology, and neuroscience: Toward biological (neuro)psychoanalysis // Neuropsychoanalysis. 2006. Vol. 8. No. 1. P. 96.]. Моя рефлексия как раз и представляет собой усилие в этом направлении: это рефлексия, которая, с одной стороны, отдает должное нейропсихоаналитическому начинанию, а с другой – не может не обратить внимание на имеющиеся на данный момент концептуальные трудности.

Нейропсихоанализ и двухаспектный монизм

Нейропсихоанализ претендует на то, чтобы быть комплексным подходом, объединяющим сразу две дисциплины – нейронауку и психоанализ. Причины для подобного объединения понятны: нейронаука пытается объяснить доступными ей методами функционирование человеческого мозга, а также то, как это функционирование связано с поведением и мышлением. Психоанализ, в свою очередь, описывает «страсти ума», наблюдая за причудливыми траекториями человеческих поступков и желаний. При этом мозг – это не отдельно висящий орган, помещенный неким безумным ученым в колбу. Равно как и ум (разум/сознание) – это не идеальная сущность, не отягощенная материей. Мозг и ум связаны, или, если выражаться более научно, скоррелированы. Эта очевидная корреляция подталкивает к естественному желанию соединить изучение этих двух явлений в рамках одной дисциплины, т.е. собственно нейропсихоанализа.

Но как именно они соотносятся? Избегая как дуализма, так и тождества, нейропсихоанализ занимает более хитрую промежуточную позицию, позицию так называемого двухаспектного монизма (dual-aspect monism). Суть этой позиции в том, что ум и мозг – две стороны чего-то третьего. Мозг позволяет увидеть это третье со стороны объективной реальности, доступной для изучения «с позиции третьего лица», сознание/разум (mind) позволяет увидеть это третье со стороны субъективно переживаемых состояний, доступных для изучения «с позиции первого лица»[87 - Solms M., Turnbull O.H. What is neuropsychoanalysis? // Solms M. The Feeling Brain. Selected Papers on Neuropsychoanalysis. L.: Karnac Books, 2015. P. 22.].

Но что это за загадочное третье, разными сторонами которого оказываются как мозг, так и сознание? В качестве такового в нейропсихоанализ вводится «психический аппарат» Фрейда, который с физиологической стороны оказывается мозгом, а с субъективной стороны – сознанием. «Психический аппарат» оказывается той загадочной декартовской «шишковидной железой», в которой происходит таинственный переход от физического к психическому и – если только мы не стоим на позициях эпифеноменализма – от психического к физическому. Вопрос об этом переходе, собственно, и составляет ядро так называемой проблемы сознание – тело (или психофизической проблемы). Нас в данном контексте интересует следующий аспект данной проблемы: по какому принципу идет перекодирование физического в психическое или физиологических процессов мозга в субъективную реальность сознания? Ответ на этот вопрос имеет принципиальную значимость для построений нейропсихоанализа.

Мозг или психика? Концептуальные проблемы нейропсихоанализа

Субъективная реальность сознания – это не просто мозг плюс квалиа, т.е. субъективное переживание процессов в мозгу. Различия субъективной реальности и мозга гораздо более фундаментальны и разительны. Нигде в нашем сознательном опыте, как бы сильно мы ни вглядывались в окружающие нас предметы, мы не обнаружим ни полушарий, ни мозжечка, ни амигдалы. Не обнаружим мы и электрических импульсов вместе с нейротрансмиттерами. Мы наблюдаем «виртуальную реальность»[88 - О концепции виртуальной реальности более подробно см.: Lehar S. The World in Your Head. A Gestalt View of the Mechanism of Conscious Experience. N.Y.; L.: Psychology Press, 2012; Metzinger Th. The Ego Tunnel. The Science of the Mind and the Myth of the Self. N.Y.: Basic Books, 2011; Revonsuo A. Inner Presence. Consciousness as a Biological Phenomenon. Cambridge, MA; L.: MIT Press, 2009; Revonsuo A. Consciousness. The Science of Subjectivity. Hove; N.Y.: Psychology Press, 2010; Revonsuo A. Biological naturalism and biological realism // The Routledge Handbook of Consciousness / R.J. Gennaro (ed.). N.Y.: Routledge, 2018. P. 188–201.] или, лучше сказать, «психическую реальность», репрезентирующую внешнюю для нас объективную физическую реальность, если таковая вообще существует. Структура этой «психической реальности» принципиально отличается от структуры физиологических процессов мозга. Сознание интенционально, оно имеет дело с целостным опытом, тогда как мозг, наоборот, членит поступающие к нему сигналы, обрабатывая их в самых разных местах, зачастую просто физически удаленных от тех органов, через которые поступает информация, – например, зрительная информация обрабатывается не в передней части, где находятся глаза, а в затылочной. Наконец, дело не только в том, что структура «психической реальности» отличается от структуры мозговой физиологии, но еще и в том, что эта психическая реальность существует для кого-то – она существует для субъекта, которому она помогает ориентироваться в окружающей среде:

Тогда как материальный свет попадает в мозг физическим образом, взгляд, который выглядывает изнутри, не является продолжением цепочки физических событий. Глядит человек, а не мозг[89 - Tallis R. Op. cit. P. 109. К проблеме пропадания субъекта из картины нейропсихоанализа мы еще вернемся чуть позже.].

Именно в силу фундаментального качественного различия – между физиологическими и психологическими процессами – мы и нуждаемся в «психическом аппарате», способном решить «проблему связывания» (binding problem), т.е. синтезировать разрозненные импульсы мозга в единое, скоординированное целое. Но мы снова и снова упираемся в то, что мозг – это физический орган, а сознание – орган психический. То есть недостаточно просто скоординировать импульсы и упорядочить их. Необходимо перепрыгнуть вместе с этими импульсами через пропасть – попасть из физической реальности в психическую. Я постоянно подчеркиваю эту проблему перехода из одной реальности в другую, так как это имеет принципиальное значение для нейропсихоаналитического начинания. Дело в том, что нейропсихоанализ, по крайней мере в своих немногочисленных теоретических работах, не уделяет должного внимания радикальности этого перехода – он свободно переходит от мозга к уму так, как будто бы не перепрыгивает пропасть, а просто переходит через тоненький ручеек[90 - Например, в статье, посвященной «трудной проблеме сознания», Марк Солмз так и не подходит к этому вопросу во всей его сложности: Solms M. A neuropsychoanalytical approach to the hard problem of consciousness // Journal of Integrative Neuroscience. 2014. Vol. 13. No. 2. P. 173–185.]. В итоге получается вовсе не заявленный двухаспектный монизм, который все-таки предполагает, что мы имеем дело с двумя равнозначными аспектами чего-то единого, а не просто с мозгом, который, с другой стороны, еще и сознание[91 - Stubenberg L. Neutral monism // Stanford Encyclopedia of Philosophy, 2010 / E.N. Zalta (ed.). <http://plato.stanford.edu/entries/neutral- monism/>. Раздел 8.3.]. Местами подход нейропсихоанализа начинает напоминать просто «нейтральный монизм» (neutral monism), который, в отличие от двухаспектного монизма, не различает физическое и психическое в качестве двух равнозначных аспектов, но рассматривает их как просто разные перегруппировки того же самого:

группированные одним образом нейтральные сущности, из которых конституирован ваш мозг, являются мыслями или чувствами; группированные другим образом, они являются атомами, нейронами и лобными долями[92 - Ibid.].

Причем этой загадочной нейтральной сущностью оказывается именно мозг, т.е. физический орган, который каким-то образом при этом постулируется еще и в качестве чего-то нейтрального, что заставляет предположить, что это нейтральное – просто чуть более замаскированное наименование материального, позволяющее сделать скачок к психическому максимально бесшовным и невидимым. Это приводит и к дальнейшим концептуальным проблемам: например, при переходе от физиологии к психологии или же при переходе от биологического к социально-культурному.

Например, Яак Панксепп просто говорит о МозгеУме (BrainMind) или УмеМозге (MindBrain), подразумевая, что перед нами нечто единое, просто в первом случае речь идет о взгляде «снизу-вверх», а во втором – о взгляде «сверху-вниз»[93 - Panksepp J., Biven L. The Archaeology of Mind. Neuroevolutionary Origins of Human Emotions. N.Y.; L.: W.W. Norton & Company, 2012.]. Георг Нортхофф, автор одной из самых глубоких с философской точки зрения работ по теории нейропсихоанализа, отождествляет «психический аппарат» с «функционирующим мозгом» (functioning brain), т.е. психическое с физическим. Такой вывод можно сделать хотя бы в тот момент, когда он описывает «пространственно-временную структуру» (spatiotemporal structure) как бесшовно связанную с мозгом, говоря, по сути, просто о «пространственно-временной структуре мозга, находящего в состоянии покоя» (brain’s resting state’s spatiotemporal structure)[94 - Northoff G. Psychoanalysis and the brain – why did Freud abandon neuroscience? // Frontiers in Psychology. 2012. Vol. 3. P. 6.]. Но пространственно-временная структура – это именно психическая сущность, которая может иметь нейронные корреляты (neural correlates), но которая при этом сама не может быть сведена к физиологии. То есть где-то тут находится то, что вслед за Гуссерлем можно назвать материалистическим абсурдом, т.е. очевидно абсурдной попыткой соединения несоединимых измерений[95 - См.: Reynaert P. Neuroscientific dystopia: does naturalism commit a category mistake? // Neuroscience and Critique: Exploring the Limits of the Neurological Turn / J. de Vos, E. Pluth (eds). L.; N.Y.: Routledge, 2016. P. 65–72.]. При этом сам подход Нортхоффа предельно интересен: он предлагает изучать не привычные «нейронные корреляты сознания», но «нейронные предрасположенности сознания» (neural predispositions of consciousness)[96 - Northoff G. Neuropsychoanalysis in Practice. Brain, Self, and Objects. N.Y.: Oxford University Press, 2011. P. 47.]. То есть он предлагает задаться вопросом, как мозг кодирует имеющиеся у него сигналы и придает им ту форму, которая может быть узнана в архитектуре феноменального человеческого сознания. Так, он упоминает о двух элементах этого функционирующего мозга (functioning brain) – «процессы, имеющие отношение к Я» (self-relating processes) и «различение по осям мозг–Я и мозг–объект» (brain–self and brain–object differentiation).

Как бы нам ни был симпатичен подход Нортхоффа, мы все же не можем не задаться вопросом – почему в качестве этого третьего понятия используется именно термин functioning brain, а не functioning mind? Действительно ли functioning brain ничем не отличается от functioning mind? Если же отличается, то где и в какой момент возникает именно functioning mind, т.е. именно психический аппарат, который на верхних ярусах приводит к субъективно переживаемому опыту. Но, может быть, различение mind и brain – это просто игра словами? Если это и игра словами, то не большая, чем игра в различение мозга и сознания. Переход от мозга к психике – это не просто плавное перетекание электрических импульсов в элементы феноменальной реальности: элементы феноменальной реальности не состоят из электрических импульсов, они лишь коррелируют с ними. Это прыжок через пропасть, которую невозможно заделать терминологическими скачками, просто превратив психический аппарат в functioning brain, который, в свою очередь, легко превращается просто в brain.

Нейропсихоанализ и проблема перевода

Этот фундаментальный вопрос начинает иметь практическую значимость в тот момент, когда мы начинаем осуществлять перевод психоаналитической теории на язык нейронауки и обратно. Отношение к психофизической проблеме не как к пропасти, но как к ручейку приводит к попыткам провести прямую параллель между функционированием мозга и функционированием субъективной реальности. Имплицитно предполагается, что структура мозга должна соответствовать структуре психического аппарата, а значит, и структуре субъективного опыта. Такое предположение приводит к упрощению и даже примитивизации сложной психоаналитической теории, которая разрабатывалась для анализа именно психологической сферы. Это психологическое может быть прямо сопоставлено с физиологическим только за счет радикального упрощения первого, так как любая психологическая сложность окажется неизбежно сопряженной с проблемами своего проецирования на физиологию как в смысле того, что физиология просто иначе устроена, так и в смысле того, что наши методы такого проецирования достаточно прямолинейны хотя бы даже в техническом плане.

Марк Солмз в своих работах критикует Фрейда за то, что он называет «кортикальноцентрической ошибкой» (corticocentric fallacy), т.е. за представление Фрейда о том, что сознание связано с «высшими кортикальными функциями» (higher cortical functions)[97 - Solms M. “The unconscious” in psychoanalysis and neuroscience. An integrated approach to the cognitive unconscious // The Unconscious: A Bridge between Psychoanalysis and Cognitive Neuroscience / M. Leuzinger-Bohleber, S. Arnold, M. Solms (eds). L.; N.Y.: Routledge, 2017. P. 19.]. Вместо этого Солмз обращает внимание на более современные теории, которые увязывают сознание с «самыми глубинными частями мозга» (inmost interior of the brain)[98 - Solms M. “The unconscious” in psychoanalysis and neuroscience. An integrated approach to the cognitive unconscious // The Unconscious: A Bridge between Psychoanalysis and Cognitive Neuroscience / M. Leuzinger-Bohleber, S. Arnold, M. Solms (eds). L.; N.Y.: Routledge, 2017. P. 19.]. Отсюда Солмз делает фундаментальные выводы, имеющие отношение к базовым положениям фрейдовской метапсихологии: например, что фрейдовское бессознательное (Оно) вовсе не бессознательно[99 - Ibid. P. 20. См. наиболее детальное рассмотрение в: Solms M. The conscious Id // Neuropsychoanalysis. 2013. Vol. 15. No. 1. P. 5–85. Со стр. 20 идет интересное критическое обсуждение идей Солмза со стороны ведущих психоаналитиков и нейроученых.], а бессознательным является как раз эго, которое просто «одалживает» сознание в тот момент, когда ему надо решить ту или иную проблему с удовлетворением запросов Оно, не решаемых автоматически или решаемых автоматически не так, как нужно[100 - Solms M. The conscious Id. P. 17; Solms M. “The unconscious” in psychoanalysis and neuroscience. P. 31–32.]. Проблема здесь не в том, прав ли Солмз в данном конкретном вопросе о нейронной локализации сознания, проблема в самом принципе – проецировании структуры физиологии мозга на структуру субъективной реальности[101 - См. обсуждение этого аспекта: Hartmann Cardelle V.A. Metapsychological consequences of the conscious brainstem: A critique of the conscious id // Neuropsychoanalysis. 2019. Vol. 21. No. 1. P. 3–22.]. Вполне возможно, что на уровне физиологии это точное описание происходящих в мозгу процессов, но насколько это точное описание на уровне психики? Здесь как минимум нужна верификация с другой стороны, т.е. узнавание этого описания человеком в опыте своей жизни. Можно, например, заметить, что психические проблемы человека не сводятся к тому, чтобы просто эффективно с помощью своего Я решать те простые и понятные задачи, которые перед ним ставит Оно. Если бы человек точно понимал ту проблему, которую ему надо решить, ему бы вряд ли требовались усилия психоаналитиков, да и в целом психотерапевтов, задача которых порой заключается в том, чтобы попытаться помочь человеку хотя бы приблизиться к пониманию того, в чем именно его проблема заключается. Одно из главных достоинств психоанализа – создание предельно сложного описания мира человеческой психики, в котором люди смогли бы себя узнать. Едва ли стоит жертвовать этой сложностью во имя гармонизации с нейронаукой, при том что основания этой гармонизации так до конца и не прояснены. То есть если уж говорить о гипотетической ошибке Фрейда, то она заключается вовсе не в неверном приписывании сознания к коре, а в самой попытке увязать психологическую структуру с физиологической.

Простое проецирование физического на психическое приводит к фундаментальной проблеме нейропсихоанализа – проблеме перевода и неузнавания психоаналитиками своих концепций после их пропускания через сито нейронауки. Что теряется в тот момент, когда психоаналитическое понятие «переводится» в нейронаучное? Какой процент содержательной потери может быть признан приемлемым? Например, если фрейдистское понятие вытеснения (Verdr?ngung; repression) не поддается переводу на язык нейронауки, то не следует ли это интерпретировать как указание на то, что вытеснение – это психический феномен? Разве это не более здравая стратегия по сравнению с переинтерпретацией данного понятия как обозначения забывания некогда принятых решений, которые в буквальном смысле впечатываются в нейронные сети на уровне головного мозга? А работы с вытеснением – как помощи человеку в пересмотре этих некогда принятых решений?[102 - См.: Solms M. “The unconscious” in psychoanalysis and neuroscience. P. 29–31.] Это интересная интерпретация вытеснения, но она отсылает скорее к когнитивно-бихевиоральной терапии, нежели к тому вытеснению, о котором писал Фрейд, имея в виду именно психическую реальность, а не реальность физиологии человеческого мозга. Где заканчивается нейропсихоанализ именно как психоанализ и начинается просто нейронаука с элементами фрейдизма? Как такие реинтерпретации соотнести с претензией нейропсихоанализа на то, чтобы быть не просто еще одной школой психоанализа, а именно «связью между всеми разновидностями психоанализа и нейронауками»? [103 - Solms M., Turnbull O.H. What is neuropsychoanalysis? P. 31.]

Решение Фрейда оставить проект 1895 г., предполагавший объединение нейронауки того времени с психоаналитическими исследованиями, интерпретируется сегодня исключительно в смысле указания на то, что наука конца XIX – начала XX в. еще не позволяла осуществить подобный переход. Однако, как гласит этот нарратив, в XXI в. с появлением новых методов изучения мозга такое объединение оказывается возможным и продуктивным[104 - Ibid.]. Но действительно ли дело только в развитии технологий? Действительно ли изучение психической реальности – это просто вопрос совершенствования методов изучения мозга? Действительно ли можно проецировать метапсихологию Фрейда на физиологию и анатомию просто на том основании, что у нас появились новые приборы, позволяющие эту физиологию изучать? Разве можно так просто и поспешно обойти психофизическую проблему? И не возвращаемся ли мы в силу поспешности к допсихоаналитическому, дофрейдовскому пониманию психики, когда последняя просто отождествлялась с сознанием?

Фундаментальным открытием Фрейда был тезис о том, что сознанием психическая жизнь не ограничивается, сознание – это лишь верхушка психического айсберга, под которой находится сложная машинерия психических структур и процессов, на выходе и создающая то, что мы называем субъективной реальностью. В этом плане Фрейд атаковал картезианскую традицию, которая сводила ментальную жизнь исключительно к сознательной сфере[105 - McDonald P.S. History of the Concept of Mind: Speculations about Soul, Mind, and Spirit from Homer to Hume. L.; N.Y.: Routledge, 2003. P. 279.]. Нейронаука, критикуя Декарта[106 - Damasio A.R. Descartes’ Error. Emotion, Reason and the Human Brain. N.Y.: Quill, 2004.], не обращает внимание на то, что в более фундаментальном плане она не преодолевает Декарта, но именно что возвращается к нему – снова сужая сферу психического до «мыслящей вещи», которую пытаются всячески скоррелировать с «вещью протяженной».

В работе «О бессознательном»[107 - Фрейд З. Бессознательное [1915] // Фрейд З. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 3: Психология бессознательного. М.: Фирма СТД, 2006. С. 111–128.] Фрейд задается вопросом, можем ли мы отождествлять подводную бессознательную часть психики с мозговыми процессами. Сам он уходит от этого вопроса, считая его просто игрой в слова. Однако этот вопрос перестает быть простой игрой в слова, если мы начинаем выводить из физиологии, а иногда и просто из анатомии мозга структуру психической реальности. Даже самые упертые натуралисты все же согласились в конце концов считать сознание чем-то отличным от мозга, хотя бы по причине квалиа, но готовы ли они пойти за Фрейдом дальше и признать, что сознание – это только часть психики, которая, в свою очередь, не может быть просто так отождествлена с мозгом: functioning mind не может быть так просто отождествлен с functioning brain. Не может ровно до тех пор, пока не будет предложено убедительное решение психофизической проблемы. Даже если психика и мозг – две проекции одного и того же, из этого никак не следует, что эти две проекции одинаковы. Даже цилиндр, спроецированный в две разные плоскости – вертикальную и горизонтальную, – даст две разные проекции: прямоугольник и круг. Этот прямоугольник и этот круг будут, безусловно, скоррелированы друг с другом, но нам едва ли стоит выводить из круга свойства прямоугольника, и наоборот.

Гипотеза Фрейда выглядит почти безумной особенно по меркам XXI в. – философам сознания еле-еле удалось убедить натуралистов-материалистов хотя бы в существовании сознания, которое не может быть редуцировано к мозгу, а здесь предлагается пойти дальше и ввести еще и психику как нечто качественно отличное от мозга[108 - Радикальность позиции Фрейда не в том, что он считал, что помимо сознания есть еще какая-то часть психического, которая находится вне сознания. Радикальность его позиции в том, что он считал всю психическую реальность изначально лишенной сознания, бессознательной – сознание появляется на следующем этапе и ухватывает лишь малую часть этой реальности. См.: Solms M. What is consciousness? // Journal of the American Psychoanalytic Association. 1997. Vol. 45. No. 3. P. 681–703.]. И это при том, что в пользу существования нередуцируемого психического нельзя даже сослаться на знаменитые квалиа, так как психика по ту сторону сознания этих квалиа как раз и лишена, т.е. сознание – это психика плюс квалиа, а бессознательное – это психика минус квалиа[109 - См.: Boag S. In defence of unconscious mentality // Psychoanalysis and Philosophy of Mind. Unconscious Mentality in the Twenty-First Century / S. Boag, L.A.W. Brakel, V. Talvitie (eds). L.: Karnac Books, 2015. P. 239–268.]. И все же без возвращения к психике, не тождественной сознанию, нам не обойтись.

То, что мы называем физической реальностью, есть на самом деле реальность психическая, т.е. реальность, возникающая как слепок с недоступной для нас физической реальности, пропущенной через машину мозга и превращенной – неясным для нас образом – в ту самую доступную нам реальность психическую[110 - Подробнее об этом см. в следующей главе.]. В рамках психической реальности мы можем говорить, например, о психической материи, которая является репрезентацией материи физической, после того, как последняя была каким-то образом переправлена через психофизический барьер. Вопрос о соотношении психической материи с физической не так прост – в отражении физической реальности психическая материя просто репрезентирует для нас недоступные нам материальные объекты, но, например, в реальности сновидения эта психическая материя уже живет во многом своей жизнью, избавившись от своего объективного референта во внешнем мире. Каждый, кто знаком с опытом осознанных сновидений[111 - LaBerge S., Rheingold H. Exploring the World of Lucid Dreaming. N.Y.: Ballantine Books, 1991.], может сам поэкспериментировать с этой психической материей – увидеть, как она перетекает из одной формы в другую иногда прямо в руках сновидящего субъекта. Точно так же можно говорить, например, о психическом времени в противовес времени физическому. Или же о психической каузальности в противовес каузальности физической. В общем и целом для описания психической реальности требуется своя совершенно особая физическая теория.

В задачи данного раздела не входит подробное описание физических свойств этой психической реальности. Я лишь хочу подчеркнуть, что психическую реальность нельзя сводить к реальности физической, а функционирование психики – к функционированию мозга как физиологического органа человека[112 - Здесь можно задаться вопросом о том, а откуда мы знаем о том, что эта физическая реальность по ту сторону психической вообще существует. Я не знаю, как это доказать, но я исхожу из того, что мир по ту сторону мозга существует хотя бы в силу того, что я не считаю людей вокруг меня творениями своего собственного мозга.]. Значимая часть психической реальности – это репрезентация физической реальности человеческому Я, которое тоже является порождением этой психической реальности. Репрезентация более-менее точная, в противном случае человечество вряд ли бы сделало столь успешную эволюционную карьеру. Однако – и тут начинается самый важный для психоанализа момент – помимо репрезентации физической реальности эта психическая реальность привносит и нечто свое, нечто сугубо субъективное. Отсюда ключевое положение Фрейда о том, что на физическую реальность накладывается еще что-то: а именно реальность психическая. Здесь надо сделать пометку, что эта физическая реальность сама является психической (в том смысле, что мы никогда не имеем дело с самими вещами напрямую, мы имеем дело лишь с их преломлением в нашей психике), а то, что Фрейд называет «психической реальностью», есть лишь еще один слой, накладываемый на эту психическую реальность, т.е. это как бы психическая реальность в квадрате или психическая реальность внутри психической реальности[113 - О том, что такое психическая реальность в психоанализе, шли и идут дискуссии, см.: Arlow J.A. The concept of psychic reality and related problems // Journal of the American Psychoanalytic Association. 1985. Vol. 33. No. 3. P. 521–535; Wallerstein R.S. The concept of psychic reality: Its meaning and value // Journal of the American Psychoanalytic Association. 1985. Vol. 33. No. 3. P. 555–569; Widl?cher D. Psychic reality: Belief or illusion? Psychoanalytic tradition as belief in psychic reality // American Imago. 2006. Vol. 63. No. 3. P. 315–329.].

Дальше возникает собственно эпистемологический вопрос – а как именно эту психическую реальность можно изучать? Для того чтобы можно было идти от мозга, нам надо сначала если не решить психофизическую проблему (прежде всего ее самую сложную эмпирическую часть – как именно мозг порождает психику), то как минимум однозначно определить, как структура мозговых процессов проецируется на структуру психической реальности. Только в случае обнаружения такого фундаментального принципа мы можем делать однозначные выводы, например, о сознательном Оно или же о бессознательном Я на основании конкретной локализации в мозге нейронных коррелятов этих психических сущностей. В отсутствие такого фундаментального знания мы можем лишь говорить, условно говоря, о входе и выходе, т.е. явление А из физической реальности мозга соответствует явлению Б из психической реальности субъективного сознания. Как именно одно соотносится с другим, что происходит при переходе из одной реальности в другую, что именно прибавляется к А или отнимается от него при его переходе к Б – об этом мы можем только гадать, соотнося вход и выход, но никак не ожидая получить на выходе то же самое А, которое мы замерили при входе. Возможно, даже такое А из физической реальности, которое не имеет никакого Б из реальности психической. И наоборот – такое В из психической реальности, которое не имеет никакого А или Б в реальности физической. В этом смысле едва ли можно удивляться тем трудностям, с которыми сталкиваются нейроученые в поиске, например, механизма вытеснения именно в его психодинамической интерпретации.

Возьмем в качестве примера влечение. Возможно, исследования животных и позволяют проследить прямой бесшовный переход от физиологического влечения к его успешной реализации в поведении, например, крысы. Но подобный бесшовный переход применительно к человеку уже становится крайне проблематичным – где-то в процессе этого перехода влечение превращается в желание, налетая, как на риф, на то, что Лакан называл символическим, т.е. налетая на процесс символизации этого влечения, на попытку ухватить это влечение с помощью означающих. А желание – это уже не простое влечение, которое может быть сведено, например, к семи базовым аффектам, это настоящий мучительный лабиринт, внутри которого скитается невротизированный субъект, пытающийся понять, чего именно он хочет, зачем он этого хочет и почему, получив то, что он вроде как хотел, он понимает, что хотел вовсе не этого. На это накладывается еще и интерсубъективная природа желания: желание – это всегда желание другого и в смысле того, что желание – это желание стать желанным в глазах другого, и в смысле того, что желание субъекта – это слепок с желания другого, желание получить то, что желанно для другого. Я хочу новую машину не потому, что у меня есть физиологическая потребность в ней, я хочу новую машину, потому что эту новую машину хотят другие, потому что она способна сделать меня желанным в глазах другого (например, той идеальной женщины, которую я хочу однажды встретить). Но новая машина, к сожалению, не делает меня желанным, поэтому круг желания запускается заново.

Лакановский психоанализ допускает утопическую возможность возврата к влечению (по ту сторону невроза), но в таком случае это влечение становится влечением к смерти в смысле безрассудного следования за этим влечением, невзирая ни на какие обстоятельства[114 - См. интерпретацию влечения к смерти в многочисленных работах Славоя Жижека. Zizek S. The Parallax View. Cambridge, MA; L.: The MIT Press, 2006. P. 62 и далее. Также см.: Hook D. Of symbolic mortification and “undead life”: Slavoj Zizek on the death drive // Psychoanalysis and History. 2016. Vol. 18. No. 2. P. 221–256.]. Слова про желание и уж тем более рок могут показаться практикующим нейроученым недостойной ума беллетристикой, недоступной для эмпирической проверки, однако именно это есть удел человеческий, именно это есть человек, каким он предстает в истории, литературе, философии, религии. Именно такой образ должен прорисовываться в конечном итоге в работах нейропсихоанализа, а не воображаемый гомункулус, у которого хвост от исследований животных (animal research), а уши от когнитивных наук (cognitive studies).

Маркс Солмз справедливо предостерегает от «диванных спекуляций» и предлагает взять каждое положение и «протестировать его на соответствие реальности»[115 - Solms M., Turnbull O.H. What is neuropsychoanalysis? P. 31.]. Но что такое «реальность» применительно к человеку, если не та самая реальность, с которой мы имеем дело, столкнувшись с живым человеком в естественной среде его обитания, т.е. в культуре? Тест на реальность должны выдерживать не только кабинетные спекуляции, но и «спекуляции в белых халатах», вытекающие из экспериментов в стерильных лабораторных условиях.

Вопреки Панксеппу, изучение «снизу-вверх» не тождественно изучению «сверху-вниз», а BrainMind – это не MindBrain, просто увиденный с другого конца. Это Brain и Mind, каждый из которых подлежит самостоятельному изучению в надежде – которую, собственно, и воплощает начинание нейропсихоанализа, – что эти две реальности – физическая и психическая – однажды встретятся на этом таинственном психофизическом переломе. Если изучение Brain – это удел нейроученых, то изучение Mind или психики – удел психоаналитиков. И здесь сразу возникает вопрос: а как изучать эту психику, если это не сознание, но нечто, на чем это сознание, этот опыт Я выстраивается. Здесь мы неминуемо упираемся в Канта и сформулированную им концепцию трансцендентального – однако об этом более подробно мы поговорим в следующей главе в разделе «Трансцендентальное Канта vs трансцендентальное Фрейда».

Не что, а кто: назад к субъекту

Но не получается ли у нас окончательное и бесповоротное разъединение мозга и психики, которые только в какой-то утопической перспективе идеального нейропсихоанализа смогут снова соединиться и предстать в качестве чего-то единого? Для того чтобы избежать такого вывода, нам надо снова поставить вопрос о том самом третьем, что выглядит, с одной стороны, как мозг, а с другой – как сознательное переживание психической реальности. И здесь надо понять: это третье – не что-то, это третье – кто-то. Этим кем-то, собственно, и является человек, или субъект, который обладает, с одной стороны, мозгом, а с другой – психикой и в недрах которого и происходит превращение влечения в желание и в целом физической реальности в психическую. Движение от мозга к психике и от психики к мозгу – маленькие шаги навстречу пониманию субъекта во всей его многомерной сложности. Субъект – это не просто субъективность в смысле способности к уникальному квалитативному переживанию опыта от первого лица. Это не просто субъектность в смысле способности быть основанием для собственных действий, например, в соответствии с принципом ментальной каузальности. Это вообще не набор способностей, функций, модулей, базовых влечений, это именно кто. Субъект – этот тот, кто обладает всем этим, но при этом к ним не сводится. Это то целое, которое больше своих частей и которое может быть расчленено на эти части только аналитически, только для того, чтобы быть снова собранными в это целое обратно. Если психоаналитическая часть в нейропсихоанализе что-то да значит, то значить она должна не просто заимствование психоаналитического жаргона, но акцент на целостности человека. Великая заслуга Фрейда в том, что он увидел перед собой не просто биологический механизм с поврежденной деталью, но человека, запутавшегося в самом себе, в мире и в своих отношениях с окружающими. Психоанализ начинается с признания того, что у симптомов есть смысл, что перед нами не просто чистая физиология, на которую можно воздействовать с помощью химии или электричества (не говоря уже про ножи для колки льда). А за смыслом всегда стоит живой человек, субъект.

Концептуализация субъекта – это еще один пример того, почему невозможно просто транслировать физиологию в психологию, почему нельзя так просто отмахиваться от психофизической проблемы. Субъект, если речь идет о человеческом субъекте, не просто нарастает на нейронном базисе, эволюционируя от «прото-Я» (proto-self) до «автобиографического Я» (autobiographical self)[116 - Об этих уровнях Я см.: Damasio A.R. Self Comes to Mind. Constructing the Conscious Brain. N.Y.: Knopf Doubleday Publishing Group, 2010.], наоборот, он есть тот, кто разрывает эти нейронные связи, кто, собственно, и возникает в этих разрывах. Как пишет Жижек,

субъект (сознания) не является организмом, чей гомеостаз предшествует каждому нарушению этого гомеостаза и который пытается заново установить этот гомеостаз после каждого нарушения; субъект возникает через нарушение гомеостаза организма, он «является» самой активностью по обращению с нарушениями (the very activity of dealing with disturbances)[117 - Zizek S. The Parallax View. P. 223.].

Именно здесь – в этом разрыве – и возникают собственно человеческие эмоции

тревоги и ужаса. Тревога – это коррелят столкновения с той Пустотой, которая формирует самое средоточие субъекта; ужас – это опыт отвратительности жизни в ее самой чистой форме, в форме «немертвой» жизни[118 - Zizek S. The Parallax View. P. 227.].

Даже концепция autobiographical self, которая вроде бы и призвана обозначать человеческого субъекта на высших ярусах его развития, промахивается мимо субъекта, так как

каждое признание субъектом себя в образе или цепи означающих (короче говоря, каждая идентификация) уже порочно в самой своей сути; каждое ликующее «Это я!» уже содержит зерна признания «Это не я!»… субъект далеко не сводится к некоему сущностному ядру идентичности, недоступному для рефлексивной рекуперации (recuperation), субъект (в отличие от субстанции) возникает в тот самый момент, когда происходит сбой идентификации[119 - Ibid. P. 244.].

Как бы мы ни держались за эмпирический фундамент нейронауки, нам – если мы говорим о человеке – не избежать верификации получаемого на основании этого фундамента знания с другой стороны – со стороны человеческого опыта, доступного для каждого человека и многократно описанного и в рамках психоанализа, и в рамках литературы, религии, философии. Можно, конечно, объявить этот опыт донаучным – «народным опытом» (folk-experience) по аналогии с «народной психологией» (folk-psychology) – и противопоставить его научному опыту, т.е. тому, как правильно интерпретировать данную тебе субъективную реальность, но в таком случае нейронаука превращается в аналог еврейской матери из анекдота, которая лучше всех знает, когда ее сыночек проголодался, а когда хочет гулять.