Восстание

В итоге Анну Евгеньевну повязали, причём в буквальном смысле, поскольку вела себя она буйно, кричала, что она участница крестного хода, что они всю православную Россию подняли, ну и прочее в том же духе. Увели.

Протрезвевший к тому времени Антон решил осведомиться насчёт судьбы дальней родственницы в отделе репрессий. Он набрал номер начальника отдела, самого загадочного из всей этой революционной братии. Никто о нём достоверно ничего не знал. Новиков откуда-то привёл. Поговаривали, будто он бывал во всех без исключения горячих точках, где только появлялся сначала советский, а потом российский спецназ ГРУ. И отвечал в самых критических ситуациях за разговорчивость или, наоборот, вечное молчание пленных, подозреваемых, свидетелей, а иногда их родных и близких. По слухам, даже военные считали его человеком, окончательно для общества потерянным, но тем не менее необходимым.

– Алё, Фёдор Андреевич? Здравствуйте, Антон Матвеев беспокоит.

– А, здрасьти, Антон Владимирович, чем обязан?

– Да я хотел поинтересоваться судьбой одной женщины из вчерашнего списка на репрессии…

– Нуу… Это дело непростое, скорее всего, сколько их каждый день в списках. Район хоть знаете, фамилию, адрес?

– Да, конечно. Центральный район, Анна Евгеньевна Клавина…

– А-а-а, ну да, помню, – перебил Антона Фёдор Андреевич, – мне ещё список принесли на проверку, мол, что за чудеса, откуда там рукописная надпись появилась. Ваша забота, что ли, Антон Владимирович? – в голосе чувствовался сарказм.

– Неважно. Так что там?

– Ну что, делов-то, расстреляли в тот же вечер. Мне не жалко, одной бабкой больше, одной меньше. Правда, много про заслуги свои кричала она, ваших, как я понимаю, родителей изобличала…

Антон закряхтел, пожалев уже, что начал этот разговор.

– Да вы не волнуйтесь, мне-то что, моё дело маленькое, дали списки – расстреливай. Через мои руки сотни таких уже прошли. Другое дело, вам-то как с этим жить, а? – глава расстрельной бригады явно решил над Антоном поиздеваться.

– В смысле?

– Ну, в смысле, добро пожаловать в наш клуб, Антон Владимирович.

– Какой… какой ещё клуб? – парень был растерян и разозлён одновременно, он не знал, как себя вести с самым страшным, пожалуй, человеком, каких он только встречал в своей жизни.

– Палачей… – вкрадчиво прошептал в трубку Фёдор Андреевич. Наверное, именно так он что-то шепчет людям перед тем, как пустить пулю в затылок. И захохотал.

Антон бросил трубку, даже не попав на аппарат, откинул её, как нечто мерзкое, нечаянно попавшее в руки. Поднял тут же, боясь, что дьявольский хохот из неё начнёт нарастать и заполонит всю комнату, с силой положил на рычажки аппарата. Сердце толкало кровь с такой силой, что Антон вполне серьёзно забеспокоился, не лопнет ли сейчас какой-нибудь сосуд в мозге.

Глава Xiv

Никто, конечно же, заслуженную крестоходку Анну Евгеньевну не расстреливал. Это у заслуженного палача Фёдора Андреевича юмор был такой.

А пьяные антоновские каракули в списке репрессированных насторожили даже не менее пьяного Царёва. Напротив вписанного имени он поставил несколько вопросительных знаков и визу «разобраться и доложить».

Разобрались, доложили. Поначалу, правда, немного с подозреваемой перестарались: никак она на допрос идти не желала. Потом извинения приносить пришлось. Но она не обидчивая оказалась, сектантка же. Зверев велел своим пристальнее за Антоном приглядывать, а Анну Евгеньевну от греха подальше решили переселить не в комнату какую-то там, а в отдельную просторную квартиру в таком же, как и у антоновских родителей, доме и с таким же видом на набережную. Пришлось какую-то буржуазную семейку выгнать, да кто их сейчас считал, этих обиженных буржуев. Восстановили, так сказать, социальную справедливость с лихвою.

Всё сложилось как нельзя лучше, но Антону об этом никто так и не рассказал. Фёдор Андреевич то ли забыл про шутку свою, то ли изначально не собирался раскрываться – особенности палаческого юмора. Другим и дела не было. Царёву парень вообще никогда не нравился, а Зверев считал моральную кару, постигшую юнца, вполне заслуженной.

С Антоном после этой истории случилась страшная метаморфоза. Переживал он сильно первые пару дней. Пил. Потом перестал, чуть осунулся и посерьёзнел лицом. Но никоим образом не искал искупления вины. Напротив, озлобился и замкнулся. Разбуженный внутри некогда маленький демон начал активно расти, пожирая остатки морали, дескать, теперь-то уж что, раз такое дело. Рубикон перейдён.

На следующее злодейство Антон пошёл уже осознанно. Целую ночь потратил, чтобы, зайдя под кирилловским паролем в игру, уничтожить все его богатства: и магические вещи, и дивной красоты замки, и нажитые непосильным трудом указательного пальца очки опыта. Дело оказалось непростым, виртуального имущества, особенно с учётом обменянного на рекламу, накопилось немало за уже почти три года игры.

Но чувство мести оказалось удивительно сладким. Длилось, правда, недолго. Кирилл нажаловался Ягру с Панциром, те за полчаса всё «откатили» назад. Более того, сообщили, что взлома как такового не было, а был вход в игру под его паролем.

Кирилл поглядывал на бывшего лучшего друга, ставшего совсем нелюдимым, со всё большим подозрением. И нового пароля от персонажа сообщать не стал. А это был самый верный знак, что утратилось доверие окончательно меж многолетними сожителями. Это был уже не мелкий бытовой конфликт «в реале», не пьяная ссора. Пароль – это мера вещей и отношений, это не игрушки.

***

Генерал армии Алексей Владимирович Прокуроров втайне писал стихи. Поэтому жизнь вёл двойную: вечерами он любил людей, природу, Бога, плакал часто из-за несправедливостей, иногда выпивал. Но рано утром он вставал, в процессе бритья приобретал суровую решимость на лице и ехал на службу.

На работе всё было системно, прагматично и даже цинично. Но и тут Алексей Владимирович был искренен, потому что понимал всю глубину смысла и бюрократической машины, и репрессивного аппарата, важность идеологии, значимость социального расслоения и исключительную ценность дисциплины.

Он не был двуличен, он был разносторонен.

В последние месяцы после этого чёртового «воскрешения» и затем восстания он стал писать всё чаще, практически каждый вечер. Разносторонность обострилась, и дело уже попахивало алкоголизмом.

В один из этих мерзких осенних вечеров, когда выпавший снег мгновенно превратил Москву в плохо убранный свинарник с чавкающей под ногами грязной жижей и вверг тонкую вечернюю натуру Алексея Владимировича в объятия экзистенциальной тоски, ему позвонил Подиров.

О нём ни слуху ни духу не было уже месяца три точно. Поначалу, после провала плана с предъявлением общественности вновь обретённого тела Ленина, Прокуроров позванивал старому знакомцу, дескать, а что же там с планом «Б»? Но Подиров неизменно призывал к терпению, и терпение генерала, в конце концов, кончилось. Звонить перестал.

А тут вдруг академик сам позвонил. Алексей Владимирович уже успел принять граммов двести, надел восточный стёганый халат, взлохматил остатки волос на висках (очень уж у него тогда творческий вид получался) и взялся за стихи.

Подиров, сославшись на крайнюю секретность разговора, предложил встретиться в какой-нибудь кофейне. И здесь Прокуроров впервые, наверное, посмел спорить с человеком, некогда спасшим ему жизнь: уговорил, якобы в целях пущей маскировки, встретиться где-нибудь в пивном баре. Дело, разумеется, было не в конспирации, а в начавшемся уже было лечении приступа депрессии. Пивбар сам собою предполагал наличие на столе кружечки-другой.

Тут стоит отметить ещё одну особенность Алексея Владимировича, делавшую возможной такие встречи в центре Москвы, – его никто не узнавал. Отчасти от природной скромности, отчасти из-за чекистского прошлого публичность он активно не любил. Какие бы должности ни занимал, всем государственным СМИ запрещено было его показывать. А частным он никогда и не был интересен.

Спустя час (жили они неподалёку друг от друга) Подиров и Прокуроров уже потягивали пиво. Молчали. Алексей Владимирович, во-первых, ждал, пока Илья Иванович сам начнёт, а во-вторых, пиво было вкусным.

– Ну так вот, – безо всяких вступлений продолжил прерванный несколько месяцев назад разговор учёный, когда официант принёс по второй, – план «Б». Ты знаешь, что я давно занимаюсь проблематикой регенерации человеческих тканей и добился в этом определённых успехов.

Прокуроров молча кивнул вместе с кружкой, из которой пил. Волна пива в обратном движении плеснула ему в нос, генерал зафыркал.

Вытерев салфеткой лицо, решил на всякий случай уточнить:

– Какой регенерацией, какое отношение она имеет к нашей проблеме и вашему плану «Б»? – глотнул ещё, посмотрел сквозь кружку на строгого, по обыкновению, Подирова и поспешил пояснить, боясь, как бы академик не обиделся. – Давненько мы не общались, ну и я в проблемах тут других…

– Обыкновенная регенерация, – перебил Подиров, – как у ящерицы, знаешь? Хвост отрастает. И у человека есть такой же механизм: восстанавливается повреждённая кожа, например, ткани внутренних органов, взять хотя бы твою печень. Но могут и мышцы, и даже кости! Ведь когда человек ломает кость, она срастается, регенерация идёт. Но не настолько, чтобы, например, отрастить новую ногу. Просто есть определённый запрограммированный в геноме блокиратор этого процесса. Но если есть эдакая кнопка включённая, значит, её можно и выключить, так?

Прокуроров опять кивнул, на этот раз благоразумно оторвавшись от кружки.

– Примерно этими тайными кнопками в человеческом организме я и занимаюсь. Остановить омертвение ткани, запустить обновление клеток, прочие вещи, которые только на первый взгляд кажутся чудесами, а на самом деле это просто тайная книга, которую мы постепенно учимся читать.

Алексей Владимирович вежливо откашлялся, заодно незаметно, жутко стесняясь, махнул рукой официанту. Под мерный бас Подирова пиво шло, как родное.

– Ну и?

– Поскольку мои аспиранты объявили об успехе эксперимента, который в принципе осуществить не могли и, описывая его подробности, раскрыли некоторые стороны моей научной работы, о которых слышали от меня, во мне взыграла некоторая, скажем так, научная ревность.

Прокуроров вновь вежливо закряхтел.

– А, извините, нельзя ли проще и короче?

– Пожалуй, что и можно. Я же говорил, что заранее готовился к плану «Б», изначально были сомнения в том, что народ поверит в предъявленное тело, не такова логика у наших людей. А вот «клин клином» – это вполне в нашем духе. В общем, если короче, то план «Б» готов. Я смог воссоздать живые клетки Ленина, а после добился полной интенсивной регенерации всех тканей тела и мозга. Сжатые сроки потребовали всё делать на особых препаратах, так что процесс, увы, быстро обратим. Другое было бы дело, если б он внезапно умер в расцвете сил, например, был бы убит, да ещё бы тело заморозили, вот тогда вообще без последствий удалось бы восстановить жизнь. А тут… Но тем не менее могу утверждать, что физическая и умственная активность пациента полностью восстановлены на несколько месяцев.