Непримкнувший. Воспоминания

Впрочем, эта народная молва о Хрущеве могла основываться на данных не социально-политического, а психологического порядка: разнузданность Н. Хрущева, его грубость и оскорбительно-пренебрежительное отношение к народу, к людям могли породить эти слухи.

Сотни раз в своих выступлениях в СССР и за рубежом Н. Хрущев заявлял:

– Я рабочий-шахтер.

– Я люблю нюхать запах уголька, это напоминает мне мою шахтерскую жизнь.

– Я знаю, что такое обушок, и мне приятно пожимать шахтерские мозолистые руки.

И так далее, в таком же духе.

Газеты и журналы частенько рисовали Хрущева и в горняцком шлеме, и с отбойным молотком, и с шахтерской лампочкой. Он многократно и в ряде стран избирался почетным шахтером.

Можно с абсолютной достоверностью заявить, что здесь умышленно допускалась прямая неправда. Хрущев никогда в своей жизни, ни единого дня ни с обушком, ни с отбойным молотком в шахте не работал и вообще на подземных работах не был.

После переезда Н. Хрущева с родителями из села Калиновка в Донбасс он очень короткое время работал учеником, а затем слесарем по ремонту оборудования. Вот и все. Остальное о его шахтерстве придумано было в более поздние годы. После Гражданской войны он физическим трудом не занимался, но на протяжении последующих 35–40 лет своего архипривилегированного положения не уставал повторять:

– Я рабочий.

– Я шахтер.

– Я знаю, что такое трудовые мозоли…

На купоны с этих акций он получил за свою жизнь сверхобильные дивиденды.

Недаром о шахтерстве Хрущева в народе ходило столько злых изречений. Вот одно из них.

Вопрос: где та шахта, на которой работал Хрущев?

Ответ:

У незнакомого поселка, На безымянной высоте.

Избегал Хрущев разговоров и о своем образовании и раздражался, когда речь заходила об этой стороне его жизни. В своих публичных выступлениях он выдвигал очень противоречивые версии по этому вопросу.

Мне он рассказывал, что, живя в селе Калиновка, он только одну зиму регулярно бегал в сельскую школу, а на следующую же зиму в классе бывал лишь изредка, а затем и совсем прекратил ученье. Поэтому когда он, став премьером величайшего государства, вытащил на свет божий «свою» учительницу и стал усиленно пропагандировать версию, как она обучила его уму-разуму, – в этом была большая доля преувеличения.

Но его бедная учительница тут ни при чем. За зиму-две его научили с грехом пополам читать букварь, но письмом он за это время так и не овладел. Конечно, может показаться, что это не вина, а беда Хрущева, что он не приобщился к знаниям, не он в том повинен.

Это и так, и не так.

В начальной школе Хрущеву учиться не пришлось по тем или иным причинам. Однако после Гражданской войны 27-летнего Хрущева направили учиться на рабочий факультет при Донском техникуме. Через рабфаки получили образование миллионы людей из рабочего класса Советской страны и стали затем выдающимися инженерами, учеными, государственными деятелями. Но Н. Хрущев числился на рабфаке, а не учился, так как занялся партийной работой в техникуме. Через несколько лет секретарь ячейки Хрущев считался уже окончившим рабфак, но знаний ему это не прибавило. В частности, и на рабфаке он не научился писать и с большим трудом мог вывести каракулями лишь отдельные слова.

В 1929 г. Н. Хрущева снова посылают учиться, на этот раз – в Москву, в Промышленную академию. Промакадемия давала рабочим-стахановцам и самоучкам-командирам производства общее образование и технические знания. Но здесь повторяется та же история, что и на рабфаке: Хрущев становится секретарем ячейки, а через несколько месяцев он вообще уходит на партийную работу в Бауманский райком Москвы, бросив ученье.

Таким образом, Советскую власть трудно упрекнуть в том, что она не дала возможности способному и активному рабочему получить образование. Нет, его посылали учиться и на рабфак, и в Промакадемию, но он не воспользовался предоставленными ему возможностями.

В чем дело, почему так произошло? Ответ, мне кажется, нужно искать в некоторых качественных особенностях натуры Хрущева.

Н. Хрущев по природе своей чрезвычайно моторный человек. Ему трудно сколько-нибудь продолжительное время сидеть и над чем-то работать. Он постоянно рвется куда-то ехать, лететь, плыть, ораторствовать, быть на шумном обеде, выслушивать медоточивые тосты, рассказывать анекдоты, сверкать, поучать – то есть двигаться, клокотать. Без этого он не мог жить, как тщеславный актер без аплодисментов или наркоман без наркотиков.

Многих удивляло: как и когда Хрущев успевает гонять по всем странам, устраивать почти ежедневно пышные обеды и ужины, бывать на всех выставках, посещать все зрелищные мероприятия, 4–5 раз в году выезжать на отдых на море, опять же с обедами, морскими прогулками, развлечениями, и… говорить, говорить, говорить…

– Когда же он работает? – слышал и я многократно недоуменный вопрос.

Но дело в том, что он (о чем подробнее скажу дальше) никогда и не работал в общепринятом смысле этого слова. Книг и журналов он никогда никаких не читал (хотя по подсказкам шпаргальщиков и частенько ввертывал словечко о якобы прочитанных им книгах) и не чувствовал в этом никакой потребности. О содержании некоторых материалов в газетах докладывали ему помощники. Его никто никогда не видел сидящим за анализом цифр, фактов, за подготовкой докладов, выступлений и т. д. Это все делалось соответствующими аппаратами, специалистами, помощниками. Он же только «испущал идеи». Причем делал это в большинстве случаев по наитию, без изучения фактов, экспромтом, импровизируя в зависимости от обстановки.

Этим часто пользовались всякие карьеристы и проходимцы, а страна и партия расплачивались за это десятками миллиардов, своим престижем и моральными ценностями.

Все эти черты в очень сильной степени развились у Хрущева, когда он оказался на вершине государственной жизни. Но, как показывают факты, они вообще присущи были его натуре, составляли его, так сказать, генотип.

Короче говоря, усидчивость и Хрущев – это два слова несовместимые. А ученье, любое ученье – в сельской школе, на рабфаке, в академии – требует именно усидчивости, мелкой, будничной, кропотливой работы на многие месяцы, годы… Это не для Хрущева, все что угодно, только не это. Вот почему, появляясь в техникуме или также в академии, он сейчас же проявлял свои черты недюжинного, хотя и стихийно-буйного массовика. К тому же – рабочий, шахтер, человек сильной воли, жаждущий бурной деятельности, а вовсе не мучительного вгрызания в науку, чтобы познать премудрости Пифагора, тайны Марксова закона стоимости («долой гидру мирового империализма» – и все тут?) или психологические муки Раскольникова («подумаешь, какую-то старушку пришили, а разговоров…»). И – Хрущев опять секретарь ячейки. Указания, протоколы, митинги, речи, а ученье – вещь по трудоемкости ни с чем не сравнимая.

Так реальный ход вещей привел к тому, что Хрущев, пробившись до высших ступеней руководства, остался малограмотным человеком. С грехом пополам он научился читать. Правда, до самого своего падения он читал с запинками, коверкая многие слова, делая неправильные ударения, но во всяком случае читал. А писать он, повторю, так и не научился. Он с трудом подписывал свою фамилию, большей частью начертывая только две первые буквы: «Хр». Но на этом его каллиграфические возможности исчерпывались. Свои резолюции на документах он передавал устно помощникам, а те писали их на документах.

За два года совместной работы с Хрущевым в ЦК я видел единственный документ, на котором было личное начертание Хрущева. Это было вскоре после моего избрания секретарем ЦК партии. Была получена телеграмма от одного из наших послов. Хрущев распорядился через помощника дать прочитать телеграмму М. Суслову и мне. Своей же рукой он начертал нам распоряжение – ознакомиться. В правописании Хрущева оно начиналось с буквы «а»: «азнакомица». Резолюция была написана очень крупными, торчащими во все стороны буквами, рукой человека, который совершенно не привык держать перо или карандаш.

Будущий историк, который захочет по первоисточникам ознакомиться с некоторыми вопросами того периода, будет удивлен тем, что не найдет в архивах ЦК партии и Совета Министров ни одного документа, написанного рукой Хрущева. Тайна этого явления, как видно, раскрывается просто.

Когда Хрущев хотел включить в свою речь или доклад, подготавливаемые помощниками либо учеными, что-нибудь от себя, он надиктовывал это стенографистке. Наговор получался обычно очень обильный и хаотичный. Затем из этого месива изготовлялось необходимое блюдо.

Поэтому, когда в корреспонденциях из той или иной страны сообщалось, что Хрущев, посетив такое-то учреждение, сделал в книге для почетных гостей такую-то запись, то здесь во всех случаях допускалась неточность: Хрущев сам не мог сделать никакой записи. Она делалась или помощником, или одним из членов делегации, возглавляемой Хрущевым, а он ставил свои «Хр» или в лучшем случае «Хрущ».

Так же он поступал, когда очень приставали с просьбой дать автограф.

Конечно, уже одно то, что во главе великого социалистического государства оказался малограмотный человек, – страшная трагедия. Основоположниками научного коммунизма были величайшие мыслители, каких когда-либо знала всемирная история: Маркс – Энгельс – Ленин. По своим знаниям они далеко опережали современников. При всех своих диктаторских чертах Сталин был прекрасным знатоком марксистской теории, вопросов истории, политической экономии, философии, литературы. Соратники Ленина – Свердлов, Дзержинский, Луначарский, Чичерин, Семашко, Литвинов, Фрунзе, Кржижановский, Крупская, Куйбышев и многие, многие другие – были блестяще образованными марксистами, публицистами и литераторами.

Великая русская революция выдвинула из самых своих глубин блестящую плеяду рабочих-революционеров. Это столяр Степан Халтурин, казненный царским самодержавием.

Это ткач Петр Алексеев. На процессе 50-ти он закончил свою пламенную речь словами: «Поднимется мускулистая рука миллионов рабочего люда, и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах». Эти слова Ленин назвал великим пророчеством.

Это слесарь Виктор Обнорский, внимательно изучавший за границей западноевропейское рабочее движение и основавший Северный Союз русских рабочих.

Это ткач Петр Моисеенко, один из главных организаторов знаменитой Морозовской стачки.

Это выдающийся пролетарский лидер, слесарь Иван Бабушкин: ученик и соратник В.И. Ленина, один из агентов и корреспондентов «Искры», прошедший многочисленные тюрьмы и ссылки. Ленин называл его «народным героем» и «гордостью партии».

Это токарь Михаил Калинин, ставший президентом великого Советского государства.

И – сотни и тысячи других прославленных лидеров рабочего класса. Все они были хорошо образованными марксистами, просвещенными людьми, гораздо более интеллигентными, чем многие выходцы из семей интеллигенции, талантливыми публицистами, пламенными трибунами революции.

И вот через 20 лет после величайшей из революций, которая подняла к вершинам культуры десятки миллионов людей, мы оказались перед лицом какого-то парадоксального явления. Во главе столичной организации Коммунистической партии, являющейся творцом марксистской науки, партии новаторов, партии, ставшей поборником самой передовой культуры, – оказывается человек, лишенный всяких духовных потенций. В чем же дело? Как это могло произойти?

Но эти вопросы, которые встали со всей остротой гораздо позднее, в тот период лишь вспыхивали на мгновение и гасли.

Рабочее происхождение, «непричастность» (как тогда казалось) к оппозициям, гарантия того, что кто-кто, а уж Хрущев никак не может оказаться «врагом народа», знание жизни, простота манер – все это, казалось, перевешивает «некоторые минусы» в биографии.

Кто мог думать тогда, что Хрущев окажется единоличным руководителем партии, главой государства, что разовьются такие черты его натуры, которые приведут к тяжким последствиям и в партии, и в стране, и в социалистическом лагере, и в мировом коммунистическом движении.