Россия, лихие годы: рейдерский захват

– Иван Петрович отдыхает. Кто его спрашивает? – Я назвал себя, и добавил, что по его заданию я разыскиваю Таню. После этих слов у нее изменился голос.

– Что-нибудь узнали?

– К сожалению, ничего. Иван Петрович спит?

– Сейчас посмотрю. – В трубке было слышно отдаленное: "Ваня, Ванечка! К телефону, мой дорогой, ты не спишь?"

Я ждал минут пять. Засветилось еще одно окно, наконец, раздался глухой, недовольный голос. С первых же слов стало ясно – хозяин сильно пьян.

– А-а, объявился, герой. Я что, нанимал тебя колотить всех до крови? Ты Танюшу нашел?

– Нет.

– Что за скандалы ты мне учиняешь! Портной мне звонит, – какого бандита я к нему подослал! Мы же с ним договорились обо всем, а ты мне свинью!

– Вы про внучку с ним договорились?

– Что о внучке? Что, я тебя спрашиваю! Может, и не он!

– Молитесь, чтобы он. Повторяю, лучше он.

– Охранника нашего избил – зачем!

– Его спросите, и свидетелей.

– И так тошно, еще ты всех мордуешь. Ищешь ее?

– Ищу. Но я звоню по другому вопросу. Я хочу завтра быть на собрании акционеров.

– Это еще зачем! Без твоих кулаков будет жарко!

– Соберутся интересные люди, – я должен их видеть.

– Очень интересные… Лишнее. Еще и завтра ввяжешься. Хирург, мне нашелся…

– Иван Петрович, как хотите, я могу прекратить ее поиски, решайте, денег я у вас не брал. И возьмите себя в руки.

– Ну вот, теперь ты хамишь!

– Мне вас жалко с Таней.

– Ты хоть что-нибудь узнал о ней?

– Ничего я не узнал. Что вы решили, Иван Петрович?

– Ничего он не узнал… Жива или мертва наша Танечка… Ладно, я закажу тебе пропуск. Но гляди мне завтра, рта на собрании не открывать! Не твое это дело!

5. Собрание

Документы проверяли в проходной так, как будто это был не пыльный старый кирпичный завод, а военный объект. Мне пришлось полчаса отстоять очередь в бюро пропусков. У окошка поминутно возникали мелкие скандалы – многих не было в списках, поэтому им не давали пропуска и не пускали. Скандалы переносились к турникету, где оборону держали дюжие охранники. Похоже было на то, что этих мелких акционеров, совладельцев завода, если их еще и можно было так называть, старались отсеять и не пустить внутрь всеми возможными способами, была бы любая зацепка.

Наконец, я добрался до актового зала. Зал был полупустым, – выставленные на входе препоны удались вполне. Я оглядел зал, выбирая себе место: впереди сцена, на ней крытый кумачом стол и фанерная обшарпанная трибуна. У дверей – охранники. Под сценой – кучка начальства, их уважительно и с опаской обтекали, проходя к свободным местам, последние допущенные. Узнаю Софронова и нескольких, кто собирался у него в кабинете. Поклонился генеральному, но тот, скользнув равнодушным взглядом, мне не ответил. Первый ряд пустой, на спинках листы с крупным "Резервировано". Во втором ряду узнаю Портного. Слева от него женщина средних лет с резкими движениями и недовольным лицом. Рядом – охранник, тоже мне знакомый по вчерашнему скандалу.

От кучки начальства у сцены отделился мужчина и направился прямиком ко мне.

– Господин Соколов? – я кивнул.

– Я отец Танюши. Ничего нового?

Я поклонился, потом медленно и огорченно покачал головой. Хорошо одетый, моих лет мужчина, похожий на своего отца, но без уверенной директорской стати.

– Вы рассчитываете что-то узнать о ней в этом зале? – Я молча пожал плечами, отвечать было нечего.

Он достал из нагрудного кармана визитку и протянул мне.

Я кивнул. Он уже отвернулся, чтобы уйти, но я, наконец, прочистил горло и, взглянув на визитку, назвал вслух его имя.

– Игорь Иванович. – Рядом никого не было, но я понизил голос. – Вы знаете, – отца вашего прессуют, и ваша дочка оказалась, простите, разменной монетой. Это шантаж, на девяносто процентов: мне знакомы их приемы. Вы лучше меня знаете, что от вас хотят и кто хочет.

– Отца спрашивали?

– Беседовали. Он думает, подпишет бумаги, – и вернут ему внучку.

– Думаете, нет?

– Иногда нет. Вы в составе руководства?

– Зам по коммерции. Очень плохо у нас. Всех на улицу скоро. Доработались. Вот кто станет хозяином, – и он кивнул на второй ряд.

– Все решено?

– Формальности остались. Мне пора, – он прошел вперед и сел в первом ряду. Наверху, в президиуме за кумачовым столом, уже занимали места.

Я тоже садился, с краю, но услыхал за спиной:

– Эй, байкер! Боксер! Давай к нам! – это окликал меня позавчерашний скандалист из проходной. Я оценил выгоды и неудобства такого соседства, но решил протиснуться к нему ближе.

– Здорово, байкер, и ты встрял в это дело! Сейчас мы оттянемся по полной. Серегой меня зовут. Тебя?

– Николай. Всех тут знаешь? Кто там на сцене?

Через несколько минут он и его соседки давали мне, персыпая метким матерком, исчерпывающую характеристику каждого.

Генеральный директор – "ворюга еще тот, побольше всех хапнул", "живет с бывшей секретаршей, а она вон с тем трахается, с юристом".

Главный юрист завода, Гена, – "жох будь-будь, все их делишки обстряпывает, и себя не забывает", "они с этой Аллкой еще до директора – шуры-муры крутили, да так и не могут остановиться". "Старик и рад бы его турнуть с завода, да, видать, боится, – тот их мигом на чистую воду выведет".

Председатель совета директоров, Глотов, – "старый коммуняка. Откроет рот, а ты закрой глаза, – и как на партсобрании опять сидишь. Но карман он свой успел набить, – и когда «прихватизировали», и нынче, когда еще акций понавыпускали, по закрытой подписке, – себе да своим". "Это верный ленинец. Он у нас на заводе партсекретарем был лет двадцать. Уже тогда мы его вдоволь наслушались. Про коммунизм-то. Но потом что-то не видать его стало, когда парткомы прикрыли. Но потом вынырнул, председателем заделался, – и снова шишка".