Кукушка

– Правильно сделал.

Рутгер, чья кобыла на пару шагов опережала жеребца, через плечо покосился на девушку и покачал головой:

– За что ты меня так ненавидишь?

– А что мне с тобой, целоваться, что ли?

– А что? Могла бы. Я тебе не враг, занимаемся мы с тобой одним делом. Я много знаю про тебя, Белая Стрела.

– Ты? Да что ты можешь знать?

– Ну… кое-что знаю. Ты ж почти легенда. Стражникам окрестных городов наказано искать у всех въезжающих болты, покрашенные белым. Многие вообще не верят, что ты на самом деле есть, думают, будто это шайка такая – «Белая Стрела», вроде «Лесных братьев» или «Китобоев». Так что, видишь, знаю, кто ты, и какая ты, и чем ты занимаешься. И если мы в братве, то ты мне вроде как сестра. Не знаю только, как ты сделалась такой.

– Какая тебе разница? Захотела и сделалась. Женщины вообще стреляют лучше – у нас сердце реже бьётся, даже когда злимся. А если б я хотела целоваться с такими, как ты пошла бы в портовые шлюхи, была возможность… «Одним делом»! – фыркнула она презрительно. – Не равняй меня с собой. Одним, да не таким.

– А в чём разница?

– А в том, – она повысила голос, – что я хотя бы знаю, на кого беру заказ, а не кидаюсь, как щука, на первый набитый кошель! В том, что никогда не беру больше определённой платы – в этом предо мною все равны, и нищий, и богач. Ты знаешь, что у жидов есть такая молитва – о смерти для врага? Айе, вижу: не знаешь. Каббалист возносит ее и после, около недели (я не знаю точно, сколько), ждёт, пока их бог решает, кто достоин смерти – упомянутый в молитве или тот, кто молится. Потом один из двоих умирает… Чего уставился? Думаешь, я иудейка? – Она усмехнулась и откинула за плечи капюшон, рассыпав золотистые подстриженные волосы, – Не угадал. Но я тоже, можно сказать, молюсь перед тем, как начать. Я тоже спрашиваю и получаю ответ.

Наёмник скривился:

– Что ты плетёшь? Какой еще ответ? Кто из вас умрёт, что ли, ты или жертва?

– Нет, – покачала головой она, – При чём тут я? Ты что, совсем дурак? Я спрашиваю, кто достоин смерти – жертва или заказчик.

– By Got! – Рутгер натянул поводья и осадил лошадь. Он казался ошеломлённым, – Так вот почему иногда… Но так не бывает! Так… нельзя. – Он покачал головой. – Ты, наверное, сумасшедшая. Ты… ты просто не можешь знать такое!

– Могу, Рутгер, могу. Я изучала магию и знаю, как просить. – Тут девушка умолкла на мгновение, будто собираясь с силами, и добила его уже без всякой пощады: – А у тебя в голове никакая не «соображалка», а всего лишь весы. Меняльные такие – знаешь, да? – для денежек и золотишка. В аккурат на тридцать сребреников. Ты не наёмник, Рутгер, ты торгаш. Продажная дешёвка. Угрожать мне вздумал! Говоришь, меня не выдашь? Думаешь, я испугаюсь? Ха! Тот травник… Когда я поняла, о ком ты, мне захотелось тебя пришить. Да ты и сам наверняка это понял. Ты ж ничего о нём не знаешь, ничегошеньки! Сейчас не знаешь, и тогда не знал. Обжёгся разик и решил переложить заказ. Как мальчик: спрятался под одеяло – и нет буки. Только штука-то в том, что бука всё равно есть. Хочешь, скажу, в чём твоя беда? Хочешь? Тебя никто и никогда не обижал. Ты всегда, с детства считал, что ты лучше других. Ты не чувствуешь чужую боль. Знаешь, почему я не стала тебя тогда убивать?

– Почему? – тупо спросил уже вконец замороченный наёмник.

Зерги огляделась, потом наклонилась в седле и картинно поманила его пальцем. Рутгер, как лунатик, против воли подался к ней и выставил ухо.

– Потому, что у тебя его глаза. Такой же взгляд. Вы с ним слеплены из одного теста. Оба одиночки. Оба поступаете по-своему. И оба – дураки. Но только ты не лис, нет… – Она с усмешкой покачала пальцем и наставила его на Рутгера. – Ты – волк, которому в тот вечер прищемили хвост. Давай, скажи всё Андерсону. Думаешь, я не спрашивала, кто из них двоих достоин смерти? Подсказать ответ? Молчишь, брат молочный… Вот и молчи. Может, за умного сойдёшь… Хей! Хайя!

Она приподнялась на стременах, рукой огрела скакуна по крупу, тот привычно перешёл в галоп и через несколько мгновений скрылся за поворотом, унося свою хозяйку.

Рутгер остался один. Голубые глаза его неотрывно смотрели вслед исчезнувшей спутнице.

– Чёрт бы побрал этих женщин… – в сердцах пробормотал он, стянул с головы шляпу и вытер ею лицо, блестевшее от пота. Нахлобучил обратно. – Нет, но какая девка! И какая стерва…

– Кукушка!

Полуголос, полушёпот – отзвук в тишине… Ялка оторвала от подушки голову. Прислушалась. За четырёхугольником окна маячил серпик молодого месяца. В больничной келье было от него едва светло, но даже этого хватало, чтоб увидеть, что она пуста. Стул, стол, на нём свеча в подсвечнике, большая, совершенно неподъёмная кровать и таз для умывания. Дверь заперта снаружи. Ялка улеглась обратно, попыталась успокоиться. Голос, воскресивший в памяти полузабытое прозвание, наверняка послышался ей. Так бывает, если засыпаешь, иногда вдруг слышишь голоса. Будто кто-то в голове раскрыл сундук и перетряхивает сны – ещё не выбрал, что надеть, но пыль уже летит. Пыль, нитки, перья, клочья шерсти… То вдруг мама позовёт, или подруга, или кто-то незнакомый, скажет слово в самое ухо и умолкнет, а ты вскидываешься, с удивлением вертишь головой: откуда? Никого…

«Это моё прошлое зовёт меня», – подумала она и закрыла глаза.

Лежать было удобно. Обычно монахи спали на жёстких постелях, набитых гороховой соломкой, но в больничных тюфяках мягко шуршала морская трава. О ней заботились и дали одеяло. Ей даже дали простыни и раз в неделю их меняли. Ялка вздохнула и повернулась на другой бок.

– Кукушка! Да проснись же!

Теперь уже было не до шуток. Девушка села и завертела головой.

– Кто здесь? – осторожно спросила она.

– Это я! Я, Карел!

– Ты где?

– Здесь. – Стук в стекло заставил Ялку обернуться. – Подойди к окошку.

Ялка завернулась в одеяло, на цыпочках подобралась к окну и различила тёмный силуэт щекастой головы.

– Ты?!

– Я, – сказала голова и расплылась в улыбке. – У тебя там никого нет? Можно войти? Эта штука открывается?

– Что? Э… подожди, я сейчас…

Она отступила в глубь комнаты, торопливо нырнула в юбку, завязала узел и зашарила по раме в поисках щеколды. На замок окно не запиралось. Видимо, высота, на которой оно находилось, плюс беременность девчонки служили гарантией, что та не убежит. Наконец холодное олово двух шпингалетов поддалось, и створка с лёгким скрипом распахнулась. В комнату потёк холодный воздух, из-под двери потянуло табаком. Ялка запереступала, запахнула одеяло поплотней. Карел хекнул, хакнул, втиснулся в проём и через миг уже сидел на подоконнике, свесив в келью короткие ножки. С тех пор как Ялка видела его в последний раз, он стал ещё неряшливей, хотя, казалось бы, куда уже. Плащ изорвался, штаны залоснились, полосатые носки просвечивали дырами (башмаков на Кареле не было). Только куртка была новая – Ялка её раньше у Карела не видела.

– Уф! Здравствуй, – объявил он. Наконец-то я тебя нашёл. Холодновато там, снаружи,

И спрыгнул на пол. Ялка притворила окно, чтобы не дуло, напоследок выглянув наружу. Ни верёвки, ни лестницы не было.

– Как ты сюда попал?

– По воздуху, – мотнул он головой. – Я всегда всюду попадаю по воздуху. Гей гоп – и я где надо. – Он прошёлся по келье, трогая руками мебель и стены. Шаг его был на удивление легок и почти не отдавался в тишине. – Вот, значит, где они тебя держат… Как ты тут?

– Я? Ничего…– Она уселась на кровать, – Как видишь,

– А эти?.. – Он кивнул на дверь.

– Пока не трогают. Допрашивали один раз, и всё.

– Не били? (Ялка помотала головой.) Надеешься, они на этом остановятся?

– Не знаю. А что там теперь… у вас?

– В лесу? Да ничего хорошего, – хмыкнул Карел, – Дом сожгли, норы разорили, все расползлись по углам. Всё хреново. Сейчас туда нагнали крестьян, вырубают старые деревья. Мы немножко пошумели в городе, наподдавали стукачам, но это так, для куражу, не обращай внимания – сейчас важнее ты. М-да. – Он выглянул в окно. – Высоковато, а то б мы тебя попробовали вытащить,

– Мы? – вскинулась она. – Кто это «мы»? Кто тебя послал?

– Сама догадаешься или сказать? Моих приятелей ты знаешь.

Ялка помолчала.

– Даже если я спущусь, что с того? – с горечью проговорила она. – Окно – во двор, ворота заперты. Ночью сторож обходит, привратники… Не со стен же мне прыгать. От бернардинцев не сбегают. Да и куда мне бежать… такой…