Берлинская жара

Шелленберг внимательно слушал его. Он дал ему договорить до точки и только тогда спросил:

– Как вы думаете, Шпаан, доктор Эбель знает, что мать его жены – чистокровная еврейка?

В наступившей тишине отчетливо было слышно, как в соседней комнате щелкает секундная стрелка напольных часов. Округлив глаза, Шпаан отрицательно мотнул головой.

– В таком случае, – сказал Шелленберг и сделал знак оберштурмфюреру, который тотчас вскочил и доставил ему тонкую серую папку с символом СС на обложке, – не сочтите за труд и передайте ему. Тут часть досье, в которой освещается эта пикантная подробность. Это не копия. Господин Эбель волен распорядиться ею по своему усмотрению.

– Слушаюсь, господин Кёрбель, – промямлил Шпаан севшим голосом.

– Скажите, он причастен к работам по созданию уранового котла L–IV, на котором число рождающихся нейтронов превысило число поглощенных?

– Так точно, год назад…

– Он ведь взорвался?

– Так точно… Но впоследствии успех господина Гейзенберга был зафиксирован и развит в других лабораториях. В Дортмунде, например…

– Что ж, – улыбнулся Шелленберг, шлепнув себя по колену, – полагаю, многоуважаемые Краббе и Шпаан могут быть свободны. Помните, господа, главное сегодня – это создание готовых урановых боезапасов, а не чистая наука, как бы нам этого ни хотелось, и основным назначением котла пока, увы, является не извлечение энергии, а добыча плутония в объемах, необходимых для производства нового оружия. Надо спешить, друзья мои, надо спешить. Внизу вас ждут стенографисты, они помогут вам составить докладную записку. А мы со штурмбаннфюрером еще немного пошепчемся Оставшись наедине с Майером, Шелленберг достал из внутреннего кармана золотой портсигар, вынул из него сигарету и закурил.

– Вы не курите, Норберт, – сказал он, – я знаю. А я вот, сами видите.

– Не курю, – согласился Майер. – Но от коньяка бы не отказался.

Шелленберг махнул рукой оберштурмфюреру, чтобы тот принес коньяк.

– Предпочитаете наш?

– Нет. Лучше французский.

Не успев скинуть с губ ироничную усмешку, Шелленберг спросил:

– Так что там с «Норск-гидро»?

Майер принял бокал, отпил и доложил:

– Размещены крупные заказы на производство тяжелой воды, где-то по одному в три недели. Нам удалось организовать утечку через канал в Стокгольме, и англичане проявили интерес. Во всяком случае, запросили подробности, как в феврале, накануне диверсии. Сейчас идет ремонт разрушенных цехов. Много суеты, много грохота, чтобы норвежские крысы могли разглядеть все в деталях и передать своим английским хозяевам.

– Считаете, клюнут?

– Пока верят в тяжелую воду, клюнут обязательно. К тому же мы усилили ПВО 88-миллиметровыми зенитками и «Эрликонами». А это не шутки. По логике, если мы укрепляем оборону – значит объект имеет для нас большую ценность.

А что производит объект? Тяжелую воду. А зачем она? Я бы на их месте клюнул.

– Если англичане совершат новый налет на норвежский завод, обещаю вам повышение и отпуск в Альпах. (Майер недоверчиво ухмыльнулся.) Сейчас важно выиграть время. Пусть считают, что без тяжелой воды нам бомбу не вытянуть.

– Они там и так перегрызлись в Лос-Аламосе. Высокая концентрация научных светил на одном пятачке до добра не доведет. Каждый тянет одеяло на себя, спорят, ругаются. Однако дело хоть со скрипом, но все-таки продвигается.

– Я знаю. – Шелленберг подумал и повторил: – Знаю… Но так не всегда будет, понимаете? – В его руке появился брелок для ключей в виде веселого солнца, которое легким движением заменялось грустным месяцем. Некоторое время он механически вертел его в руке, потом задумчиво произнес: – А бомба-то будет. – Он опять помолчал и вздохнул: – Бомба будет непременно… Вам не страшно, Норберт?

– Страшно, господин штандартенфюрер. – Майер поскреб ногтем шрам на подбородке. – Но я не очень представляю себе, как это выглядит. Бомба, взрыв…

– Обещаю вам, вы увидите все своими глазами. Через три месяца… – Шелленберг глубоко затянулся, выпустил дым через ноздри и тщательно загасил в пепельнице недокуренную сигарету. – Почему, черт возьми, Эбель пошел в гестапо?

– А куда ему было идти?

– Есть же курирующие инстанции. Но идти в районное отделение тайной полиции! Старый идиот.

– Он растерялся. Такая семейная тайна, и вдруг появляется тип, который грозит все сдать гестапо, если не будет вербовки. Вот он и побежал туда каяться.

– А почему вы так уверены, что это непременно англичанин?

– Он бредит по-английски.

– Значит, они применили к нему методы устрашения, – поморщился Шелленберг. – Мда, Мюллер предсказуем. Всегда спешит, чтобы рапортовать первым. А того не уяснил, что разведка и контрразведка – это кабинетная работа.

Майер развел руками. Шелленберг некоторое время думал, потом сказал:

– Вот что, Норберт, немедленно поезжайте на Принц-Альбрехт-штрассе и посмотрите, в каком он состоянии, что говорит и говорит ли вообще. И если в этом еще есть смысл, заберите его к нам. Разрешение с факсимильной подписью рейхсфюрера возьмёте у Фрица. Если возникнут вопросы, звоните.

Майер поднялся, но Шелленберг удержал его:

– Вы должны понимать, Норберт, нам срочно необходим новый, но уже действующий канал связи с Лондоном, которому безоговорочно верят англичане, а еще лучше, если и американцы. Вот под этим ракурсом и рассматривайте все ваши действия.

Москва, НКВД СССР,

20–22 мая

Хромовые сапоги наркома госбезопасности Меркулова тихо поскрипывали, когда во время совещания он, подобно Сталину, прохаживался вдоль стола за спинами подчиненных, и этот унылый, назойливый звук раздражал Ванина, мешал сосредоточиться. Вот уже сорок минут он и недавно назначенный начальник отделения научно-технической разведки Костин излагали наркому свои соображения по поводу донесений, полученных из источников, близких к разработке уранового оружия в Германии, Великобритании и США. Страна на пределе сил и возможностей готовилась к решающей битве с вермахтом на курско-орловском рубеже, и в этом тяжелом контексте задачей Ванина было, опираясь на показания закордонной агентуры, донести до высшего руководства острую озабоченность по поводу прорывных достижений немцев (но в не меньшей степени и американцев) в создании нового типа оружия массового уничтожения.

– Таким образом, сопоставив полученные за последний месяц донесения из Берлина, Вашингтона и Берна, проанализировав их в совокупности, с привлечением имеющихся наработок наших физиков, мы делаем вывод… – Ванин запнулся, собираясь с мыслями. Бросив взгляд на застывшего, как изваяние, Костина, он продолжил: – У нас есть весомые основания считать, что развитие урановой программы в Германии вошло в экстремальную фазу. Немцы могут получить оружие огромной разрушительной силы в самом ближайшем будущем.

Меркулов вернулся к столу и сел в кресло, откинул назад длинную челку, раскурил оставленную в пепельнице папиросу.

– Все это очень не вовремя, – сказал он. – Вот вы говорите, доклад… Гиммлер передал доклад. А что в этом докладе? Может, обычная сводка новостей из института Вильгельма.

– Обстоятельства указывают, что доклад содержит нечто большее.

– Нечто большее, – повторил Меркулов. – Но что конкретно?

– Этого мы не знаем. – Ванин прекрасно понимал шаткость своей позиции, основанной скорее на интуиции, которой разведчик зачастую верит больше, чем очевидным фактам. – Мы не знаем всех подробностей, товарищ нарком, они разбросаны. Понимаете, хоть она и засекреченная программа, но в общих чертах периодически о ней сообщалось высшему руководству. А тут Гиммлер, по сути, ослушался Гитлера и отказался от запланированного доклада. Это не в характере Гиммлера, он таких фортелей себе никогда не позволял. Тем более что утечки (мы полагаем, осознанные утечки) по урановому проекту по-прежнему происходят – и ничего. Наша агентура в Германии получила жесткое задание максимально активизироваться на этом направлении. К тому же у нас имеется возможность следить за американцами, а американцы следят за немцами. И даже если немцы ведут с ними игру, то все равно по привлекаемым ресурсам и возникающим задачам можно судить о прогрессе германских физиков.

– А что говорит наука? – спросил нарком.

– Я встречался с Курчатовым. Он полностью разделяет нашу озабоченность.

– Отвлекать средства в такой момент… – Меркулов опять поднялся и начал мерять кабинет широким, тяжелым шагом. – Вы понимаете, что в любом случае это будет предметом вашей персональной ответственности?

– Понимаю, товарищ нарком.