Район: начало
– Эй, мужики! – Прапорщик поднял вверх руку с автоматом. – Свои, бля…
Дверь ОВД чуть скрипнула. В образовавшуюся щель осторожно выглянул один из коллег Семёныча, Сашка Кирьеченко. Внимательно пригляделся, не опуская ствол «ксюхи»:
– Семён,ты?
– Да я, я, ёпт. Слышь, Санёк, пошли стволы у этих охотников соберём.
– Иду. Там никого нет больше?
– Нет тут никого, одни дохлые.
Кирьеченко нырнул назад, и появился спустя несколько секунд. Дверь снова скрипнула, закрываясь. Семёныч матюгнулся про себя. Двери в ОВД были надёжные, стальные. А он собирался тихо «вальнуть» сержанта за машиной, после чего быстренько навести порядок внутри здания. Ну, да ладно. Не вышло так, выйдет эдак.
Покойников они обшмонали быстро, стараясь не обращать внимания на всё больше и больше увеличивающийся странный шум с гамом, который нарастал повсюду. Небо не спешило становиться нормальным, и всё также оставалось подёрнутым зеленоватой пеленой. Вдобавок ко всему начал сгущаться тот самый непонятный туман, который прапорщик уже видел. И туман этот ему абсолютно не нравился, интуитивно и на рефлексах. Что-то было в нём неправильное, казался он живым, как бы бредово это не казалось. Семёныч окриком поторопил сержанта, снимающего с самого дальнего из трупаков, того самого беглеца, охотничий жилет, набитый патронами с картечью и жаканом. Заходя в двери ГОВД ни один, ни другой – не оглянулся. И потому никто не увидел, как туман, двигающийся мягко и быстро, накрыл тела. Через некоторое время в его глубине что-то зашевелилось, пытаясь встать.
Кирьеченко с лязгом задвинул засов, отгораживаясь от окружающего мира. Устало сполз по стене, смахнув пот со лба. Положил рядом четыре ствола и патронташи с жилетами. Достал из мятой пачки «восьмёрки», несколько сигарет, одну за другой. Почти все оказались сломанными. Наконец одна попалась целая и он нервно закурил.
– Сколько вас здесь? – Семёныч тоже прислонился к стене. – А?
– Пятеро с лейтенантом. Только летёху ранили. Он как раз на улицу выполз, хотел домой дозвониться. Думал, мобильник внутри не берёт. Дозвонился, ёлки-моталки. Не знаю, выживет или нет. Чего же такое случилось, Семён? Ничего не помню, как кувалдой по башке саданули. Ладно, хоть мои на югах, к тёще поехали, к морю. Дела-а-а-а…
– Как сажа бела… – Кирпичников, мрачный и плотный старшина, стоявший у окна, повернулся к ним. – А ты чего один, Семёныч? Где остальные?
– Нету остальных. – Прапорщик сплюнул под ноги. – Один шею сломал, потому что за рулём был. А второму задержанный засадил нож, сука, сзади. Где заныкал, так и не понял. Завалил его, тварь поганую, ёпт…
– Да? – Кирпич, как его называли за спиной сослуживцы, недоверчиво покачал головой. – Если вы куда въехали, то мне тогда непонятно, чего ты такой целый. Не подскажешь?
– Подскажу, чего ж не подсказать-то… – Семёныч кивнул головой. И выстрелил, мгновенно выкинув вперёд руку с пистолетом. Пуля вошла старшине точно между бровей, отбросив того на стену и выбив из головы красноватый большой сгусток, шмякнувший о штукатурку и потёкший вниз, на упавшего милиционера.
А Семёныч, нисколько не задерживаясь, тут же всадил две подряд пули в грудь Кирьеченко, который только и успел, что удивлённо открыть рот. Тот захрипел, завалился назад, выпустив на грудь карминную струю, вздрогнул несколько раз. И затих.
Со стороны «дежурки» раздался топот, прапорщик схватил ближайший к нему АКСУ, тот самый, который поставил к стене уже покойный сержант, перекатился в сторону и выпустил три коротких очереди в сторону появившейся из прохода фигуры в сером. Ту отшвырнуло назад, сбивая с ног второго, громко лязгнувшего уроненным автоматом. И тут у прапорщика заклинило затвор. Патрон ли был с дефектом, затвор ли был изношенным, или оружие неухоженным? Не в том суть. В голове мелькнула мысль о том, что можно успеть дотянуться до одного из карабинов, и потом…
Тело прапорщика сработало само, с места совершив прыжок, мощный и пружинистый. Семёныч так и не понял, как это случилось, летя вперёд, в сторону узкого проёма из «дежурки». Как в замедленной съёмке, странно застывшего времени он видел, как расширяются глаза того, который старался успеть поднять «ксюху». И что тот понимал, что не успевает. Семёныч, распластавшись в прыжке, зарычал, вытягивая вперёд закостеневшие пальцы рук, подминая того под себя, вбивая ему кончики пальцев под нижнюю челюсть (как?!!!) и сминая там внутри что-то хрустящее и подающееся. Фонтан крови ударил ему в лицо, на миг ослепив и заставив зажмуриться, обжёг горячей солёной волной и тут же стал слабее.
Прапорщик откинул в сторону ещё дёргающееся тело, сел и уставился на собственную руку. Покачал головой, не веря глазам. Ногой пхнул первого, который слабо стонал, стараясь всё же дотянуться до покрытого липкой красной кашей цевья автомата. Встал и пошёл в комнату дежурного по ОВД, чтобы добить последнего живого мента в нём.
Лежащий на полу сержант Филиппов уже умирал. Пули калибра «пять-сорок пять», выпущенные Семёнычым, разворотили ему грудную клетку, пробив лёгкие. Одна, покувыркавшись по бешеной траектории, пробила селезёнку. Молодой парень, всего двадцати трёх лет от роду понимал, что ему осталось от силы минуты полторы. Но он, хрипя и булькая пробитыми лёгкими, старался достать автомат, чтобы завалить медленно удаляющуюся фигуру прапора, убившего своих. Филипов смог это сделать, из последних, быстро утекающих сил, нажав на курок. АКСУ гулко громыхнул в тесном коридоре, провонявшем порохом, прочертив поперёк широкой спины в изодранном форменном кителе алый росчерк. Семёнова кинуло на колени, он рыкнул, уперся ладонями в плитку пола и не упал…
Филиппов, теряя сознание и уходя в холодную темноту, озаряемую лишь багровыми стробоскопами, понял одно: прапорщик перестал быть человеком. И он хватал последние разрывающиеся мгновения, в которых видел и острые костистые шипы, торчащие через прорехи кителя, и на глазах затягиваемые отверстие от пуль, которые незадолго до этого сами вышли из ран, звякнув об пол. И когда Семёныч обернулся, мазнув по нему горящими внутренним красным огнём глазами и оскалив ставшие очень острыми зубы, он понял, что всё было зря. И что всё это сон, и надо проснуться. И умер.
Прапорщик, поморщившись от боли в затянувшихся дырках, одним прыжком оказался рядом с Филипповым. Ударил ногой, сильно и быстро, почти оторвав голову от тела. Добавил ещё несколько раз, вминая кости лица, разбрызгивая кровавую слизь…
В дежурке лежал на топчане тот самый молодой лейтенант, про которого прапорщик совсем недавно вспоминал с внутренней насмешкой. В сознание он так и не пришёл, спеленатый поперёк груди бинтами, промокшими от крови. Прапорщик внимательно посмотрел на него, но не стал ничего делать. Пока летёха его не интересовал.
Найдя ключи от оружейки, халатно лежащие на столе дежурного, пошёл в её сторону. В груди бушевал адреналиновый пожар, заставляющий его чувствовать себя почти богом. А как же ещё?!! Семёныч не знал, что с ним сделала та зелёная волна, но был благодарен ей за все-все подарки, которые она ему принесла. За выносливость, силу и то, что уберегло его от неминуемой смерти от пуль.
Для того, чтобы попасть в комнату хранения оружия, нужно было пройти мимо «обезьянника». Первого и не очень большого, в котором чаще всего оказывались либо хулиганы, либо пьянчуги. Бомжей туда не помещали, чтобы не натаскать вшей. И вот возле него прапорщик задержался.
Трое парней в спортивном прикиде его не заинтересовали. Так же, как и парочка изрядно потрёпанных, но всё ещё аппетитных дамочек немного не-за сорок. А вот явная малолетка, с длинным рыжеватым хвостом волос, в короткой юбке, открывавшей ноги чуть не до аккуратной маленькой задницы, заставила его остановиться.
Семёныч облизнулся, ничуть не удивившись тому, что кончик языка, ставшего очень гибким, свободно прошёлся по всей полосе кожи над верхней губой. Длинноногая «кобылка» вздрогнула, когда поняла, что он смотрит именно на неё, и постаралась отодвинуться подальше по нарам. При этом она старательно тянула юбку вниз, полагая, судя по всему, что тем самым спасёт себя от неизбежного. Прапорщик коротко гоготнул:
– Потерпи, мой вишнёвый пирожок, я скоро.
Девчонка всхлипнула, прижав длинные и узкие ладони к лицу, испуганно смотря на массивный силуэт, внимательно разглядывающий её через решётку. Семёныч довольно мотнул головой и пошёл в КХО.
***
Валера осторожно крался через дворы. Да, ему хотелось добраться до дома как можно быстрее, но он уже понял, что делать это нужно очень аккуратно. Хватило…
Хватило того, что на открытой асфальтовой площадке перед школой, которую он огибал, когда только отошёл от трансформаторной будки, непонятная троица схватила женщину.
Да, он струсил, он, борец-профессионал, пускай и бывший. Не попытался помочь ей, несмотря на то, что её захлёбывающийся крик в какой-то момент стал просто диким воем, перешедшим в скуление. Потому что обычные люди не бывают такими изломанными, у них не святятся глаза как у кошек. У них, у обычных людей, руки никак не могут быть по длине равными ногам. И они не перемещаются скачками, и не выплёвывают из себя непонятные сгустки, которые мгновенно «склеили» конечности женщине. Что было дальше – видел только бюст несгибаемого Феликса Эдмундовича, который не сняли ни во времена разгула демократии, ни в более поздние времена. Потому что тренер бежал вперёд, стараясь быстрее пересечь сквер, через который необходимо было пройти.
Хватило вида нескольких быстрых четвероногих теней, которые с непонятными звуками (мяуканьем?!!!) загоняли двух мужчин, бежавших от них. Мужики так и не смогли убежать. Один-то точно. Его громкий, полный боли вопль, Валера услышал, уже выбегая из сквера.
Хватило того, что прямо перед ним распахнулась дверь подъезда, выпуская маленького, лет шести, мальчишку. Тот вышел в одной пижамке со спайдер-меном, глядя прямо перед собой громадными, на пол-лица, странно светящимися глазами без малейшего признака белка. Прошёл мимо, не глядя на тренера, подошёл к ограде поликлиники, лежавшей на его пути. Толстые металлические прутья, торчавшие прямо перед ним, почти мгновенно стали ярко-малинового цвета, зашипели и стекли вниз. А он, маленький, взъерошенный, шагнул в проём и пошёл куда-то вперёд.
Из-за этого-то всего Валера и крался вперёд, с трудом заставляя себя отлипать от стен низких, в два этажа, домов и выходить из тени. Ему везло, странно и непонятно, но везло. В городе происходило что-то страшное и непонятное, но пока оно касалось его лишь чуть-чуть, мазнув самым кончиком кисти, которую макнули в густую палитру из ужаса и боли. Да, и этого хватило, чтобы он не узнавал самого себя. Валеру трясла крупная, позорная дрожь.
А в домах… в домах кричали. В домах выли. Кое-где, судя по всему у тех, кто владел оружием, слышались выстрелы. На первом этаже одного с громким треском вылетела рама окна. Кто-то, судя по силуэту, мужчина, грузный и одышливо дышащий, выпрыгнул через него. Приземлился неловко, ударившись коленом о асфальт. Валера вжался в стену, желая так, как никогда не желал, чтобы его никто не заметил.
На мужчине была только белая, разодранная на спине футболки и широкие, явно дешёвые, семейные трусы. На ногах ничего, он был босой. На белом пятне футболки, трещавшей на широченной спине, расплывались бурые потёки. Как будто его ударила лапой кошка, только очень большая кошка. Было видно, в свете фонаря на козырьке подъездной двери, что на бледных, жирных и волосатых ногах запеклись струйки крови.
Мужик, встав с колен, рванул вперёд со скоростью, которую от него было очень трудно ожидать. И тут Валера его узнал. Один из завучей «каблухи», отвечавший за воспитание воспитанников. То ли Бочонкин, то ли Корытов… И жил он вроде бы не здесь, хотя это к делу отношения не имело, но именно такая мысль мелькнула в голове тренера за считанные минуты.
А за выбитым тяжеленным педагогом окном что-то зашевелилось, и рывок жирдяя был прерван в самом его начале.
Из окна одним смазанным движением вылетело длинное обнажённое тело. Приземлилось на асфальт и в несколько шагов догнало завуча, скакнув ему на спину и заваливая набок. Мелькнула небольшая женская грудь, взвихрилась светлая грива волос, блеснули узкие щёлочки глаз и толстяк закричал…
Острые зубы мгновенно порвали заплывшую жиром шею, брызнули тёмные фонтанчики. Веером ударили очень длинные ногти на правой руке, разрывая кожу на качнувшемся мешке живота, вспарывая его, и Валера в очередной раз за последние полчаса рванул вперёд, чувствуя, как колотится в груди сердце.
Тренер бежал домой, в сторону ОВД, надеясь, что хотя бы там можно наткнуться на кого-то, кто сможет помочь в этом бардаке. По улицам пронеслись, завывая двигателями, несколько машин. Но среди них не было ни одной патрульной.
Он почти добрался до дома, когда услышал стрельбу со стороны «ментовки». Стреляли часто, и в несколько стволов. Причём, как одиночными, так и автоматическими выстрелами. Валера приостановился, прислушиваясь. И краем глаза увидел плотный клуб тумана, зеленоватого оттенка, который появился из-за угла дома, который тренер только что обогнул. Валера не стал дожидаться того момента, когда станет ясно – нормальный ли туман, или нет, и быстро заскочил в дверь подъезда, благо, что кодовый замок был механический и с простым кодом. Когда-то это очень его напрягало, но сейчас он был только рад этому.
Скачками поднялся по скрипучим, рассохшимся ступеням, выкрашенным в когда-то ярко-оранжевый цвет. Открыл и верхний и нижний замок, влетел в квартиру, закрылся. «Наконец-то можно перевести дух спокойно, – мелькнула мысль, – добрался-таки». И тут тихо скрипнула половица в спальне под чьей-то ногой…
Он медленно протянул руку, открывая дверцу шкафчика, стоявшего в прихожке. Нащупал резиновую рукоять туристического топорика, который всегда лежал там, вместе с собранным рюкзаком для туристических походов. Вытянул его, снял чехольчик с хорошо заточенного острия. Оттуда же, с полки шкафчика, вытянул большой фонарь в защитном корпусе. «Есть батарейки, или нет?!! – мысль лихорадочно колотилась внутри головы, – Ведь не помню…»
Странно, но куда-то исчез страх, который, казалось, полностью подчинил его себе. То ли домашние стены придали уверенности, то ли осознание того, что бежать больше некуда. Вероятнее всего и то, и другое. Но имелось ещё кое-что. Валера чётко понял, что из угла, в который он загнал сам себя шквальным ужасом, выхода нет. Кроме как через то, чтобы понять: кто здесь, и разобраться с кем-то ни было. Всё. Точка. Аллес, полный и безвыходный. Бежать некуда, за нами Москва… Скрипнула ещё одна половица. Он встал.
Дверь в спальню была открыта. Свет, неяркий, с зелёным оттенком, косо падал через окно на кухне. И он, этот свет, выхватил из темноты длинную, худощавую ногу, которая появилась первой. А потом, облитая им с ног до головы, одетая в разодранную почему-то кружевную «ночнушку», которую он же и подарил на день Валентина, в комнату шагнула Ольга. Его Ольга, которой он так долго добивался и добился, наконец, под самый Новый Год. У неё были ключи от квартиры.
«Она просто решила устроить мне сюрприз, и пришла. – Мысль возникла сразу же, полная надежды и уверенности в том, что хотя бы что-то сегодня будет хорошо, – А я, дурак, перепугался. А сорочка порвалась…ну, может зацепилась за что? Точно, я ж там гардины поставил новые, вот и зацепилась». Рука с топориком уже пошла вниз:
– Олька?! Оль, ты бы знала, чего на улице творится. Я… Оля? Оля?!!
Она сделала ещё один шаг вперёд. Странный. Мягкий, скользящий и…какой-то неуверенный. Валера утопил кнопку фонаря (остались батарейки, остались!!!) и направил не очень яркий свет на неё. Горло перехватило спазмом, в животе что-то резко ухнуло вниз, выбросив вверх мороз адреналина.
Тёмные, тёмные глаза, сжавшиеся в щёлочки. Зрачки, мгновенно заполнившие всю радужку. Чёрные полосы лопнувших сосудов под бледной, когда-то очень нежной кожей. Сейчас она казалась пористой и рыхлой, как домашний творог. Всё это Валера заметил за те несколько секунд, что она ему дала.
Ольга, растянув узкие губы в подобии ухмылки, блеснула полоской частокола из острейших зубов и сразу же метнулась к тренеру.
***
Кир перехватил протянутую к нему лапу резким, от самого себя не ожидаемым движением. Схватил, сжал в ладони, чувствуя со страхом, как неожиданно удлинились пальцы, охватывая широкое запястье орангутанга. И хруст, хруст ломаемой им кости…
Обезьяна закричала, рванулась назад, пытаясь вырваться, задёргалась в цепкой хватке. Но зоотехник не выпустил её, наоборот. Чувствуя, как его наполняет пока неясная, но так чётко ощущаемая сила, он выбросил вперёд и левую, свободную руку. Схватил обезьяну под горло, вцепившись в мягкую рыжую шерсть, подтянул к себе. Джим ещё раз коротко заверещал, а потом затих, не делая даже попытки сопротивления.
Кир, действуя по неясному наитию, воткнул взгляд прямо в его глаза. Старый самец совсем затих, не пытаясь больше вырываться. Мягкие шаги вокруг кровати тоже стихли. Зоотехник глянул вокруг. Обезьяны, скорее всего павианы, расселись рядком, точно ожидая дальнейшего действия. Оно и не замедлило появиться.
– Ты большой и сильный…
– Что?..
– Ты самый большой и сильный. Ты вожак?
– Кто ты? Кто?!..............................Джим?!!!
– Ты вожак, ты сильный. Вокруг страшно. Ты вожак.
…………………………………………………………..
– Да. Я вожак.
Кир отпустил Джима. Тот отпрянул в сторону, отодвинувшись в сторону двери, сел. Обхватил колени, прижал к груди сломанную лапу, начал раскачиваться и что-то бормотать, опустив морду вниз. Павианы заухали, прислушиваясь к его бормотанию. Зоотехник медленно вылез из-под кровати. Встал, растирая неожиданно затёкшие колени.
Оглянулся. Павианы, оскаливая пасти с длинными, в палец, не меньше, клыками, отодвинулись. Он покачал головой, пытаясь прийти в себя…
«Дела-а-а, ох и дела, Кир Кирыч. Ты то ли с крыши съехал после этого, что сотворилось, то ли спишь. Ну-ка, ущипни себя, да побольнее…опс. А больно. Неужели не сплю? Разговариваю мыслями с обезьяной. Крандец просто. А остальные мохнатые?..»
Он повернулся к одному из павианов. Внимательно присмотрелся, пытаясь того заставить поглядеть ему в глаза. Тот отвернулся в сторону, старательно глядя куда угодно, только не в глаза Кира. Заворчал, ещё больше оттопырив губы и демонстрируя пасть. Но зоотехник вошёл в раж, метнулся к нему, схватил прямо за вытянутую собачью морду, не обращая внимания на почти детское всхлипывание, развернул к себе, пристально всматриваясь в умные, такие же, как у человека, глаза…
Они вышли из вагончика через час. Человек, одетый в камуфлированный костюм, которые выдавали зоотехникам и стая из нескольких обезьян. Направились в сторону директорской резиденции…
Женя Байсагин лежал на полу, хватаясь за левую сторону груди и жадно хватая ртом воздух. Его гражданская жена, а по совместительству и бухгалтер зооцирка, ревела в углу. На полу валялась пустая упаковка от нитроглицерина. Бухнула дверь.
– Крандец… – Кир внимательно посмотрел на директора, который, судя по всему, не смог из-за сердца перенести всю эту галиматью вокруг. – Вот не думал, что у него сердце слабое. Давно лежит?
– Нет… – женщина всхлипнула, тряхнув светлыми прядями на голове. – Минут двадцать. Только какая разница? Телефон не работает. Мобильник вырубился. Творится что-то непонятное…а я даже не знаю, есть в этой дыре скорая, или нет.
– Это точно. – Кир присел рядом с ней. Протянул руку к Байсагину, доставая из нагрудного карману пачку «Парламента». Задымил, довольно улыбаясь. – Да и ладно, а? Тут такое творится…
– Да ты про что говоришь то, а? – Женский голос резко скакнул вверх. – Это твой директор, дебил!
Данг!!! Звук пощёчины прозвучал резко и громко. Она схватилась за щёку, выпучив на него красивые, слегка водянистые, голубые глаза. Он покачал у неё перед носом пальцем, потом поднёс его к её губам. Повернулся в сторону двери, внимательно посмотрел. В дверь скользнули несколько подвижных фигур.
Женщина вскрикнула, еле успев зажать рот. Вторая пощёчина пришлась туда же, где краснел первый отпечаток:
– Рот закрой, сучка крашенная. – Кир улыбнулся. – Смотри внимательно.
Он повернулся к обезьянам, чуть наклонил голову набок. Губы беззвучно что-то прошептали. Большой павиан немедленно вцепился лапой в ногу Женечки, повернулся к остальным, рыкнул. Несколько обезьянних конечностей, лохматых, с длинными, сильными пальцами тут же последовали его примеру. Тело еле трепыхающегося директора медленно потащили за дверь, сбросив со ступенек. Вожак павианов, перед тем, как скользнуть на улицу повернулся. Ожидающе уставился на Кира. Тот согласно кивнул головой. Через несколько секунд оттуда, из рассветной мглы, донеслось сдавленное всхрипывание Байсагина, перешедшее в стон. Чуть позже раздались чавкающие звуки.
Женщина затряслась, мгновенно побледнев и прижав ко рту кулаки. Безумно взглянула на зоотехника. Бывшего зоотехника.
Тот улыбнулся, продемонстрировав бухгалтеру ослепительно белозубую улыбку. Она всхлипнула. Кир шагнул к ней, схватил за волосы и потащил в угол, к столу, прикрученному к полу болтами.
– Ты теперь будешь делать всё, что я скажу. Поняла, тварь? – Удар по затылку.
– Да…только…пожалуйста, только не…
– Пока не отдам. Если будешь хорошей девочкой. Раздевайся…
Она быстро, трясущимся пальцами, дёрнула застёжку молнии платья, которое было ей чуть мало. Сняла, скомкала и бросила в угол. Расстегнула застёжку бюстгальтера, стыдливо прикрыв локтём мягкую, полную грудь.
– Какие мы скромные… – Кир шагнул ближе. Схватил за длинные густые волосы, разворачивая к себе спиной. Она вскрикнула, несильно, по-детски обиженно.
Он быстро сорвал с неё стринги, так нелепо смотревшиеся на её слишком полном заду. Толкнул вперёд, заставляя упереться животом и руками о крышку стола. Встал сзади, расстёгивая ширинку.
Кир не был злым человеком. Никогда не хотел её, бывшую сейчас такой жалкой и испуганной, лихорадочно цеплявшейся за любой момент, державший её в прошлой, нормальной жизни. Она не поняла, что всё ушло, и больше не вернётся. Никогда до этого момента добрый и покладистый, всегда смущающийся зоотехник не подумал бы о том, что сможет взять её так, на письменном столе её бывшего мужчины. Никогда. До Волны.
Он так и не понял, что заставляло его делать всё это. Тот Кир, который был совсем недавно, пропал, укрылся, убежал, растворился в тёмной стороне Силы, сейчас полностью владевшей Киром-новым.
И он взял её, жестоко и жёстко. Ей было больно, но она терпела, надеясь на то, что этим всё закончится. Она ошибалась.
Когда по её ногам побежали вниз горячие и ленивые капли, и женщина, всхлипнув, подумала о том, что на какое-то время её оставят в покое – Кир свернул ей шею. Резким и мгновенным движением. Она умерла быстро, так и не успев ничего понять. Что, может быть, было и к лучшему.
За дверью, озираясь на лениво заползающие в зооцирк клубы зеленоватого тумана, торопливо, чавкая и дерясь, павианы доедали его бывшего директора.
***
Александр Анатольевич сидел на подоконнике, тщательно задвинув занавески и внимательно глядя вниз, во двор. Во дворе постоянно проходило что-то, что никак не укладывалось в рамки его восприятия.
То, что семья Чолокянов из соседнего подъезда мгновенно упихавшись в высокий «Санта-Фе 2» уехала куда-то с тремя сумками – было нормально. Ненормально было то, что через какое-то время из их подъезда, покачиваясь, вышла старая бабка из их квартиры.
Она приходилась хозяину, Саркису, какой-то дальней родственницей. И, насколько помнил врач, последние года два лежала пластом, полностью парализованная. В чудесные излечения Александр Анатольевич не верил, вплоть до сегодняшнего дня, вернее ночи. И, как ему показалось, причина такого медицинского казуса теперь была ему абсолютно ясна. Но легче от этого не становилось.
Старуха постояла на крыльце, поворочала головой, делая такие движения, которые у собак означают только то, что они принюхиваются. Шагнула во двор и скрылась в темноте. Патологоанатома передёрнуло от одной только мысли о том, что она теперь будет выискивать любую добычу. Как-то не верилось ему, что неожиданно вставшая на ноги в эту ночь бабка пойдёт искать шоколадку «Альпен Голд». Ну, или там «Нестле».
Потом во двор заскочил какой-то растрёпанный парень. Совсем молодой, как показалось ему с подоконника. Один из тех странных ребят, которые одевали розовое и чёрное, отращивали смешные длинные чёлки и носили кеды с черепами. Как их там? Эмо?
Парнишка метнулся к дверям дома, пытаясь попасть в подъезд, но все были закрыты. Дверь за бабкой Саркиса захлопнулась сама, из-за доводчика. Эмо-бой заметался, пытаясь выбраться из капкана, которым оказался двор. А так оно и было. Дом стоял буквой «г», с открытой стороны у него была стена из бетонных блоков, закрывающая территорию автобазы. Назад парнишка не шёл. Судя по всему – именно этого ему не хотелось больше всего. А потом во двор зашли ещё двое таких же, как он, только явно девушек. У одной это самое «явно» настолько сильно оттопыривало тесную толстовку в клетку, что было заметно даже в окно, и в темноте.
