Механизм. Ублюдки тоже чьи-то дети…

Утром следующего дня мальчишка отправился проверить силки. Большое желтое солнце путалось в ветвях над головой, сулило своим теплом близость скоротечной весны. Тимир привычно шел в стороне от звериной тропы, старался не шуметь. Неглубокий плотный снег едва проминался под ногами, почти не скрипел. Время от времени он осторожно сворачивал к стежке заячьих следов, подступал прячась за деревья: не слишком близко, чуть, так чтоб разглядеть растянутую петелькой бечевку. Мальчишеская ручонка бережно отодвигала еловую лапу, оливки глаз с жадно впивались в снег, или веточки голых кустов ища расставленный силок. А через несколько секунд, уже который раз за это утро, ребяческие губы досадно поджимались, азартная искра в глазах гасла присыпанная тальком несбывшихся надежд, и детская ладонь более не слишком таясь провожала ветку на место.

– «Видимо удача еще спит.» – перебирал невеселые мысли Тимир, без особой надежды пробирался к последней петле. Следы там были довольно стары, поставил силок лишь оттого что дальше идти не решился, а обратно впустую снасть тащить глупо, – «Если б поленился вчера самолов на речке справить – лузгать вечером шишки.».

Внезапно подлесок расступился и перед мальчишкой открылась странная прогалина. Совершено лишённая растительности, казалось будто жизнь сторонится ее. Даже еловые иголки и сухие листья по непонятной причине обошли прогалину своим вниманием. Снег здесь заменила толстая корка темно-серой золы, плотная как асфальт. Границу прогалины описала густая стена хвои, ровная и как будто ухоженная – казалось невероятным что природа обошлась своими силами, а не десятком садовников. Из центра поляны, на два человеческих роста тянулась трёхгранная колонна. Каждая сторона странной версты две ширины мальчишеских плеч, чуть сужалась к вершине, та же зольная пленка что стелился под ногами монолитом обхватила натянутые в струну грани.

Тимир слышал про каменных истуканов от деда, некоторые видел сам, один даже стоял у оторочки леса рядом с их деревней: серый камень, зализанный ветрами и дождями, обводами напоминал сгорбленного человека, вокруг него словно звенели тысячелетья суеверий. Но то, что сейчас высилось перед глазами мальчишки, с теми идолами имело общего не больше чем деревянная телега с самосвалом. Конструкция у Тимира скорее отожествлялась с чем-то монументальным, городским. В ровных линия не намека на века, а дожди и ветры казалось и вовсе не догадывались о существовании поляны. Все выглядело столь стерильно и нетронуто ничем, что Тимир тряхнул головой, на минуточку уверовав будто заснул перед очагом у себя в шалаше и всего лишь видит сон. С открытым ртом он обошел находку. Матовая поверхность вызывала горячее желание дотронуться. Рука дрогнула, неуверенно потянулась к колонне, детская ладонь осторожно легла на одну из сторон. Под темно-серой коркой ощущалось живое тепло. Тимир бережно потянул ладонь, слой золы зашелестел, осыпаясь словно истлевший лист вслед за мальчишеской рукой. Поляне обнажился молочно-белый камень, отполированный так тщательно, что в очищенную полоску мальчишка увидел отражение собственных колючих глаз. Тимир отшагнул, немного приглядевшись нахмурился. На глянце полированного камня угадывался желтоватый блеск волосяных линий, вблизи практически неразличимых.Подступив обратно к столбу, Тимир решительно расчистил поверхность насколько позволял рост, отступил.

Частые горизонтальные, реже вертикальные желтые нити бессмысленно сплетались меж собой под прямым углом. Разной длины, они хаотично брали начало и также внезапно заканчивались, выписывая простой и вместе с тем затейливый узор, точно весь орнамент один сложный иероглиф. Указательный палец мальчишки повторил ход одной из линий, верхним концом исчезающей под матовой пеленой, подушечки коснулся холодок металла, чудно контрастирующий с теплотой камня.

Тимир попятился от колонны еще: раз шаг… два шажок… с каждым движением миндалины глаз мальчонки все более по форме приближались к пуговицам на его тулупе, нижняя губа слабела, а в купе с перепачканным подбородком опускалась, обнажая ровный рядок эмали. На пятом шаге Тимир остановился. Расстояние сплетало желтые линии в какой-то объемный узор, понять который мешала не расчищенная верхняя часть колонны, притом каждый шаг назад его очертания усложнял, добавлял глубины. Будто с каждым отодвинутым метром из каменного нутра на теплую поверхность поднимались все новые ранее невидимые желтые нити его оживляя.

– «Наверное когда-то колонна была расчищена полностью.» – предположил Тимир, пялясь на чудо, – «А ведь я мог бы тогда увидеть ее всю. Да… да… Я бы вышел к кромке и медленно бы шагал, рассматривая меняющиеся картинки. Вот было бы здорово! Как в этом… как в телевизоре.» – вспомнил Тимир название предмета о котором слышал от деда.

Опомнившись мальчишка поспешил очистить следующую сторону, отступил на шаг. Те же линии, и будто тот же узор. Расчистил третью – последнюю грань колоны. И там обнаружилась затейливая вязь на молочно-белом камне.

Время, затушёванное природным любопытством, будто исчезло для мальца. Он исходил странную прогалину вдоль и поперек, осмотрел каждый метр, то приближался, то отдалялся от столба, пытался хоть что-то угадать в чудном узоре, с присущей всему мальчишескому роду озорством кривлялся перед белесым зеркалом каким становилась колонна вблизи. Если б не взыскательное урчание живота наверняка закат застал бы его грозящим собственному отражению топором.

Тимир быстро окинул взором вокруг, будто впервые увидел обступивший его лес, голова запрокинулась, подставляя худое мальчишеское личико низко стелящемуся солнцу, миндалины глаз оценивающе сощурились – до заката оставалось часа три. Бегом… Тимир кинулся к плотной стене хвои ровным кругом очертившей край волшебной прогалины, на ходу про себя смакуя как будет рассказывать о находке деду.

Последняя петля предсказуемо пустовала, и мальчишка решил, что ходить столь далеко – зряшная трата времени. Спешно и уже забыв о скрытности он снял силок, что было духу затрусил к стоянке. Обратная дорога заняла пару часов. Усталый, под впечатлением от увиденного, Тимир вышел к стоянке, когда солнце коснулось вершины одной из гор. Сил парню хватило лишь на огонь. Не мучая себя готовкой, он заглушил голод остатками мороженого мяса. Нарезанное в тонкую соломку, оно даже не обжаренное казалось сегодня исключительным, а столь удобных еловых веток бока мальчишки не помнили уже давно. Немного поворочавшись на колючей подстилке Тимир сразу же затих, секунду взгляд удерживал в сознании слабые язычки пламени точащие здоровенные бревна, затем отяжелевшие веки сомкнулись, оставили его один на один с темнотой

Прошло почти три недели с того дня, когда Тимр наткнулся на странный столб. Каждый следующий день до мелочей повторял предыдущий. Тимир вновь вышел к устью. Река впадала в еще более широкую, но со степенным течением. Оба берега устилал голыш, чуть поодаль виднелись невысокие сопки, изредка встречались низкие корявые деревца, чудом сумевшие прорости в каменистой почве они высились словно «пугала» над мертвым полем.

С приходом весны снег сошел почти везде, лишь изредка белел невесть как сохранившимися шапками, но и их вскоре пожрут желтые щупальца солнца.

Отсутствие леса существенно ухудшило положение мальчугана. Тимир собирал ветки и бревна, оставленные течением. Прелая древесина быстро прогорала, почти не отдавая тепла, и ее едва хватало до утра. Следов на камне видно не было, во всяком случае Тимир их не видел: дед возможно сумел бы – он, нет. Силки оказались бесполезны, обязали кормиться лишь ловлей рыбы. Мальчишка почти каждый день сооружал громоздкие отнимающие много сил и времени самоловы. Устройство шалаша также оказалось сродни подвигу. Все продвижения Фомы свелись к переходам от одного корявого дерева до другого.

Усталый шаг. Сутулость. За спиной мешок из потертого брезента. Левая рука опирается в палку, правая украдкой теребит рукоять топора, вся жизнь свелась к тому, чтобы по утру вырезать на его поверхности очередной день. Мальчишка перестал тяготить себя мыслями о доме, близких, оставил их ночным кострам, изрезанное отметинами дерево вместо мальчугана несло бремя памяти о пройдённом пути, будило злость. Злость хорошо, злость сжигает отчаяние, придает сил. Лишь злость толкает в перед, еще на один день дарит жизнь, что бы перед сном глядя в огонь он увидел мать, старенький сруб избы в окружении душистых трав и спину деда, шагнувшего к хозяину с ножом.

Тимир спускался по течению не спеша, берег те немногие силы что оставались. За спиной подглядывало морозное утреннее солнце. Предстояло оставить позади несколько изгибов русла прежде чем найдет подходящее место на ночь.

Река повернула за невысокий холм, вывела мальчишку на ровный хорошо просматриваемый берег. Под ногами шуршали овальные бляшки камней. Тимир шел тяжело, голова тяготила к груди, пустой взгляд скользил по цветным голышам. Не больше детской ладошки, округлые камешки усыпали берег насколько хватало глаз.

Внезапно, где-то под солнечным сплетением, мальчугана обожгло холодом, будто живот до позвонков пронзила острая сосуля. Дыхание сбилось, мышцы онемели, а сердце в тощей груди заметалось точно канарейка о металлические прутья. Еще не осознав, что растревожило, Тимир остановился, замер как шел: не поднимая головы, взгляд лузгал гальку под ногами. Край зрения мальца царапало что-то неправильное, что-то выбивающееся из рутины одиночества, следовавшей за ним точно гиря за каторжником последние полтора месяца. Некоторое время Тимир не шевелился, боясь спугнуть видение. Затем взгляд осторожно пополз к тому что тревожной лампочкой колыхнуло сознание. Нездорово поблескивающие глаза замерли на подножие холма, почти оставленного им за спиной. С этой стороны скат спускался положе, а в одном месте у самого подножия природа выбрала кусок плоти из глинистого бока точно ковшом экскаватора, создала природный театр, защищённый с трех сторон. Какие-то мгновения Тимир все еще не мог понять, что асе же раздразнило его внимание. Затем увидел почерневшие камни, уложенные вокруг затухших углей. Колыхание теплого воздуха над ними. Мальчишку затрясло, мир сделался зыбким, глаза защипало. Слезы силились застелить взор, но лишь наполняли его влагой делая вселенную еще более чужой.

– «Пройди он вчера на пару часов дальше… Пройди он вчера на пару часов дальше!.. Почему он этого не сделал? Ведь наверняка наткнулся бы на вставших лагерем людей. Да хоть еще бы чуть-чуть прошел… костер то… дым то… – обязательно увидел. Опять судьба!?. Удача опять!?». – рукоять заткнутого за пояс топорика с досадной злостью скрипнула под огрубевшей мальчишеской рукой, неуклюже, на деревянных ногах, Тимир засеменил к кострищу.

Камни очага еще дышали теплом. Ружье быстро соскользнуло с плеча мальчишки, упало сбоку у ног, ладони лихорадочно потянулся к подвязанному за спиной мешку, сорвав с плеч ремни отправили его к двустволке, и тут же ноги мальца подкосило будто из него выдернули хребет. Тимир ощутил как усыпавшая берег галька с глухим шелестом ударила в колени, медленно, с неуверенностью протянул обнаженную ладонь к углям, зачерпнул золы. Остатки костра залили водой, но они все еще согревали руку. Люди покинули это место совсем недавно. Мысль о том, что возможно еще не все потеряно, возможно люди где-то совсем рядом, прострелила Тимира электрическим током. Мальчишка ощущая, как липкий пот расползается по телу, рывком поставил себя на ноги: «неужели опоздал, не успел…» – билась в голове отчаянная мыль. Накаченная адреналином кровь закипела, растеклась по телу жаркой дрожью. Через час мальчишка уже обставлял на вершине холма, до того казалось крутого и непреступного, три кострища. С лихорадочным блеском в глазах он наблюдал за разгорающимся пламенем, мелкий озноб терзал одубевшее от долгого напряжения тело. Малец пересилил себя, дождался, когда угли зайдутся как следует, жадно дрожащими руками накидал поверх рубинового чрева охапки сырой травы. К небу потянулись три курчавых столба белесого дыма.

До темноты мальчишка поддерживал огонь собранными по берегу ветками и бревнами. Даже когда солнце ушло за горизонт он продолжал кормить ненасытное пламя в надежде что кто-нибудь увидит в дали три мерцающие точки. Подбросив очередной гнилой сук, он наблюдал как тот вспыхнул словно порох, жара от такого топлива как от газеты, зато горит ладно. В полыхах пламени Тимиру привиделась мать, она смотрела на него оглянувшись через плечо, молодая, в пестром легком платье. Было лето, короткое и от того еще более желанное. Солнце ласково золотило нежную кожу женщины, Тимир и сам ощущал его желтое тепло. Мать улыбнулась, заботливый овал лица с каким-то тоскливым промедлением отвернулся от мальчишки, женственно худенькая ее фигурка направилась к избе высоко поднимая босые ступни в загрубелой от зноя траве. Тимир засмеялся, рванул за ней…

Вдруг мир затрясло, будто мальчуган оказался в наполненным водой и блестками волшебном шаре. Потускнели краски. Он больше не ощущал ни запаха травы, ни теплых солнечных лучей. Через секунду видение залила маслянистая темнота. Какое-то время Тимир не мог понять, что происходит. Из мрака проступили слабые голоса. От него что-то хотели, требовали. Вдруг он отчетливо услышал: «Проснись! Проснись парень! Давай! Давай! Посмотри на меня. Прошу!»

Тимир разлепил веки. Кусок иссиня-чёрного неба заслонило еще более темное пятно. Серебряные светляки звезд обступили его сказочным холстом, лепили из ночи мужской силуэт. Незнакомец судорожно тряс за плечо.

– Дядь… Дядь… в порядке… – не своим голосом зашептал Тимир, он хотел сказать что-то еще, о том, что ему бы глоток воды и что там внизу есть отличное место для ночлега, но вместо привычных звуков горло издало лишь сухой скрип, а затем старую половицу в глотке утопил надсадный кашель.

– Ну ты брат… ты чего… вот мля… – эмоции неуклюже сыпались в слова, мужчина отпустил плечо, уселся перед ним на пятую точку.

– Воды. – попросил Тимир, наконец совладав с кашлем.

– Нельзя воды. Терпи. Сейчас травки запарим. – ответил черный силуэт, зашевелился. Тимир почувствовал, как ему помогают сесть, а затем щеки и грудь под тулупом отчего-то зашлись нестерпимым огнем, в лицо дыхнуло какой-то вонючей мазью, защипало глаза, и он застонал.

Чуть в стороне блеснули отсветы пламени, сочно хрустнули ломаемые в темноте ветки, слабое зарево быстро набирало силу. Через несколько секунд на месте потухшего костра затрещало высокое, в половину мальчишеского роста пламя. Силуэт встал на одно колено, его голова приблизился к мальчонке, ожившие жёлто-красные языки огня заскользили бликами по худощавому лицу, выхватили тусклым блеском из-за плеча мужчины ствол охотничьего ружья. Незнакомец поправил выбившиеся из-под вязаной шапочки темно-пепельные пряди волос, в серых как простой карандаш глазах засели две тревожны льдинки.

Тимир чуть повернулся к пламени. Он давно не ощущал столь мягкого обволакивающего жара. По ту сторону резвящихся языков отчасти растворенный темнотой трудился другой силуэт. Здоровый как медведь, он с легкостью ломал толстенные сучья точно непомещающиеся в кастрюлю спагетти. Но не сила в огромных руках мужчины удивила Тимира больше: «откуда тот натаскал столько дров?» – вот что изумляло по-настоящему.

От испарений едкой мази на щеках происходящее вокруг растворила едкая водянистая пелена. Тимир прикрыл глаза, свернулся калачиком. Под голову заботливо сунули что-то удобное, а сверху придавило тяжелым и теплым. Мальчишка опять провалился в черную мякоть сна.

Охотники привели Тимира в ближайшее село. По дороге худощавый с серыми глазами участливо расспрашивал о скитаниях. Мальчишке он нравился, казался забавным добряком, не то что тот – другой: седой как снег, высокий, широкоплечий. Тимир никогда не видел столь здоровенных мужиков. Порой мальчишке казалось если останется с угрюмым великаном один, тот закусит им, как только заурчит в животе, слопает как молоденького сочного поросенка.

Прощаясь, худощавый попросил Тимира взглянуть на топорик. Мальчишка нерешительно протянул орудие изрезанным древком. Мужчина покрутил топорик перед глазами, присвистнул, кончики пальцев осторожно прошлись по шероховатостям оставленным ножом, взгляд серых глаз тоскливо скользнули по лицу Тимира, многозначительный глянул на седого великана, тяжелая ладонь зарылась в спутанные волосы мальчугана.

Дома Тимра встретила иссохшая от горя мать: состарилась, глаза красные от бесконечных слез. Горе тронуло женщину умом. По ночам случались приступы, Тимир слышал, как мать плачет в соседней комнате о пропавшем сыне. Дед так и не вернулся. Несколько охотников отправились им вслед, но кроме брошенной палатки и оставленных вещей ничего не нашли… а в следующую зиму мальчишка остался один.

О странной находке Тимир вспомнил годы спустя. Память часто говорила с ним мягким голосом деда. Старик рассказывал о трех богах, о храме, о чудовище способном создавать и разрушать миры. Перед глазами поднимались затертые детским сознанием склоны причудливой горы. Он возвращался на загадочную прогалину с каменной колонной в центре, разглядывал начертанные в золоте рисунки. Все тускло, все не реально.

Хотя справедливости ради, он признавался себе, что померкли даже те дни, когда, пропитанный усталостью, петлял за изгибами бесконечной воды, из последних сил устраивал ночлег, засыпал плавя мечты о доме в чарующих языках огня. Ко дню сегодняшнему, в сознание теперешнего Фомы Егорыча уже начало вызревать сомнение в реальности того кусочка его жизни. Будто воспоминания – чёрно-белый фильм, просмотренный им много лет назад: без звука и даже смысла, но отчего-то оставляющий в душе тоскливую дорожку, с каждым годом пуще зарастающую жесткой колючей травой.

Еще одна плита затворяющая проход в чрево горы раскололась под натиском кувалд, осыпалась на пол. Спертый воздух подхватил плотное облако пыли, выдохнул из каменного рукава в пещеру. Десяток фонарей раскрасили клубящуюся гущу в грязно-ржавый цвет. Облако преодолело несколько метров по залу, словно внимая чьей-то воле остановилось, замерло, через мгновение осело. Следом, с надсадным кашлем, толкая друг друга, из коридора вывалились два мужичка. Серое крошево покрывало их ровным слоем с головы до ног. Бедолаги повалились на четвереньки, надсадно выхаркивали из легких ошмётки грязи.

С десяток человек грудились за тусклым светом фонарей, поглядывали исподлобья на корчащихся людей.

– Куль… кажись проход свободен. – заговорила темнота голосом усатого верзилы.

– Зашли мартышек… Пусть проверят. – ответил сиплый голос.

– Ты и ты! – двое несчастных прячущихся за светом фонарей ощутили сильный толчок в спину, вывалились из остальной горстки затравленных людей под перекрестье света, – Жду вас через две минуты.

Мужчины спешно заковыляли мимо чуть отдышавшихся товарищей все еще отирающих ладонями неровность каменного пола, серыми тенями растворились в черноте хода. По стенам каменного рукава заплясали желтые отблески фонарей, с каждой секундой их свет слабел пока совсем не растворились в чернильной темноте. В пещере повисла напряженная тишина ожидания. Каждый вынашивал свою надежд. Несчастные в зажатом между ребер сердце – что это их последняя плита, и им больше не придётся спускаться в пыльный ад, пусть даже это их конец пути и альтернативой будет ад настоящий. В нетерпеливой лихорадке глазах Луки и фиксатого Андрейки заочно отражались барханы золота, которые встретят их по ту сторону каменного коридора. И лишь на худом скуластом лице Фомы Егорыча вызревала пустота. Будто все чего хотел – вот оно, в шаге, а дальше… а дальше жизнь неинтересна, проста как макароны и со вкусом травы.

– Чего они так долго. – нетерпеливо заворчал из темноты Лука, – Может еще двоих зашлем?

– Фонари побереги. – ответил выбеленный равнодушием сиплый голос Фомы Егорыча, – Обождем немного.

Нутро коридора вновь раскрасило ядовито-желтым. Два нестерпимо ярких шара выпрыгнули из проема, растянулись в лучи. Следом, догоняя их, мелко шаркали изнеможенные тени.

– Вы мля! – рявкнул Лука, черный силуэт верзилы с несдержанной торопливостью отделился от темноты, шагнул в жидкий свет, навстречу несчастным, – Два по пол дебила… Фонари опустили! Пока я их в гудок вам не вкрутил. – для убедительности Лука передернул затвором карабина, – Где вас мля носило!?

Тени остановились словно одернутые натянутым до предела поводком, желтые свет растекся по каменному полу.

– Говори. – Фома Егорыч осветил одного из мужиков.

Тот прикрыл руками глаза, заговорил на сбитом дыхании.

– Там… Там… Там еще пещера… как эта… больше… темно очень… Есть что-то… еще что-то…

– Проход? – негодующей горечью брызнул голос Луки, – Еще один проход. – карабина с мягким клацаньем уцепился ремнем за широченное плечо, темный силуэт верзилы досадно сплюнул, отвернулся от бедолаг точно от толстенной пачки бесполезных газетных листов, ждать теперь другого от них не приходилось… потому Лука не увидел, как мужичек нервно замотал из стороны в сторону головой, скованный каким-то диким приступом астмы.

В момент рядом с мужичком блеснули фиксы Андрейки, приклад карабина играючи ударил бедолагу в лицо, голова несчастного дернулась будто встретилась с тяжелым тараном, мужчина упал на спину, шумно выдохнул, изо рта прыснула алая пена вперемешку с зубами, с вдребезг разбитых губ по серым от пыли щекам расползлись черные дорожки крови.

Над хрипящим мужичком склонилась лысая голова.

– Что сука? Из тебя все выбивать придется?! Никакой инициативы?! – радостно воскликнул Андрейка.

Лука непонимающе уставился на напарника, белесые в потемках глаза обращались то к лысому затылку фиксатого то на распростертое у его ног хрипящее тело.

– Обожди. – окликнул из темноты сиплый голос Фомы Егорыча, – У нас вьючных по пальцам. Обратно сам сидор потащишь?

Верхняя губа Андрейки, то ли презрительно то ли затворяя ущемленное самолюбие дрогнула, обнажила ряд серебристых коронок. Помешкав фиксатый развернул фонарь, желтый пучок света выхватил второго бедолагу.

– А ты мартышка, что расскажешь? – с улыбкой людоеда обратился Андрейка к дрожащей фигурке другого несчастного.

Мужичек сгорбился, кутаясь в потрёпанной фуфайке словно желал раствориться в грязных складках одежды, но пока получалось лишь выглядеть на пару размеров мельче: старый ватник висел на бедолаге будто подаренный отцом сынишке. Исполненные ужаса глаза оторвались от разбитого лица товарища.

– Т… Там… Там… Там темно. – трясущиеся губы с трудом выжимали слова, рука вытянулась к проходу готовая переломиться в суставе от крупной дрожи, – Мы н… н… Мы… н… не… не успели осмотреться…

– Заебал мля троить, хер разберёшь! Лепи разборчивей. – встрял в разговор Лука понемногу нагоняя упущенную им ситуацию, ствол карабина ткнул бедолагу в ребра.

Перепачканный пылью ссутуленный силуэт отшатнулся, закивал.

– Ну что ты гривой машешь?! О чем спящий красавец толковал? – верзила смачно сплюнул, мокрота упала в пыль у разбитого лица другого страдальца, – Что видели?

Так и не найдя в себе сил произнести хоть слово мужичок только усердней замотал головой.

– Тьфу бля, люмпен-элемент. – усатая физиономия брезгливо скривилась, отвернулась от бедолаги, – В штанах говна больше чем сам весит. – буркнул под нос Лука, наполненный презрением взгляд скользнул по темноте, споткнулся о лысую башку Андрейки.

Фиксатый душегуб, пританцовывая от нетерпения, обхаживал Луку с трясущимся перед ним бедолагой, точно чеширский кот скалил металлические зубы.

– Кажись добрались… добрались кажись… – стелилось негромкий повторяющееся как заклятье его бубнешь.

– Лука. Поди сюда. – просипела темнота голосом Фомы Егорыча.

Фонарь в руке верзилы полоснул по черному воздуху, выхватив коренастый силуэт жирным отблеском уставился в пол. Точно поводырь слепого – овал света повел Луку прочь от толпившихся перед входом людей.

– Все Лука. Думаю пришли. – негромко проговорил Фома Егороч уж как-то слишком спокойно, от прежней горячности, когда в лесу прижал усатого к дереву не осталось и следа, – Ты теперь в оба смотри. Теперь кто-то из них обязательно в бега подастся.

– Ды к я… Дак Куль… – возмущено, едва сдерживая рвущуюся наружу праведность негодования зафыркал верзила, – Они ж у меня во… – увесистый кулак со шлепком опустился в подставленную ладонь.

– Особенно за своим корешем приглядывай. – оборвал Фома Егорыч несвязное ропот детины, – Его тараканы теперь очень навредить могут. Придется убрать.

– Кого? – не понял Лука, отшатнулся от низкого плечистого силуэта, белые, точно дыры в темноте глаза уставился на скуластый очерк лица Фомы Егорыча, – Андрюху?!

– Вначале посмотрим, что там… – коренастая тень отвернулась, обратилась в черноту прохода, туда, где ощетинившись светом фонарей несчастные жались друг к другу точно пингвины на льдине.