Дорога дорог

– О как! А как же твой банкир? Неужто ничего не вышло?

– Какой там банкир! Это я просто чтобы тебя позлить.

Пару минут я раздумывал.

– Ладно. Сейчас мне некогда. А к семи подъезжай в «Пушкин». Будет тебе ужин.

Натуля поднялась и гордо, чуть повиливая своими соблазнительными бедрами, удалилась. По ее виду не составляло труда догадаться, что этот раунд явно остался за ней.

Глава 4

Ужин в «Пушкине» получился каким-то странным. Натуля практически одна уговорила бутылочку красного (стоимостью эдак баксов в 250), постоянно не по делу хихикала, кокнула два фужера, к тому же как-то уж очень настойчиво пыталась напоить меня. Заметив это страстное желание моей дамы, я насторожился и в основном только делал вид, что пью. Часов в десять мы вызвали такси и поехали ко мне. По дороге мне пришлось выдержать довольно серьезной натиск со стороны Натули. Кое-как отбившись от ее приставаний, я выгрузил ее возле своего дома, расплатился с шофером и, взгромоздив даму на плечо, поднялся на лифте в квартиру. Ната с порога заявила, что идет в ванну, и принялась сбрасывать с себя одежду еще в гостиной.

Оставшись один, я плеснул себе немного виски. «Что-то Натуля не на шутку сегодня разошлась, – отметил про себя. – Это не к добру».

Не прошло и пяти минут, как Натуля вышла из ванны, совершенно голая, и без всяких предисловий буквально набросилась на меня.

«Черт бы тебя побрал, – подумал я. – Вот ведь неугомонная баба. Что ж ты делаешь? Я, в конце концов, тоже живой человек. Кто ж такой натиск выдержит?»

На удивление и в постели Ната оказалась сегодня в ударе.

Когда все кончилось, Натуля прильнула ко мне и, нежно поцеловав в плечико, прошептала:

– Я так хочу от тебя ребенка! – и, поднявшись, удалилась в ванную.

«О-па! Вот оно! – промелькнуло в голове. – Так вот чего ты добивалась весь вечер! Как говорится, не мытьем, так катаньем. Вся в папу».

Я вспомнил, как родитель, привыкший выполнять все капризы своей любимой дочки, видимо, на какое-то время смирился с ее выбором и начал усиленно предлагать мне деньги на развитие бизнеса. Для Нату-ли я вообще превратился в некую навязчивую идею. Похоже, она изо всех сил пыталась женить меня на себе только из-за того, что я был единственным, кто отказывался делать все, что ей взбредет в голову. Поскольку повлиять на меня у нее не выходило, она все свое влияние направила в сторону папы, так что довольно скоро он предложил войти в мой бизнес, причем назвал такую сумму, что я поначалу даже растерялся. Одним словом, мне стоило большого труда отвертеться от этого предложения. После моего отказа папа от меня отстал, видимо, составив о потенциальном зяте окончательное мнение как о человеке никчемном, бесполезном и глупом, совершенно не достойном его дочери, которой по неизвестной причине пришла в голову фантазия заполучить этот бессмысленный трофей.

Месяца полтора назад мы расстались (к большой радости папы). Этому предшествовали какие-то разборки и скандалы, которые Ната устраивала чуть ли не каждый день. Но наконец она съехала, и я вздохнул спокойно. Видимо, рано. Судя по всему, она все же не оставила своей затеи окольцевать меня.

«Ничего у тебя не получится, малышка, – мстительно подумал я. – Жить с тобой и твоим замечательным папашкой я абсолютно не готов… Хотя… если забеременеет, то, пожалуй, и правда придется жениться… А вдруг она уже беременна от какого-нибудь хмыря?.. Хоть от банкира того очкастого? Ну, тогда тем более у нее ничего не выйдет. В конце концов, есть генетическая экспертиза, официальные пути, судебные процедуры…»

Когда я проснулся, было уже часов десять. Наскоро выпив чаю и съев бутерброд с сыром, я запрыгнул в брюки и рубашку, после чего выскочил из квартиры. Натуся даже не проснулась. Богема! Раньше двенадцати не встаем. Хорошо все-таки, когда папаша полностью содержит. Можно ни черта целыми днями не делать. И лишь для видимости то танцами заняться, то живописью, то йогой, то горшки какие-нибудь чудовищные начать лепить из глины… И всем говорить, что вот-вот организуешь бизнес, или откроешь выставку своих работ. Сколько помню, с Натулей именно так все всегда и обстояло. По крайней мере, те два года, которые я был с нею знаком. «Ну, нечего безделью завидовать, – одернул я себя. – Волка ноги кормят».

Минут на двадцать я забежал в контору – дать задания персоналу на день и подписать необходимые бумаги. А к двенадцати помчался на Сретенку, где меня должен был ждать египтолог.

Пришли мы практически одновременно и, пожав друг другу руки, уселись за столик.

Собеседник мой довольно долгое время молчал и словно собирался с мыслями. Потом вынул из портфеля папирус, завернутый в большой лист желтоватой бумаги, и пододвинул ко мне. Рядом он положил лист бумаги с распечатанным на нем текстом.

– Думаю, будет лучше, если вы вначале это прочтете.

Несколько удивленный, я взял листок и принялся читать.

Текст был довольно трудным, поскольку изобиловал длинными предложениями и всевозможными специфическими терминами. Из него я понял всего три вещи: 1. Папирус безусловно является подлинным, 2. Приблизительная датировка от I до V века нашей эры, 3. Судя по содержанию, текст является одним из источников знаменитой «Изумрудной скрижали» Гермеса Трисмегиста, поскольку частично воспроизводит цитаты из известной в настоящее время версии.

Видя, что я не до конца понимаю прочитанное, египтолог спросил:

– Вы вообще знаете, что такое «Изумрудная скрижаль» и кто такой Гермес Трисмегист?

– Ну да, что-то такое слышал, – ответил я неопределенно.

– Понятно. Тогда напомню. Гермес Трисмегист почитался в древнем мире как отец всех наук, всей мудрости человеческой, включая представления о вселенной и существующих в ней законах. В переводе «Трисмегист» означает «Триждывеличайший». Египтяне часто отождествляли Гермеса с богом Тотом, покровителем наук и изобретателем письменности. Почитали Гермеса Трисмегиста в Греции и Риме, средневековые алхимики считали его, не много не мало, основателем алхимии, философии, астрологии и ма-темати-ки. Вы, наверное, в курсе, что все труды античных авторов – историков, ораторов и прочих – дошли до нас лишь в более поздних списках. По легенде, было всего 42 книги трудов Гермеса Трисмегиста. Все они хранились в Александрийской библиотеке. Но она, как известно, сгорела в III–IV веках нашей эры, потому ни один из оригиналов до нас не дошел. О Гермесе мы знаем из трудов Цицерона, Августина, Климента Александрийского и прочих, которые их пересказывали и цитировали. Оригиналы рукописей упомянутых авторов до нас тоже не дошли. Все они известны по более поздним спискам, «открытым» в Средние века и, в особенности, в эпоху Возрождения. Последнее обстоятельство послужило причиной, что ряд исследователей вообще подвергают сомнению реальность существования данных авторов, полагая, что это мистификация, столь характерная для авторов Ренессанса. Считается, что в средневековой Европе вообще ходило множество трактатов, приписываемых Гермесу Трисмегисту и посвященных в основном магии, астрологии и алхимии. Важнейшими из них являются «Асклепий», «Изумрудная скрижаль» и «Кибалион». Последний, впрочем, впервые появился в Америке в начале XX века, и большинство серьезных ученых считают его фальшивкой.

На Востоке полагали, что Гермес Трисмегист был реальным человеком, который жил еще до Пифагора и Платона. По некоторым сведениям, это был маг, который обитал в Вавилоне, а после завоевания Персидской империи Александром Македонским был вынужден переселиться в Египет. Одним словом, ничего конкретного. Как я уже говорил, ряд исследователей полагает, что это вообще выдуманный персонаж. «Изумрудную скрижаль» и «Асклепия» реконструировали на основе нескольких поздних источников. Име-ются еще отрывки, цитаты, разбросанные по сочинениям разных авторов – от античных до возрожденческих времен. Несмотря на свою некоторую отрывочность, учение Гермеса Трисмегиста породило целое направление человеческой мысли, называющееся «герметизм». Большинство членов тайных обществ магов, алхимиков, оккультистов разного рода, к слову, вполне благополучно доживших до наших дней, считают себя последователями учения Гермеса Трисмегиста.

Папирус же ваш, как я указал в заключении, является, скорее всего, ранним и единственным из имеющихся текстов, к которому так или иначе восходят существующие источники. Перевод я отослал вам на электронную почту. Вот бумажный вариант.

Египтолог залез в портфель, извлек небольшую стопку листков и положил на стол рядом с заключением.

Я посмотрел первый листок, даже прочел пару абзацев. Потом отложил перевод в сторону.

– То есть вы хотите сказать, что этот папирус – один из 42 трудов этого самого Гермеса Трисмегиста, уцелевший после пожара Александрийской библиотеки?

Египтолог усмехнулся.

– Ну, до такого утверждения еще очень далеко. Но то, что это совершенно уникальный предмет, можно сказать наверняка.

Я снова попытался что-нибудь прочесть из перевода, но почти сразу оставил свои попытки. Мысли путались, и я практически ничего не понимал. Взяв чашку, я принялся пить кофе.

Египтолог некоторое время пристально смотрел на меня.

– Похоже, вы совершенно не знаете, что с этим делать, – наконец сказал он.

– Честно говоря, ума не приложу.

– Вы хотя бы представляете ценность этого папируса?

– Нет. Вообще-то хотел услышать это от вас.

Египтолог откинулся на спинку стула.

– Приведу такое сравнение, чтобы вы поняли. Представьте, что вы вдруг нашли одну из Скрижалей Завета Моисея, или оригинал евангелия от Матфея, написанный на куске кожи по-арамейски.

– Неужели все так серьезно?

От слов собеседника мне стало как-то неуютно.

– Серьезнее некуда. Если папирус окажется подлинным, а в этом я более чем уверен, то это будет сенсация века. Но для этого он должен пройти массу экспертиз – начиная с лингвистической и заканчивая радиоуглеродным исследованием материала, анализом на наличие пыльцы растений в образце и т. д. и т. п. Я не спрашиваю, как этот папирус попал к вам в руки. Наш общий знакомый рассказывал мне какую-то нелепую историю, в которую, честно говоря, верится с трудом. Однако если это правда, то вы сталкиваетесь практически с непреодолимыми трудностями.

– С какими?

– Легализация, – кратко ответил ученый. – Вы должны будете объяснить, откуда вы взяли этот артефакт. Чека на покупку, как я понимаю, у вас нет?

– Нет, – пожал я плечами.

– Это был риторический вопрос. Предметы старины, а тем более представляющие ценность, строжайше запрещены к вывозу в любой стране мира. Вывоз, как нетрудно догадаться, был осуществлен нелегально?