Закон МКАД

– Потому я тебя и позвал, – хмыкнул отец Филарет. – Если кто может совершить такой подвиг, то только ты. Вместе со своими друзьями.

– Фыф с Настей? – удивился Данила. Вот уж не думал дружинник, что отец Филарет воспринимает всерьез маленького шама и красавицу кио.

– Не только. Я бы на твоем месте взял с собой небольшой отряд, человека три-четыре. Мало ли что в дороге случиться может… А теперь скажу немного о том, что я еще знаю. В те годы, когда разрабатывался проект Кольцевой дороги, в Измайлово под огромным стадионом был построен секретный бункер Сталина. На острове, расположенном посреди огромного пруда. Причем этот бункер соединялся с Кремлем отдельной специальной семнадцатикилометровой веткой подземного метро.

– А на острове-то зачем? – удивился Данила. – Тоннель копать труднее же в разы.

– Могу лишь только предположить, – пожал плечами отец Филарет. – Много воды нужно было либо для защиты острова, либо для охлаждения реактора. Как и здесь, в Кремле, кстати, который со всех сторон окружен водою – Москвой-рекой и теперь лишь частично подземной Неглинкой.

– По метро семнадцать километров не пройти, – сказал Данила. – Километр-полтора еще бы пробились с боем через руконогов. Больше – нереально. Ни патронов, ни людей не хватит.

– Никто и не разрешит трогать старые подземные завалы, – покачал головой старик. – Кто знает, что оттуда полезет. Да и запечатаны входы в метро наглухо, тебе ли не знать. Так что идти придется поверху. Карту я тебе нарисую, а дальше все от тебя зависит.

Данила снова задумчиво поскреб подбородок.

– Понимаю, большую цену я прошу тебя заплатить за проверку моей теории, – с неожиданным надрывом в голосе произнес отец Филарет. – Но если я прав, неоценимую услугу окажешь ты Кремлю. Возможно, для того, чтобы отключить генератор Теслова, достаточно лишь повернуть рубильник. И тогда все прекратится. И атаки мутантов, и непонятные явления типа гнойников, ледяных гейзеров и Полей Смерти, которые неизвестно откуда взялись и продолжают появляться.

Дружинник пожал плечами.

– Как скажешь, отче. Мне-то не привыкать. Только вот, боюсь, Фыф с Настей откажутся помогать Кремлю. Их же тут врагами сочли и чуть жизни не лишили.

Старик опустил голову, нервно теребя бороду узловатыми пальцами.

– Тут ты прав, – глухо произнес он. – Но идеально нигде никогда ничего не бывает. В людях всегда поровну и хорошего, и плохого. И балансирует то плохое-хорошее словно на весах. То одно перевесит, то другое. Когда твои друзья сюда попали, весы качнулись не туда…

– Не соглашусь, отче, – мягко перебил Данила Филарета. – Бывает, что у некоторых на тех весах гнилья столько, что за ними добра и не разглядеть. А бывают люди, у которых и весов-то нету никаких, один свет изнутри. Как у вас, например. И когда такой человек попросит какую безделицу, ради него не грех и сходить незнамо куда. А гниль нам не привыкать из чужих душ мечом выковыривать. Потому как иначе с нею никак не сладить.

Старик поднял глаза на дружинника. Слабый огонек светильника выхватил на мгновение из полумрака одинокую слезинку, скатившуюся по морщинистой щеке.

– Ради меня не надо, сынок, – прошептал он. – Не заслужил. А вот ради людей постарайся еще разок. Вовек не забуду…

По ночам на кремлевских улицах зажигали фонари. Не столько для свету, сколько ради традиции. Коль горят фонари на ночных улицах, а факелы – на стенах, значит, стоит Кремль, не сдался. И живы люди в нем. И поживут еще назло всякой нечисти, что глядит в ночи на те огни и скрежещет зубами в бессильной ярости.

Впрочем, не только традиция была причиной ночного освещения. Во-первых, гигантские рукокрылы опасались низко летать над огнями. Во-вторых, все же иной раз требовалось пройти по улице ночью, и при этом не очень хотелось влезть сапогом в кучу фенакодусова дерьма. Да и, случись ночной штурм, все сподручнее бежать на стены по освещенным улицам, нежели толкаться во тьме, пытаясь при помощи огнива зажечь факел. В общем, практически одни плюсы, если не считать еженощного расхода дефицитного турьего жира, которым и заправляли ночные фонари.

Данила шел обратно к Кавалерийскому корпусу в обход рощи живых деревьев. Это отца Филарета хищные ветви не трогают, а простому дружиннику лучше поостеречься, пока такого авторитета среди дендромутантов не заработал.

Шел Данила, задумавшись крепко, что и неудивительно. Карту ему отец Филарет и вправду нарисовал угольком на обратной стороне наиболее сохранившегося листка. А остальные, собрав их горкой, неожиданно полил горящим жиром из светильника. Старая бумага занялась мгновенно, словно была из пороха сделана. На недоуменный вопрос Данилы старик пояснил:

– Если удастся наша задумка, то надо ли будет кому объяснять, почему мутанты больше на Кремль не лезут? Ну а не удастся, так и нечего людям головы морочить. Ты, Данила, иди и ни о чем не думай. А что князю сказать насчет того, куда ты ушел, то моя забота.

Сейчас Данила шел и думал о том, кто ж такой на самом деле отец Филарет, что к его словам сам князь прислушивается, хотя вроде бы положено наоборот? А еще он думал о семи таинственных Излучателях, которые никто из кремлевских в глаза не видел. Хотя – стоп! Может, и видел. Вроде тот парнишка, книжник из Семинарии, путешествовал вдоль Садового кольца. А судя по довольно подробной карте, мастерски нарисованной отцом Филаретом, как раз чуть ли не на самом Садовом стоят аж три высотки-Излучателя! Вот бы того семинариста найти и расспросить, что да как! Вдруг не надо будет идти к черту на кулички, а проще окажется найти те высотки да тупо антенны с них посрубать. Или пороху взять с собой, найти да взорвать передатчики, что в подвалах тех Излучателей запрятаны. Хотя отец Филарет говорил, что кремлевский передатчик так до сих пор не нашли. Значит, и там не все так просто. Но, с другой стороны, совсем уж легких путей не бывает, почему не попробовать?..

Поток мыслей дружинника прервало какое-то движение на другом конце Ивановской площади, которое Данила поймал краем глаза. Заметил бы и ранее, да задумался шибко.

Вдоль величественного здания Военной школы параллельным с Данилой курсом двигалась группа людей, явно направляясь к зданию Сената. И люди-то все были знакомые…

Быстрым шагом Данила пересек площадь.

– Не пойму я тебя, Савелий, – произнес дружинник вместо приветствия. – И что у тебя за служба такая поганая, людей под автоматами по Кремлю ночью водить? Я б давно на твоем месте или в стрельцы перевелся, или удавился бы от такой позорной работы.

– Преступников ловить не позор, – сказал подьячий, бросив на Данилу хмурый взгляд, не сулящий ничего хорошего. – А ты иди подобру-поздорову куда шел. Если за тебя отец Филарет заступился, это еще не значит, что с твоим делом покончено.

Данила вздохнул, окинув взглядом всю группу. Савелий, двое опричников с ним и давешний семинарист с руками, заведенными за спину. Угу, кандалы на парнишку нацепили, зря, что ль, опричники их на поясе таскают.

– А Борислав-то чем провинился? – поинтересовался Данила. – Тем, что вестов привел, которые сейчас Форт восстанавливают? Или что Садовое кольцо потушил, из-за чего мы успели с караваном к Кремлю прийти вовремя?

– Я уже говорил и повторять не буду, – зарычал подьячий. – А ну уйди с дороги! Именем князя нашего…

Данила уже отметил, что автоматы опричников как смотрели стволами в землю, так и не сместились с этой обширной цели ни на вершок. Видать, пошатнулся изрядно авторитет подьячего после того, как один из опричников на глазах у всех бросил службу. Да и судя по тому, что книжника конвоировали только двое, возможно, что и остальные слиняли.

Дружинник приблизился вплотную к подьячему и, аккуратно взяв его за бороденку, дернул ее книзу. Потому и осталось неизвестным, что именно Савелий хотел провозгласить именем князя. Челюсть подьячего со слюнявым «чавк!» вслед за бородой отъехала книзу, обнажив редкие, порченные кариесом зубы. Данила глянул на них, словно фенакодуса проверял на пригодность к воинской работе, после чего сокрушенно покачал головой.

– Такой гнилой пастью княжье слово и дело провозглашать великий грех. А ну отпусти мальчонку, пока я тебе башку не свернул!

– Не надо, дядька Данила, – неожиданно подал голос книжник. – Я за свои дела перед князем и Кремлем сам ответ держать буду.

– О как! – подивился дружинник. – Ну смотри. Если подьячий не брешет, за двух раненых опричников с тебя спросят по полной.

– Пусть спрашивают, – упрямо тряхнул головой Борислав. – Когда я стилосы в людей метал, знал, на что шел. По крайней мере, теперь ты Садовое свободно пройдешь. А я более от суда бегать не хочу. Пусть будет что будет.

– А с чего ты взял, что я пойду через Садовое? – сказал Данила, от удивления отпуская бороденку подьячего. Савелий клацнул челюстью и тихонько застонал – не иначе, язык прикусил и временно от боли застыл на месте, зажмурившись и став похожим лицом на сморщенный плод шагай-дерева.

– Пойдешь, – вздохнул книжник. – У вас, дружинных, на лицах написано, когда вы в поход собираетесь. Решительность шалая во взгляде появляется. Ты только высотки стороной обходи. Думаю, они мутантов притягивают. Возле МИДа толпы нео кучкуются, а то здание, что на Красных воротах, сплошь хищными корнями оплетено, причем каждый корень толщиной с жука-медведя. Другие не видел, но, думаю, там то же самое…

– Наговорились? – прошипел наконец-то пришедший в себя подьячий. – Уйди с дороги, Данила, в последний раз добром прошу.

– А то что будет? – поинтересовался дружинник. – Укусишь меня, и я от яда сдохну?

Сказал – и все-таки отступил в сторону. Что ж, если семинарист решил стать героем, его дело. По Закону за нападение на опричников при исполнении, пожалуй, в Тайном приказе могут не ограничиться плетьми да отсидкой в сыром подвале, а вспомнить про старинную казнь через отсечение головы, которую уже лет сто не применяли. Исходя из чего Данила считал, что сейчас вполне можно было под шумок свернуть подьячему головенку да подкинуть тело в живую рощу. Опричники бы и слова не сказали, им, видать, такая служба самим поперек горла. Но семинарист сам принял решение, и вмешиваться в чужую судьбу против воли человека никто не имеет права.

Дружинник глянул еще раз на перекошенное от злобы лицо подьячего, плюнул себе под ноги, развернулся и пошел обратно к Кавалерийскому корпусу. Следовало хотя бы часа два поспать перед походом, потом полчаса на сборы – и вперед, пока не рассвело. Потому как с рассветом частенько возникают не только лишние вопросы, но и лишние проблемы.

Фенакодуса звали Буркой. Данила всех своих боевых зверюг так называл. Этот был четвертым по счету. Прежние погибли, спасая хозяина. Данила всегда удивлялся, как может сочетаться в жутком с виду мутанте звериная ярость по отношению к врагам с безграничной преданностью хозяину и любовью к человеческим детям. Мелкие вообще «лошадок» за большие игрушки держали – когда до них добирались, конечно. Вообще-то не положено к фенакодусам никому подходить, кроме хозяина. Взрослого мужика мутант может и куснуть. А кус у него жуткий. Разинет пасть, смахивающую на старинный чемодан, хлоп – и руки нет. Или головы, если цапнет удачно. Но это зверя сильно разозлить надо. Только кто ж будет злить фенакодуса? Лишь тот, кто с головой не дружен. А такому голова и ни к чему…

Нового Бурку Данила объездил как раз перед экспедицией. Дело привычное. Вспрыгнул на спину, дал кулаком меж ушей, сдавил коленями бока мутанта так, что ребра затрещали, – и все, покорился зверь, способный в одиночку противостоять нескольким вооруженным нео. Фенакодус, конечно, тварь сильно опасная, но предки-то у нее все-таки лошади, которых поколениями объезжали прапрадеды Данилы. Генетическая память штука серьезная…

Морда, больше похожая на динозаврью, чем на лошадиную, потянулась к дружиннику. Чутко дрогнули ноздри. Фенакодус зверь подозрительный. Глазам верит, но понюхать-то все равно надо. Уловил ноздрями знакомый запах, приоткрыл пасть с жуткими зубищами, будто улыбнулся, и тихонько заржал. Признал. И конечно, угощения просит.

Данила вытащил из кармана кожаных штанов кусок вяленого мяса, протянул. Длинный язык мелькнул меж клыков, аккуратно смахнул с ладони угощение. А отец Филарет говорил, что до Последней войны лошадей угощали морковкой да сеном. Честно говоря, не верится как-то. Реально ли такую зверюгу сухой травой прокормить? Разве только возами ее в фенакодуса загружать. Да и где той травы взять столько?

Все это Данила крутил в голове, пока седлал Бурку. Движения привычные, руки сами все делают. Можно и о прошлом поразмышлять, как оно все было до той проклятой войны. А вот о будущем думать решительно не хотелось. Получается, снова он Кремль покидает будто тать в ночи, без благословления князя. Многие могут счесть за бегство. И потом действительно вспомнить всё: и плен у шамов, и выкуп тот злосчастный, и смерть Ратмира. Подьячий уж точно постарается, чтоб вспомнили. Но, с другой стороны, отцу Филарету отказать в просьбе никак невозможно. Даже мысли такой у Данилы не возникло. И не просто потому, что Учитель с малолетства думать приучал, мозгами своими словно оружием пользоваться. Просто не раз убеждался дружинник: Филарет лучше других знал, что нужно Кремлю. И пока еще ни разу не ошибся…

Данила взял оседланного фенакодуса под уздцы и вывел из стойла. Все готово. В переметных сумах харч на неделю, в ножнах – меч, в специальных гнездах на широком поясе – метательные гвозди. За спиной небольшой кавалерийский щит, из-за щита торчат древки трех сулиц, коротких метательных копий. Нарезной огнестрел нынче оружие строгой отчетности, выдается лишь по специальному распоряжению князя. А дульнозарядные пистоли Данила решил с собой не брать. Не лежала больше душа к музейному оружию, после того как пострелял из «Вала» и «Корда». Так что пусть лучше будут под руками верный меч да металки, пока не удастся вновь раздобыть настоящее огнестрельное, от которого душа поет, а враги превращаются в решето. Хотя в такую удачу верилось слабовато. Дважды подряд так везти не может…

Задумчивый, весь в мечтах об утраченной огневой мощи, вышел Данила из конюшни, ведя за собой Бурку… и остановился, словно на стену напоролся. Бурка, сопереживающий хозяину, тоже весь в своих конячьих мыслях, не затормозил сразу. Ткнулся ноздрей в окольчуженную спину Данилы, всхрапнул недовольно и, выглянув из-за плеча хозяина посмотреть, в чем дело, оскалился. Хорошо б, чтобы прям сейчас хозяин скомандовал «взять!». Не пришлось бы жевать сушеное мясо на завтрак.

Но хозяин молчал, сам несколько озадаченный.