– Что будем? – коротко поинтересовался я возле полок с алкоголем.
– Как бывший медик, предпочитаю свою самогонку, но если нет, то чистую.
– А Вика?
– Она тоже бывший медик.
Я засомневался:
– Не возражаю, но пусть будет выбор.
В результате кроме «чистой», взяли еще и вина и вискаря. У Ромкиного дома я отправил его с сумками к жене и, узнав номер квартиры, поехал ставить машину. Возвращаясь на такси, отправил Ларисе сообщение, что посижу у друга. Она была в курсе истории Джаза, но ничего не ответила. Все еще злилась.
Через полчаса я уже звонил в дверь Ромкиной квартиры.
Открыла мне встрепанная брюнетка, поправляющая яркий шелковый халатик с такой умиротворенной улыбкой на лице, что я быстро вспомнил день своего возвращения на волю и понял: готовить еду еще не начинали.
– А Рома в ванной. Вы Тихонов, то есть Егор?
Я кивнул:
– Да. Но предлагаю на «ты».
– Хорошо. Я Вика. – Действительно, любовь всей жизни Ромки казалась приятной в общении, ничто не указывало даже на ее зависимость от наркотиков.
– По запаху чувствую, еще не готовили. Помочь?
Квартира для нариков была вполне приличная, хоть и подзапущенная. В тюрьме Джаз рассказал, что Викусин дед был медицинским светилом и после его смерти год назад эта квартира отошла внучке в наследство. До этого они девять лет жили в однушке, выменянной его родителями.
Вика стала, радостно ойкая, торопливо доставать из пакетов, все еще стоявших в углу кухни, разную снедь. Но я ее решительно остановил:
– Давай я. Покажи, где посуда, и иди переодевайся. А потом уже приходи помогать.
– А, да? Хорошо. Я быстро!
Она ткнула пальцем в грязноватые сковородки с мисками и убежала. В командировках я вместо гостиниц часто снимал апартаменты, потому что там мог готовить домашнюю еду. И неплохо научился. К выходу Ромки из ванной уже была готова свежая фунчоза с ароматным чесноком, к возвращению Вики в накрашенном и приодетом виде на сковороде дымилась картошка с мясом и луком. Вику, кстати, теперь можно было оценить по достоинству. Забранные назад густые волосы, высокая шея и сережки в ушах делали ее изящной. Были в ней и какая-то внутренняя сила, естественность, решительность. Такие женщины способны управлять армиями или, на худой конец, компаниями. Вот только управляет ли Вика своей жизнью, хочет ли выбраться из бесконечного круга «химичить-кайфовать»?
Втроем мы быстро нарезали сыр, красную рыбу и копченое сало. Соленья и зелень выложили на разнокалиберные тарелки. Перенесли все в гостиную, сели за круглый стол темного дуба – даже без скатерти, он был представительный сам по себе.
Не хватало последнего атрибута. Ромка достал откуда-то патефон и несколько пластинок, некоторые из которых, вспоминается, мы слушали в детстве; одну из них поставил на проигрыватель и завел. Заиграл легкий джаз, который сразу придал атмосферы нашему празднику:
– После смерти отца мама хотела выбросить патефон, но я ей не позволил… Искусство нельзя выбросить или сжечь, искусство – вечно! Так папа говорил.
Мы помолчали, слушая Армстронга, и молчать со старым другом было тоже хорошо.
– От деда библиотека досталась? – поинтересовался я. Половину стен занимали дубовые шкафы с книгами, в основном по медицине.
– Не только, – возразила Вика. – Половина Роминых. Он у нас лучшим был на курсе. А сейчас вот просто стоят как память.
Она произнесла эти слова, слегка зарумянившись и с явной гордостью за мужа. Ромка поморщился: да уж, тридцать три года, а основное достижение – быть лучшим на курсе в девятнадцать… – и взялся за бутылки, меняя тему:
– Кому что налить?
Вика выбрала вино, Ромка начал с «чистой», я с вискаря, улыбнувшись собственной прозорливости. Пилось легко, стаканы – явно дедовского наследства – опустели быстро. Через полчаса все перешли на продукт, который не переставая расхваливал Джаз:
– Ребята, водку придумал Менделеев. Это ноу-хау, научная разработка. Без вкуса и цвета, фактически одна суть в чистом виде.
Я поправил:
– Про изобретение Менделеевым водки – это миф. А суть в чистом виде – это спирт. По латыни spiritus – «дух». И открыли его до Менделеева.
– Да, но ты же не будешь его пить неразбавленным! Иначе ты станешь слишком… слишком… – подбирал он слово.
– …слишком духовным? – иронически подсказал я.
Вика рассмеялась, а Ромка отмахнулся, мол, не то слово, и футболка на его боку задралась.
– Это что?! – ахнула его супруга, с ужасом разглядывая синяки и кровоподтеки по всему телу.
– Вика, да забей… не суть… – начал отпираться Джаз.
– Ты что, еще не рассказал? А я так считаю, что важно! – влез я. – Это он, Вика, ради тебя.
В двух словах я рассказал ей, как муж вступился за ее честь, а Ромка – как я его вытащил из тюрьмы. В общем, друг спас друга и каждый друга похвалил. В этом, пожалуй, и состоит настоящая дружба.
Вика сидела молча, с круглыми глазами, секунд десять, а потом встала и расцеловала мужа, обняла меня. Затем села на продавленный стул и расплакалась было, но быстро взяла себя в руки и решительно налила:
– За вас, мужики!
Выпили, некоторое время делали вид, что увлеклись соленьями и сыром, и тут я понял, что настал подходящий момент.
– Ребята, у меня к вам разговор. Вика, мы с Ромкой давно друг друга знаем и в тюрьме ничего друг от друга не скрывали. Так что я был посвящен в некоторые э-э… особенности вашей жизни…
– Короче, он знает, что мы нарики и иногда чистим магазины, – лаконично бросил Ромка. Вика вспыхнула.
– Да. Так вот, у меня есть предложение, точнее, просьба к Роме… Раз уж я тебе жизнь спас, сделай кое-что для меня.
– Что? – он оживился, но явно заподозрил неладное – реабилитационный центр там или тяжелое трудоустройство.
Вика начала было:
– Рома, слышь, а я говорила, как-то слишком добрый у тебя друг…
Меня покоробило:
– Нет, у нас с твоим супругом все очень логично идет по жизни. Веришь, нет, а будто Бог складывает мозаику кусочек к кусочку. Ромка меня спас в детстве, – тот начал было махать руками, дескать, дела давнишние, но я продолжил: – Я тонул, он меня единственный из нашей тусовки вытащил. У нас экстрим в крови.
Вдаваться в подробности я не стал: это было одно из моих самых сильных детских впечатлений, поэтому делиться им с Викой не хотелось. Так что я красочно рассказал про свое увлечение дайвингом, о котором упоминал Роме еще в камере, и перешел к делу: