Ласковый убийца

Питер – второй по значению город страны, крупный порт и "окно в Европу" – неудивительно, что борьба намечалась нешуточная.

Каждый вложенный в предвыборную кампанию рубль сулил – в случае удачи – принести тысячу рублей прибыли.

Власть – самое выгодное вложение денег, поскольку позволяет поддерживать их постоянное воспроизводство и, кроме того, обеспечивает личную неприкосновенность – до известной степени, конечно.

Макаеву нужны были свои люди во власти. По его распоряжению община финансировала четырех кандидатов в различных округах. Естественно, это делалось через подставные фирмы, организации и фонды: поддержка со стороны чеченской группировки – не самая лучшая реклама.

Были выбраны четыре человека из народа: можно сказать – от сохи, точнее, от станка; с простыми широкими лицами, крепкими руками и ясными глазами. Дураки, но довольно амбициозные, считавшие, что жизнь много им чего еще должна. Таким было все равно, от кого получать деньги. К тому же Макаев всегда производил неотразимое впечатление – высокий плечистый брюнет с аккуратным пробором, в безукоризненном дорогом костюме, на руках – никакого золота, зато – тщательный маникюр и отполированные ногти, покрытые бесцветным лаком. Чистый выговор, безо всякого акцента. (А ведь он, помимо родного и русского языков, знал еще несколько кавказских наречий и английский).

Он никогда не угрожал, не пугал, не давил на людей – в подчинении Макаева было полно бойцов, прекрасно знающих свое дело, но Зиявди умел главное – он умел нравиться.

Он неизменно вызывал симпатию и внушал доверие. Даже самые недоверчивые партнеры "по бизнесу" успокаивались и начинали думать, что слухи о чеченском коварстве все-таки сильно преувеличены. Макаев всегда стремился выглядеть открытым и доступным, но никто – даже люди из его ближайшего окружения – не знал, что он думает на самом деле.

Да, в общем-то, это было не нужно: вряд ли кто-нибудь, узнав о его планах, (точнее, "комбинациях"), смог бы поверить в реальность их осуществления. И, тем не менее, все, что придумывал этот изощренный мозг, становилось действительностью. Рано или поздно.

На сегодняшний день главная задача была одна – прорваться во власть: везде, где только можно, чтобы усилить свое влияние. Борзовский начинал слабеть. У него не было будущего. У него не было преемников – тех, кто взял бы дело в свои руки и защитил дряхлеющего льва от нападок осмелевших шакалов. У него были только деньги и умная голова на плечах: но этого мало, чтобы быть уверенным в спокойной старости. Для уверенности нужна семья, наследники, преданные друзья, а не обманутые партнеры и вкладчики.

"Хождение во власть" – дело дорогостоящее, и не всякому по карману. Но, даже собрав необходимые деньги, все равно оказываешься не один – приходится соперничать с другими состоятельными людьми.

Макаев несколько раз заказывал социологические исследования, чтобы реально оценить шансы своих кандидатов. В двух округах результаты были обнадеживающие. Но в двух других явного перевеса голосов не было. Его кандидатам буквально наступали на пятки и дышали в спину протеже Берзона, решившего тоже помаленьку начать укрепляться в северной столице. О том, чтобы договориться между собой, не могло быть и речи. Их сферы влияния в Москве никак не пересекались, потому и контакты были сведены к минимуму. Они просто знали о существовании друг друга, и все. Но столкновение интересов неизбежно должно было вызвать более или менее открытое противостояние. Это не вызывало сомнений ни у кого, как не вызывал сомнений тот факт, что любая попытка предложить мирные переговоры могла быть расценена как проявление слабости и неуверенности в своих силах. Макаев внимательно следил за Берзоном. Он не мог себе позволить действовать наудачу: Макаев не любил рулетку. Его игрой были шахматы. А комбинация намечалась интересная. Он собирался задействовать все имевшиеся в его распоряжении фигуры. И Кольцов должен был сыграть в этой комбинации ключевую роль.

* * *

ЕФИМОВ. НАПИСАНО КАРАНДАШОМ НА ОБОРОТЕ МАШИНОПИСНЫХ ЧЕРНОВИКОВ.

Я всегда завидовал своей жене. Обычно я говорил ей так: "До чего же бестолково устроен этот мир! Сколько в нем несправедливости и несовершенства! К чему далеко ходить за примером – взгляни хоть на меня! Как бы я хотел вращаться среди людей пишущих! Я бы загадочно улыбался, поднимая брови. Или задумчиво молчал, поглаживая лоб кончиками пальцев. Или смотрел бы отрешенно в пустоту, прозревая там нечто, видимое только мне. Время от времени я бы тихонько вскрикивал, словно застигнутый врасплох внезапным вдохновением. Уж я бы хвалил всех без разбору – и менее талантливых, и более бездарных – всех! Хвалил бы на чем свет стоит – в надежде на ответную любезность. И все-таки у меня нет ни одного знакомого писателя. А ты? Мало того, что у тебя такой писатель есть, так ты еще и замужем за ним. Почему? За что тебе эта честь?

Зато лет этак через тридцать, когда обрюзгшие современники, поджав сиреневые губы и покручивая большими пальцами сцепленных на животе рук, будут мычать нечто вроде: "Незаурядность и даже, можно сказать, некоторая масштабность его личности бросались в глаза тотчас же…", ты, приглушенно сверкая фарфоровыми зубами, томно прогудишь: "В быту это был очень сложный, если не сказать откровенно – тяжелый человек…" Увы! Таков удел российского писателя! Мне, чтобы кануть в Лету с большими пузырями и громким плеском, приходится всю жизнь работать, а тебе – достаточно один раз удачно выйти замуж. Так кто же из нас счастливчик и баловень судьбы?" – обычно говорил я жене еще до того, как… Но все по порядку. Так я говорил своей жене, и она, кстати, в долгу не оставалась, отвечала что-то этакое – она у меня вообще редко молчит, даже во сне иногда разговаривает.

Ну да речь сейчас не об этом. А о том, что у меня, в отличие от жены, не было ни одного знакомого писателя.

С одной стороны, это довольно скверно – для молодого автора желательно с самого начала точно знать отведенное ему в литературе место. Но с другой… Отсутствие достоверных ориентиров позволяет допускать некие вольности в оценке собственного таланта – естественно, в сторону его увеличения (и даже преувеличения). Словом, писателю все на пользу – он все сумеет обратить к своей выгоде: скорми ему любую гадость, и он будет какать красивыми моралями и пукать сладким фимиамом.

Так может, оно и к лучшему, что у меня не было ни одного знакомого писателя.

А потом и жены не стало…

* * *

Хорошо писать простым карандашиком на дешевой до прозрачности бумаге: мириады незримых атомов, из которых соткутся выдуманные тобой миры, срываются с кончика копеечного грифеля; в этом есть какой-то символ – ведь и Господь создал нас из того, что валялось под ногами – праха и пыли. То есть фактическая себестоимость человека и литературы на самом деле не очень велика.

Хорошо перечитывать: стирать ненастоящее и писать заново, и потом опять перечитывать: оставлять живое и безжалостно распылять мертворожденное в катышах и крошках китайского ластика…

Хорошо вострить карандашик до состояния колючей иголки и царапать им бумагу: текст не должен быть гладким.

Хорошо негромкими словами раскатать читателя в тонкий блин, заставить его переживать, может быть, даже плакать, и, усмехнувшись, сказать на прощанье: "Это – карандаш, бумага, ластик и точилка – стоило мне десять рублей. И всей жизни – вместе с написанным…"

Хорошо написать такую книгу – как колоду игральных карт: ни брошюровать, ни переплетать, – напечатать на больших пластиковых листах и тасовать их, как угодно. И на каждом листе – маленький рассказ, или стихотворение, всего – примерно триста. И пусть всякий раскладывает свой пасьянс – как хочет, и находит в этом порядке единственный смысл – какой сможет.

* * *

Или вот еще идея: как составить композицию детективного романа. Надо придумать историю, и разбить ее на пятьдесят четыре приблизительно равных эпизода. Затем купить колоду игральных карт и написать названия эпизодов на лицевой стороне. Тщательно перетасовать колоду и разложить карты в новом порядке. И все – можно писать. Такое случайное смещение во времени будет интересным даже при заведомо слабом сюжете. Надо как-нибудь попробовать… Может, что и получится из этой затеи.

* * *

Что угодно! Придумывай что угодно, но ты обязан написать этот роман! Который подведет итог всей детективной прозе нашего столетия! Он должен быть лучшим, он будет иметь грандиозный успех! Этот роман станет точкой отсчета для писателей двадцать первого века. Так будет. А главное – она вернется.

Иногда я думаю, что написать хорошую книгу – очень легко. Надо просто понять, что ты – гений. И писать с твердой убежденностью в том, что ты – гений. Тогда легче расставаться с уже написанным. Допустим, не нравится тебе какая-то фраза, и тогда ты говоришь себе: "Нет, брат! Так может написать Н. или П., им это позволительно. Ведь они – обычные люди. Но ты-то – гений! Тебе так писать нельзя!", и вычеркиваешь эту фразу, и стараешься придумать другую. И писать становится легко.

Но иногда я себя ненавижу. Сижу часами и не решаюсь прикоснуться к бумаге. Мне становится противно писать: потому что текст, который сидит в голове – он прекрасен. Великолепен! Предложения – гибкие, скользкие и блестящие, переливаются, как форель в горном ручье. Музыка речи, чередование ударных и безударных слогов, темп – то ускоряющийся, то замедляющийся – все это рождает ощущение движения. Текст движется внутри тебя, он просится наружу, хочет излиться на бумагу. Но черт возьми! С каждой страницей, с каждой фразой, с каждой репликой, с каждым словом, с каждой буквой, с каждым ударом машинки, с каждым скрипом карандаша по бумаге уменьшается вероятность написать великое произведение!!! Гениальность – та, которая сидит в голове – утекает сквозь мои неловкие пальцы, как шершавый песок. Я это чувствую физически. И тогда я себя ненавижу, и злюсь, и ругаюсь: почему я не могу быть великим? Почему мне не хватает сил?

Ведь все это – ради тебя. Когда-нибудь ты увидишь, что я был во всем прав. Когда-нибудь ты поймешь, что всю жизнь любила только меня. Я дождусь этого момента – вот в чем смысл моего ожидания. Даже если оно будет длиться всю жизнь.

Люди сильно страдают от того, что не могут нормально поговорить друг с другом. Они предпочитают молчать. Чаще всего эту ошибку совершают влюбленные. Они думают: "Ну, если ты меня действительно любишь, тогда должен понимать, что означает мое молчание. Ты обязательно поймешь, что я хочу этим сказать." А что можно сказать молчанием? Словами-то не всегда получается выразить то, что хочешь. Так, чтобы тебя поняли. Ведь одинаковые слова воспринимаются различными людьми неодинаково, с абсолютно разными смысловыми акцентами. Тогда как искаженно может быть истолковано молчание? Страшно даже подумать.

Людям надо больше говорить друг с другом.

Поэтому я никогда не устану повторять: "Я люблю тебя." Я буду повторять это на все лады, повторять, не повторяясь: "Я люблю тебя", "я ЛЮБЛЮ тебя", "я люблю ТЕБЯ", "ялюб лю тебя", "ялю блюте бя", "я тебя люблю", "тебя люблю я", и так далее. Эти слова ты прочтешь в каждом моем взгляде, вздохе и повороте головы. Все для тебя, моя милая!

Вчера, когда я уже проваливался в беспокойный душный сон, вдруг пришла в голову какая-то безделушка. Я сразу проснулся и, не зажигая света, набросал эти строчки в своем блокноте – на ощупь. Это тоже для тебя – не суди строго.

Во всем видна рука Творца!

В любом – малейшем! – проявленьи!

Черты прекрасного лица

Меня приводят в изумленье.

То искры Божьего огня

Приходят в мир, чтоб мир оставить…

Но если спросишь ты меня:

– А не довольно ли лукавить?

Когда, устав от чепухи,

Ты все же думаешь о Боге?

– Когда пишу свои стихи…

Иль вспоминаю твои ноги…

* * *

Я сегодня отвлекся на дневники. Глупо, но ничего не могу с собой поделать – надо же мне с кем-нибудь поговорить. Я ведь не сумасшедший, чтобы разговаривать с самим собой. А с бумагой – почему бы и нет? Рано или поздно ты все равно это прочтешь, поэтому получается, что я разговариваю с тобой. Только ответа не слышу. Да я его, в общем-то, и не жду…