Кремлевский клад: Cosa Nostra в Москве

19. На скамеечке

Джулиано увидал Таню на следующий день после своего неудачного визита к ее отцу. Он шел утром к гаражу, чтобы поехать прокатиться, и вдруг увидал на парковой скамеечке девушку. Он подумал сначала, что это Франческа, с которой был знаком, приветственно помахал ей рукой, но та не ответила и демонстративно отвернулась. Что-то здесь было не так: это была не Франческа, а неизвестно кто. Напротив девушки, на другой скамеечке сидел молодой блондин, которого он несколько раз тут видел.

Джулиано завел «Мазерати», прогрел с минуту мотор и, выезжая из гаража, опять взглянул на ту скамеечку. Девушка сидела так же, отвернувшись. Джулиано вышел из машины, чтобы закрыть ворота гаража, поглядывая на девушку, – и та обернулась. Он узнал ее, но сначала не поверил этому. «Почему здесь? И без отца? Она ли?»

Джулиано подошел ближе и зашел так, чтобы та, даже отвернувшись, увидала его:

– Сеньорита Таня? Вы меня помните?

– Нет, я вас не помню, – ответила Таня по-английски, не поворачиваясь.

– Как вы тут оказались?

– Это вам лучше знать.

– Я не знаю, поверьте!

– Тогда спросите у хозяина виллы. Потому, что я тоже этого не знаю.

– Мне можно с вами присесть?

– Спросите сначала у этого, – она кивнула на блондинистого парня.

– Кто он? Брат, жених?

– Тюремщик. Вы что, прикидываетесь?

Несколько минут ушло на то, чтобы объяснить Джулиано, почему она тут сидит под наблюдением Тери. Таня, не таясь, выложила Джулиано все, что она думала об этом.

– Что им нужно от вашего отца? – только и мог растерянно спросить Джулиано.

– Я ничего не знаю! Спросите это лучше у своих хозяев!

Но в Танином голосе уже слышались явственные кокетливые нотки. Ей ужасно скучно было на этой вилле: книжек на русском языке тут не было, по телевизору мелькало только на итальянском языке, а Терю она ужасно боялась. На его откровенные заигрывания она не отвечала даже взглядом. Поэтому, заметив у гаража Джулиано, узнав его, сердечко Танино радостно забилось: он ей понравился еще в отеле.

– Так, выходит, я не могу пригласить вас на прогулку на этой машине?

– Пригласить вы можете. Спасибо. Но только и всего.

– Я поговорю с этим… – Джулиано подошел к Тере, и тот вынул из своих ушей наушники. Через полминуты Джулиано вернулся обратно и сел на скамеечку рядом с Таней. Молчали с минуту, Таня заговорила первой.

– Вы гостите у этих бандитов?

– Можно и так это называть.

– Вы тоже бандит?

– Я – нет.

– И вы ничего про них не знали?

– Про вас нет, конечно…

– А про все остальное?

– Это очень сложно… мы в Италии.

– Ничего сложного. Значит, вы тоже бандит. Мне пора. Видите? Теря встал. Сейчас он поведет меня в камеру.

– Я вас увижу?

– Если меня тут не задушат.

– Я буду приходить сюда во время ваших прогулок.

– Как трогательно! Только не пробуйте меня выкрасть отсюда. У вас ничего не получится. И я с вами не побегу. Потому, что вы тоже бандит.

Джулиано проследил, как Теря провел Таню в дверь флигеля, сел в «Мазерати», газанул, и из-под широких задних шин ударили в ворота гаража струи гравия.

20. За проволокой

Первый день на вилле я перенес как-то легко. С утра – новое место, новые лица, опять же и адреналинчик после «контакта» с Терей еще поигрывал. Но со второго дня она начала на меня наваливаться, как медведица, – ее величество Скука. Не знаю, как у других людей, а у меня в жизни всегда с одной стороны Боль, во всяких ее проявлениях, а другая противоположная стенка – Скука. И вот гонишь по этому коридору куда-то вперед, изо всей мочи, изо всех своих сил, да еще будто кто-то погоняет сзади, – и одна у меня забота, как бы не «мазануться» по одной или по другой стенке…

Кормили тут отлично. И не похоже было, что «объедками» с барского стола. То же самое приносили и охранникам, и механику в гараже, и прочим «служащим», кого я уже тут приметил в этих стенах под бритвенной проволокой.

Уже с вечера первого дня начал я свои неторопливые прогулки – для предварительной разведки. Мысль – бежать из этого «райского» лагеря вместе с «подопечной» у меня зародилась с самого начала. Бежать без паспортов, конечно, было плохо, но лучше, чем… Мне так и не было еще ясно: лучше, чем что?

Протаранить стальные ворота на каком-нибудь «Мазерати» из гаража нечего было и думать. Махнуть по старинке, с простынями да веревками через четырехметровую стену с бритвенной проволокой, – тоже не привлекало: видеокамеры стояли и глядели на меня холодными глазками со всех сторон.

Ничего иного пока не приходило на ум, и я просто гулял. С Танечкой забот оказалось много меньше, чем я предполагал. Она обычно сидела на скамеечке, с Терей немного поодаль, на другой скамеечке, и тогда я кружил по соседним аллеям, не выпуская их из виду. Иногда мы с ней молча гуляли под ручку. Но как только я о чем-нибудь с ней заговаривал, так у нее сразу начинал дрожать подбородок, и я умолкал. Остальное время она сидела взаперти у себя в комнате, и тогда у меня вообще не было никакого занятия, за которое мне не стыдно было получать плату от Сизова. Вечером, уже в сумерках, приезжал он сам, они запирались в комнате с дочкой, и тогда я вконец не знал, куда бы мне податься от тоски и скуки.

Но с третьего дня кое-что в поведении моей подопечной круто изменилось. Изменился и состав ее «опекунов». На свою скамеечку она вдруг стала допускать во время прогулок третьего – незнакомого брюнета, итальянского парня. Тогда-то с ее скамеечки я впервые услыхал ее смех.

– Кто это? – спросил я ее, провожая в комнату, чувствуя, что имею на это полное право.

– Так, один мой знакомый, – ответила она очень легко, и заперла за собой дверь.

Анжелу я увидал тоже на третий день. Я отгулял днем положенное время с Танечкой, проводил ее в комнату, удостоверился, что никто на ее запертую дверь не посягает, и снова вышел в парк.

Этот парк, или старый фруктовый сад вокруг древней и прекрасной виллы, сам по себе был нечто. Мало того, что все тут благоухало, каждый лист или травинка, но особенно чудесно пахла мало знакомая мне густая листва инжира. Но, самое главное, тут по всем дорожкам стояли мраморные скульптуры.

В российском Петербурге, в Летнем саду, тоже стоят мраморные скульптуры. Они тоже старинные, и тоже из Италии. Но на те, бывает, посмотришь – и мурашки бегут по коже: полуголые богини на резком балтийском ветру, под холодными струями нескончаемых дождей. Брр… Но царю Петру это нравилось – раз он за большие деньги переселил на свои болотистые берега этот мраморный народец из здешнего рая.

Так я брел в глубокой уже скуке по дорожкам парка, поглядывая на этих счастливых родственников питерских ссыльных. Этим-то было тут очень хорошо. Их гладкий мрамор был теплым от долгого и ласкового солнца, у ног их вились родные им плющи, карабкались по мрамору постаментов выше и выше. А ароматы! – богини их, возможно, тоже чувствовали.

Мраморные статуи, – понятно, – белые. И мои глаза уже благосклонно привыкли к этим безмолвным призракам, белым пятнам в густой листве. И вдруг впереди на дорожке стоит одна ярко красная! Я даже приостановился: так это показалось неожиданным – вот так богиня… Очень стройная, и не на постаменте, а на песке дорожки. И живая.

Именно так я возвратился на землю: оказывается, я уже витал в облаках – старые итальянские скульпторы хорошо знали свое дело!

Она не смотрела на меня, а просто стояла. Я слегка замешкался, – ведь она могла меня испугаться, она была здесь у себя дома, и вдруг незнакомец… Кто она? Жена главного мафиози? Или его дочка? Красная статуя впереди вдруг повернулась и взглянула на меня. Несколько секунд мы так молча глядели друг на друга. Затем я сделал медленный шаг вперед и пошел к ней. Метров за пять до нее я, как сумел учтиво, поклонился и сказал про доброе утро: Бон джорно.

– А-а! – она неожиданно и очень мило изумилась, – Вы уже знаете такие слова! – Это она сказала по-английски, и сразу заговорила быстро по-итальянски, но я ничего не понял.

Я подошел по дорожке ближе. За два метра от нее остановился и повторил: Бон джорно. Теперь она уже громко засмеялась, и я за ней. Так мы познакомились – прекрасным утром, в саду итальянской виллы, за колючей проволокой.

– Я – Анжела, – сказала она, продолжая похохатывать. – А вы у нас новый русский?

– В некотором роде. Я – Николай.

– А! Вам у нас тут нравится?

– Неплохо.

– Ваше имя по-английски – Ник, раз уж мы заговорили на этом языке. Не возражаете?

– Нисколько. Вы такая красивая. Я чуть было не принял вас за одну из этих богинь.

– Как мило! Я могу не устоять перед вашими комплементами.

Мне только сначала показалось ее платье красным, – в контрасте с зеленью сада. Оно было розовым, облегающим, ее высокая и открытая грудь как будто вырывалась из него, а полные бедра растягивали его спереди глубокими поперечными складками. Мне казалось неудобным оглядывать ее фигуру, – она ведь смотрела мне в глаза, – но то, что я рассмотрел в ней боковым зрением, меня восхитило.

– Вы тоже мафиози? – спросил я прямо, но с широкой и дружеской улыбкой.

– Нет, но я дочка. А это, как вы понимаете, одно и тоже. Вас это пугает?

– Тогда я сюда бы не приехал. Меня ничего не пугает.

– Ник, тогда вы тоже, наверное, мафиози. Ведь в вашей России есть мафиози?

– Полным полно.

– Так вы русский мафиози, Ник? – она вдруг сделала шаг навстречу, остановилась, улыбаясь, очень близко, и я почувствовал аромат ее волос.

– Я вас огорчу. Никогда им не был. Я сюда приехал за русской девочкой. Вы ее видели?

– Очень милая. Она ваша подружка?

– Нет. Но ей у вас плохо, и она хочет домой.

– Мне тоже тут очень скучно. И зачем я сюда приехала? Тогда вы, наверное, русский полицейский. Я угадала?

– Ваш папочка разве пустил бы сюда полицейского?

– Он уже старый. И очень больной. Он мог не разобраться. Но вы с ним по-осторожней… – она вдруг резко повернулась на каблуках, скрипнув песком, и молча пошла по дорожке к вилле. Розовое платье туго облегало ее фигуру, полные бедра покачивались, длинные красивые ноги плавно несли ее мимо застывших мраморных статуй.

– Я вас еще увижу, Анжела? – крикнул я ей вдогонку. Но она не повернулась и не ответила. Только подняла над головой руку и помахала мне одними пальчиками.

21. Терминатор

Петьку Реброва стали звать Терей год назад. Но с месяц до того он получил в своей банде, носящей имя одного московского района, полунасмешливое и полусерьезное прозвище Терминатор. Но Петька был щуплым, не очень сильным, и самым «деревенским» среди этих московских бандитов, поэтому очень скоро стал для них просто Терей. Петьке это было все равно. Важным для него было, что он стал тут, в Москве, своим, ровней, и если даже называли его Терминатором в насмешку, да только почти все они с опаской глядели в его пустые и будто стеклянные глаза профессионального убийцы.

Теря никогда не интересовался, почему человек должен умереть, что он сделал такого, что ему придется этим заниматься, видеть его кровь, – или даже не видеть, а сразу знать по тому, как тот согнется, что мертвый. Никогда Теря не знал потом каких-нибудь переживаний, тяжелых мыслей, – всегда спал после этого крепко, вставал свежим. Он тех людей никогда до этого не знал, видел живыми всего не больше минуты, и они его тоже, если вообще видели. Уходил с места всегда быстро, не оглядываясь, старался не видеть, как они корчились, слышал изредка сзади какие-то стоны, да это уже его не касалось и не трогало.

Первыми двумя у него были какие-то то ли мелкие бизнесмены, то ли «кидалы», заказанные через цепочку конкурентами. Он тогда недавно приехал в Москву, еще не был принят в банду, не знал там никого, а доверили ему такое самостоятельное «дело» только по связям его старшего брата. Сделал он это «дело» чисто, вернулся после этого бодреньким, как будто с прогулки. Поэтому следующие «дела» у него были и сложней, и фигуры в них покрупней. Выходило это у Тери всегда гладко, без осложнений, и тихо, – а это уже вызывало уважение.

Работал Теря почти всегда с «ТТ» китайского производства, с самопальным глушителем. Второй такой же всегда был у него под рукой за ремнем. Стрелял он здорово, мог и с обеих рук, по «македонски». Рука не дрожала, сердце не трепыхалось от волнения, а его неподвижные стеклянные глаза никогда не моргали. Поэтому прозвище Терминатор, как ребята дружно решили, к нему очень даже подходило. Так все удачно и хорошо сложилось в Москве у Петьки Реброва. И даже денег у него теперь было полный карман.

В Москву Теря приехал из глухой новгородской деревни, почти вымершей, черневшей на пригорке среди зарастающих елками полей. Приехал он к своему родному брату, вдруг написавшему ему письмо после десятилетнего молчания. Брат, как оказалось, жил в Москве богато, но много пил и, главное, из-за этого тяжело болел печенью.

Своей матери Теря почти не помнил, умерла она очень рано. Жил он потом с отцом-алкоголиком и братом, пока первый не помер, а второй не уехал навсегда из деревни. После этого начались скитания по детским домам, а в четырнадцать лет Теря уже сидел в колонии для несовершеннолетних – после того, как порезал ножом хозяина автолавки, когда они втроем, голодные, залезли ночью в его фургон.

Когда Теря вернулся в родную деревню, изба их почти обвалилась, остались одни чужие старики да бабки, работы для мужиков тут давно не было. Всю зиму Теря валил и пилил лес – то был единственный честный заработок для новгородских мужиков. Туда же, в вагончик на вырубке, ему и принесли из почтового отделения письмецо от брата. Брат писал коротко: просил приехать к нему в Москву, мол болеет и повидаться хочет.

Брат жил под Москвой в высоком новом бревенчатом тереме с шофером и охраной. Жил он один, много пил, и корчился по вечерам от боли в печени – жить ему оставалось, самое большее, – год. Погостил Теря у брата с месяц, заскучал и попросил пристроить его к какому-нибудь делу. Брат и сам в свое время пробился в Москве с пистолетом, поэтому связей у него было много. Так попал Теря в эту районную бригаду.

– Ты, Петька, аккуратнее там, оно по всякому выходит иной раз, с пистолетом-то… – прощаясь, сказал старший брат.

К последнему «делу» бригада готовилась долго, с месяц. Тере надо было сначала освоить новый «винт» с оптическим прицелом, да и к месту привыкнуть, – стрелять предстояло лежа, из кузова «Газели», в просверленную наружу дырку.

Для Тери это было, как новая забава, немецкий дорогой «винт» ему тоже очень нравился. Но только по тому, как все готовились, он почуял, что птица на его мушку сядет очень крупная. Не то, чтобы он забеспокоился, но как-то подтянулся. Кто это будет – спрашивать не следовало: правду ему не скажут, а только выкажет неуместное любопытство.

Подходящую «Газель» заранее, за неделю, угнали, вычистили, проделали отверстия в фургоне, и Теря часами на животе целился через них в стену гаража. По его разумению это «дело» было проще, чем вся подготовка к нему. Стрелять, сказали ему, надо только в живот, когда тот выйдет из дверей ресторана с обоими охранниками по бокам, и пройдет к нему навстречу шагов десять. «Газель» будет припаркована на другой стороне улицы, поэтому всего-то до его живота будет метров тридцать. Теря думал, не стоило и огород городить с оптикой: у него самого глаз – оптика. Ну, да ладно, пусть будет так. Но только интересно, что это за «авторитет» такой? Он понимал только, что если сказали бить не в голову, что проще и вернее с такой оптикой, а только в живот – чтобы помучался, – значит, что-то там было такое, что ему знать не положено. Но он не связал все это вместе – когда ему сказали быстро оформить загранпаспорт: мало ли за границей какой работы, оно даже там интересней.

Стрелять нужно было только один раз. И сразу бросать «винт», выскакивать из боковой двери «Газели» на тротуар, – в гущу прохожих, небрежной походкой, с чистыми руками и невинными глазами. Пытаться уехать на этой неуклюжей «Газели» было бы самоубийством. Помощников не будет, – и если попадешься, потому что охранников у того «авторитета» могло быть много, – тогда сам должен понимать, что последует. Деньги выходили очень хорошие, отказаться Тере было нельзя: только он и подходил для этого «дела», потому что его в той бригаде не знали.

Три дня пролежал Теря без толку на холодном железе «Газели». Только на четвертый день «вор в законе» выбрал этот ресторан для своего обеда. Он появился в свое обычное обеденное время, с тремя охранниками, – по бокам и спереди, – и сразу направился к дверям. Мог бы Теря и сразу влепить ему пулю в затылок, в «сливу», да не посмел. Но вообще, как только Теря увидал намеченного, узнал его по фото, так впервые у него в груди что-то затрепетало перед «делом», никогда такого с ним не случалось раньше.

Полтора часа он потом лежал в «Газели» и все-таки не мог до конца успокоиться: что-то очень серьезное, – для самого себя, – он почувствовал в этом «объекте». Поэтому он с беспокойством думал: плохо будет, если они и выйдут из ресторана так же: третий спереди. Куда тогда бить?

Но нет, все вышло легче: живот, пополневший после обеда, в распахнутом пиджаке, был открыт. И когда Теря нажал на спуск, тот человек только дернул вверх рукой, потом легко и с удивлением прижал ладонь к тому месту на животе, – будто хотел поправить рубашку.

Дальше Теря ничего не видал. Он бросил «винт», вскочил на ноги, дернул вбок ручку сдвижной двери и выскочил на тротуар.

К несчастью, однако, у Тери впервые после «дела», начались проблемы, и не одного у него. На следующий день один из его бригады, – тоже стрелок по мишеням, и с большим стажем, – вдруг пропал, ушел утром из дома и не вернулся. Ночью того же дня перед глухими воротами загородного дома «бригадира» выкинули из проезжавшей машины его тело. Под густо запекшейся кровью, по всей его груди чернели обугленные ожоги, – его пытали.

Получив эту посылку, в бригаде поняли, что сильно прокололись: одним телом это не закончится, и надо как-то мириться. Но было и понятно, что «тем» нужен исполнитель, без этого их не замирить: у «этнических» всегда месть – кровная. Да еще, ясное дело, «те» уже знали от покойника, кто им нужен.

Не было бы у Тери важного брата, – вообще бы сдали этого приблудного деревенского салагу для общей пользы. Но к его брату относились тут с уважением и опаской. Среди русских нет кровной мести, но лучше было не рисковать, и войны на два фронта не открывать. Поэтому Тере предстояло срочно исчезнуть. Через несколько дней полетел Теря в город Милан, к «хорошим знакомым».

Как только прошел он паспортный контроль в Домодедово, так нервы ему сразу отпустило, а в груди заиграло ожидание заманчивой и красивой заграничной жизни. Но если бы он знал, что у «тех» есть свой человек в системе пробивки паспортов в московских аэропортах, то он бы не так радовался. Но улетел Теря из Москвы в Рим благополучно.

В Италии оказалось не так сладко жить, как сначала думалось. Иностранцев тут не жаловали – потому, что они и так лезли из всех щелей в эту страну. Да и в самой мафии, иностранец – даже не второго, а третьего сорта человек. Поэтому Терю тут только терпели, и только из-за полезных связей с московскими «коллегами». Работу по «специальности» ему ни разу не доверили, и все эти полгода, не зная толком языка, он оставался на подхвате, на обслуге.

Дело круто повернулось, когда в Италию прилетел из России какой-то историк с дочерью, и миланской мафии он оказался очень интересен. Тогда-то и пробил, наконец, для Тери звездный час: только он один знал тут русский язык, он один бывал в Москве.

Теперь все зависело от него самого, и он старался поэтому, как мог. Уже скоро ему стало ясным, что этим двоим москвичам обратно в Россию дорога, скорее всего, заказана. Да вскоре объявился еще третий, «родственничек». Поэтому работы по его «специальности» могло оказаться много, и он полагал, что она достанется только ему, по полному его, так сказать, этническому праву, по национальности. Только после этого он будет значить кое-что, только тогда его будут здесь замечать. Обратно, в Москву, ему тоже дороги не было, да ему туда уже не хотелось. Какая Москва, когда он полюбил Милан! Уж он и язык итальянский поэтому усердно учил.