Клинки и карабины
В поезде было интереснее. Времени на попадание в свой вагон выделил с запасом и оказался в нем в обычное время. Паутина взглядов в первый раз накрыла меня с головы до ног, не забыв зацепить даже порванный, как оказалось, на пятке левый носок. Понятно, что дырку никто не увидел, это так, к слову. И до сих пор эти клейкие нити продолжают постоянно касаться, щекоча кожу, везде, проникая в первую очередь за стекло очков. Нет, не стекло. Пластик, противоударный. По громкой связи объявили мою станцию. Встаем, делаем три шага по диагонали, трость чуть вперед. Стук, дверь, на месте.
Вышел на платформу, быстро сделал два широких шага вперед. Задели, толкнув в плечо, не страшно. Теперь, подождав, пока схлынет волна знакомых запахов, поворачиваем налево и вперед. Так, это что такое? Какие же тонкие и горячие у нее пальцы, которые легли на кожу моего левого локтя. Втянем незаметно воздух. Ах, вот как, это вы, моя скромная мышка-клерк, здравствуйте-здравствуйте. Черт, зачем же уловил тот запах? Хотя… посмотрим.
– Здравствуйте.
– Добрый день. Разрешите, я вам помогу.
– Не стоит, справлюсь. Уже привык. И я просто гуляю. А вы опоздаете?
– Ну… не страшно. Так можно, я вот так с вами пройдусь?
– Ну, если хотите. Разрешите вопрос?
– Да, конечно. Хотите спросить, почему решила помочь?
– Нет, с этим все понятно. Какого цвета у вас сейчас волосы?
– Каштанов… но, почему?
– Надо же… – на самом деле, учитывая ее светлые волосы три месяца назад, это неудивительно. Вот если бы была брюнеткой… – Скажите, вы так сильно любите «Kenzo» из-за его хорошей повседневности? А линзы вы сменили с неестественно зеленых на другие?
Она смеется. Смеется хорошо, открыто, без кокетства. Что знаю про нее, вернее, про внешность? Блонд…, нет, простите, рыженькая, это снова модно. Средний рост, длинные ногти с неброским лаком, не свои, из геля. Четвертый, если не пятый, размер груди. Грудь своя, если присмотреться. Раньше присмотреться. Линзы неестественно зеленые, помадой не пользовалась. Ну что… неплохой вариант…
– А как вас зовут?..
Неплохой вариант для Мрака. Ах, как жаль, ах, как же мне жаль. При отсутствующем зрении и развивающемся в верную сторону обонянии хватает плюсов. Но хватает и минусов. А ведь совсем недавно ставил вовсе не на нее. Полагал, что тот самый толстяк. В нем минусов чуть больше. Но все лучше, чем кто-то из работяг. Их физическая форма получше, чем и у него, и у нее.
Кто бы не запустил механизм одновременного отсчета нашего времени назад и приближения неизбежного, ненавижу его. Или ее, какая разница. Почему и с чего мир вокруг сдвинулся настолько, что скрыть это невозможно? Почему сквозь не самый дорогой парфюм, сладковатую пудру и лак для волос так четко и недвусмысленно продирается легкая и страшная гниль? И почему именно с ней? Твою же мать, ну что ж такое…
– Так вы не против?
Может, ты все-таки не согласишься, а?
– Конечно-конечно, вам надо помочь… давайте возьму вас под руку.
Э, нет, крошка, именно это делать не стоит. Совершенно… м-да.
– Вот так, ой, я сделала больно?
Ничего ты не сделала, кроме как взяла меня под руку. И вздрогнул рефлекторно, вполне четко осознавая присутствие рядом врага. Того самого, что не так давно потихоньку, черной полоской муравьев-разведчиков, начал вливаться сюда, в обычную, сытую, мирную и зажиревшую жизнь.
– Не слишком быстро иду?
Нет, милая крошка, не слишком. Так, волосы на предплечье вроде бы и не торчат вверх, даже пот, выступивший на затылке, чуть ли не спрятался назад. Успею понять и уловить момент ее обращения?
– Ступеньки… осторожно. Ой, прости…
Да уж, прощу. Девочке захотелось есть, да-да. И хорошо, что пока она не поняла, что именно ей надо. Внутри нее, в очаровательном, чуть выпуклом и, наверняка, ближе к паху с легким пушком, животике гулко заурчало. То ли еще будет, детка, то ли еще может случиться. Такого голода, как просыпающийся, с тобой пока не случалось.
– Направо или налево?
А-а-а… а, пожалуй, что налево. Если с правой руки у нас грохочут и лязгают трамваи, то вот с левой… С левой очень даже удобный старый и почти заброшенный сквер. И ведь именно туда, пусть и опаздывает, меня потихоньку начала тянуть неожиданно ставшая очень сильной рука. Да, милая, сейчас тобой движет уже и не твоя недавняя сущность. Демон просыпается.
Да, аккуратно, не выпуская из крепкой хватки наливающихся сталью пальцев, меня потянули направо. Снизу гулко булькнуло еще раз. Да, дружище, ты попал.
Вспоминай, вспоминай все, что по левую руку. Даже если она сейчас готова завершить цикл, разорвать кокон и из куколки стать куда более мерзким созданием… пока все равно будет осторожничать. Лишь напав в первый раз, каждая тварь становится настоящим ходячим трупом, жрущим без разбора.
Справа от платформы, мм-м… трамвайные пути и остановка. Вернее, даже кольцо, отсюда красно-белые и вытянутые, раскаленные уже палящим солнцем металлические собаки стартуют на новые витки своей бесконечной беготни. Утро, но здесь всегда много людей. Креозот, много табачного дыма, дешевая парфюмерия, ну, знаете, вроде «Hugo Boss» или еще какой-то псевдо «Kenzo», пот из-под костюмов из полиэстера. Треп о политике и мобильниках, о женских целлюлитных задницах и мужских небритых подмышках с промежностями, перевирание лжи, прочитанной в «Яндексе» вместо утренней зарядки. Нормальная жизнь нормального города. Думаете, кто-то обратит внимание на пару, спустившуюся в другую сторону от метрополитена и двинувшуюся в сторону густых кустов? Если да, то вы ошибаетесь.
От моей нежной и ласковой новой знакомой разило жаждой. И голодом. Или и тем, и другим вместе. Да какая разница. Я слеп. Она хочет жрать. Много ли вариантов?
Если знаешь про этот и тот мир одинаково, пусть и совсем немного, можно подготовиться. Особенно если вдруг оказался очень легкой мишенью. Уравняем шансы. Или хотя бы попробуем это сделать. И не стоит говорить о моральных принципах, расстройствах психики или о чем-то в том же ключе. Мрак, стоит ощутить его раз, всегда окажется рядом и дальше. А уж сейчас-то осязать его очень просто. И никакой «J’Adore» его не перешибет.
Тьма пахнет страхом. Его острой уксусной жутью, перемешанной с прелой землей и оттенком забродившего варенья от обильно пролитой крови. Темнота густо оплетена паутиной тления обычных человеческих чувств, пропадающих после первой же дегустации homo sapiens. Беспроглядная чернота захватывает в себя тех, кто любил, страдал, боялся, учился, стрелял, пил или курил, сажал петунии или раскрашивал модели «Звезды». Мрак переваривает внутри себя всех, наплевав на недавние различия. И если уж он проник в кого-то, то не стоит ожидать свежего запаха жимолости или нежного аромата ландышей.
Странновато рассуждать о чем-то подобном именно сейчас. Но кто сказал, что нельзя? Наш с вами мозг работает, пускай и порой совершенно не подчиняясь какой-то там логике.
Мрак и зло, прячущееся в нем, не могут быть чем-то другим. Никакой романтики. Никакой красоты. Никакого тайного скрытого смысла. И, ясное дело, никакой любви.
2\2: no love lost.
Я пролетел, не останавливаясь, мимо корпуса самых младших отрядов. Подбегая, заметил мелькнувшую у двери раскоряченную бледную фигуру, шмыгнувшую внутрь. Уже за углом услышал первые тонкие крики. Понял и чуть не заревел, вспомнив назойливых и нахальных мелких, постоянно путавшихся под ногами и мешающихся. Теперь навсегда так и оставшихся мелкими.
Тогда в голове разом мог выключиться один из необходимых тумблеров. Или сгореть нужный предохранитель. И все, стал бы овощем, ничего не понимавшим и тупо ждавшим первого из ночных гурманов. Мне повезло, внутренние цепи, подаренные папой и мамой, выдержали. Но пришлось тяжело. В смысле – потом, спустя уже много времени. Да что там… даже сейчас. Знаете, в чем прелесть ерша? Не, ни рыбы, а когда пиво с водкой? Хотя для себя, прикинувшись врачом, создал другой рецепт.
Бутылка, триста миллиграмм чистого медицинского и полторашка разливного. Смешать, не взбалтывать, принимать на ночь. Чтобы заснуть относительно спокойно. Но это сейчас. А тогда… бежал, с выпученными глазами и режущей болью в горящих легких…
Споткнулся, полетев кубарем вперед, рассадив локоть о крашеный кирпич газонного бордюра. Тонко завизжал, увидев, за что зацепился ногой. За кого. За вздрагивающего и хватающегося руками за горло Сансаныча, начальника лагеря. Глаза у него закатились, между плотно сжатых пальцев с хрипом и бульканьем струйками брызгала тёмная кровь.
Оглянувшись, увидел метрах в ста высокий и стройный силуэт. Глаза не алели, чернели на молочно-белом лице. Заорав, нащупал что-то под руками, непроизвольно сжал руку и снова побежал. Пронёсся мимо своего собственного корпуса, слыша, как там дико орут и воют. Наконец-то взглянул на то, что врезалось в ладонь, и резко повернул влево. Потому что в ладони, тоже став мокрыми от пота, лежали три ключа на металлическом кольце.
А в кабинете Сансаныча надежная дверь и решетки. Решетки на окнах!!! Впереди показался фонарь административного корпуса, постоянно включенный до самого утра. До которого бы еще дожить. Пулей пролетел коридор, начал подбирать ключ. Повезло на втором, замок мягко щелкнул как раз в тот момент, когда длинная тень скользнула в коридор, мягко касаясь пола босыми ступнями.
Чуть позже (скыр-скыр) дверь заходила ходуном.
Металлическая громада шкафа подалась, когда в дверь с той стороны навалились всем телом. Стальная махина с грохотом повалилась, ударилась о широкую тумбу, на которой стояли два горшка с цветами, сбила со стены портрет улыбающегося Бориса Николаевича и уперлась в кирпич стены, надежно заклинив дверь. Я сполз по стенке, вжался в угол и сел, обхватив разбитые и покрытые засохшей уже кровью колени. Уткнулся носом в обоссанные джинсы и заплакал. Глубоко, навзрыд и тоскливо. Ведь остался живым, пока остался.
Так и просидел в углу около часа. Зажимал руками уши, когда с улицы доносились… крики. Внутренняя проводка шипела, плевалась искрами безумия, едко пахла выгорающим рассудком, но держалась. Для себя решил, что на улице только крики, и все. Не рык, не чавканье, не булькающие звуки и стоны, нет. Только крики – и точка. Потому что если назвать их так, как нужно назвать, то можно свихнуться. Проводка вспыхнет яркой дугой и все, совсем все, бесповоротно все.
А потом, громко треснув, на стол Сансаныча посыпались осколки стекла. И в свете фонаря на него легла длинная и вытянутая тень.
Твари же все-таки порой появляются не такими, как большинство из них же. Некоторые не просто хотят откусить и схавать кусок человеческого мяса. Некоторым подавай эмоции, выкладывай на столовый фарфор душу, вытаскивай из головы все воспоминания. Не всем. И это хорошо. Но тогда мне это было совершенно неизвестно.
Тогда на полу и столешнице мягко изгибалась тень. И это оказалось самым плохим.
Тень не молчала. Тень говорила. Тень звала. И мне страшно. И тогда, и сейчас. Сейчас даже страшнее. Потому что стал намного старше и этот голос… ох уж этот голос…
– Вадим… Вади-и-им… – тихий шелестящий голос вплывал в кабинет. – Подойди к окну, Вадик. Подойди. Посмотри на меня, ну же. Я здесь, стою и жду тебя. Там, на колечке, есть ключ от замка решетки. Открой и впусти меня, мальчик. Я же знаю, что ты так этого хочешь. Ничего не было, тебе просто приснился плохой сон. Но никто тебя не будет наказывать. Даже наоборот. Я сейчас одна. Подойди, посмотри на меня, малыш. На мне ничего нет, никакой одежды. Я же знаю, что ты меня любишь. Подойди, подойди ко мне, Вадик, впусти, ну же…
3: blind bleeding.
В бою с более сильным противником важна каждая мелочь. Сможет ли победить младшего Кличко Костя Цзю? Я не знаю. Теоретически, не попав под удар его кувалды, вымотав этого здоровяка, навтыкав огромное количество внешне не самых сильных ударов – да. Будет ли стараться Костя Цзю уравнять свои шансы в бою с младшим Кличко, если правила вдруг поменяются? Или, что неожиданно, их нет, а ставка – жизнь? Наверняка.
Моя противница до вхождения во Мрак не старалась заниматься спортом регулярно. Это запомнилось хорошо. Фитнесс, наверняка с не самыми лучшими инструкторами, не более. Лишний вес за зиму, как не старалась, так и не убрала. Это и плохо, и хорошо одновременно. Чем лучше состояние тела до перехода в темную сущность, тем опаснее сама тварь. Потому как Мрак дает своим новоиспеченным детишкам много бонусов. И физические параметры – в первую очередь. Как же уравнять шансы? Ослепить. Так мои шансы немного, но увеличатся.
В кармане куртки баллончик с перцовым концентратом. Но толку от него немного. И линзы только сделают толк меньше. Что остается?
Из плюсов при контакте с рядовыми тварями есть один очень большой. Они тупеют в тот момент, когда важнейшим остается желание закусить вами. Интеллект отключается, уходит, растворяется в наступающей темноте с пурпурными прожилками голода. Единицы, становящиеся настоящими бессмертными, не в счет. Эта девушка не из них… во всяком случае именно так мне хочется верить. Потому я и иду вместе с ней туда, где кроме кустов и безлюдья больше ничего и никого. И ей уже невдомек то, что это форменная глупость со стороны неизвестного слепого.
Вновь пахнуло креозотом. А, да, слева высокий забор из плит, депо, ремонтные мастерские. Шпалы, еще что-то необходимое. Упорная девочка и глупая. Так и тащит, так и тащит. Ну-ну, что тут скажешь, голод не тетка. Иду-иду, милая. Чуть озабоченно головой по сторонам, несколько раз дернуть носом, и даже чуть испугаться. Внешне? Внутренне?
Ну, а как вы думаете?
В фильмах и компьютерных играх всякого рода погань, как правило, страшна и ужасна. Выскакивает из-за углов и из темных мест, с ходу начинает рычать, махать конечностями и пытаться сожрать игрока. Все верно, так и есть. Различаются разные мертвяки разных режиссеров и разработчиков минимумом. Внешним видом и скоростью. И частенько у многих выходит на самом деле… страшно. Так вот и думайте, испугаюсь ли я, когда меня ведет под руку скотина, желающая в ближайшее время вгрызться в меня и оттяпать как можно больше кусков? Несомненно.
И в первый раз, и во второй, и в десятый, и в сто тридцать пятый, да какая разница? Твари вгоняют в ужас, твари, даже не тронув вас, навечно поселятся внутри головы, заставляя помнить о них всегда. И их не выгонишь, не привыкнешь, не станешь равнодушным. Нет-нет, никак не получится.
Идя по подземному переходу или коридору гипермаркета, освещенным бледным светом люминесцентных ламп, легко вздрогнуть от темной фигуры, качнувшейся вдалеке или отразившейся в зеркале. Потому что память неназойливо, так это мягонько, уже подсовывает кадр за кадром.
Как медленно, подрагивая шеей, хрустя и не переставая жевать, лицо с закатившимися бледными буркалами поворачивается к тебе. Никаких эмоций или выражения, ничего. Между синих губ мелькают зубы, уже почерневшие, покрытые коричневой коркой. Запаха гнили, вроде бы и обязательного, нет. Зато, если вы подарите возможность ему оказаться рядом с вами, он отблагодарит чуть другим. Густым и липким ароматом совершенно перебродившего сюрстремминга из пасти. Окатит, совершенно не дыша, просто оказавшись рядом. После первого близкого контакта с мертвяком хочется до колик смеяться над «Сумерками». Каково Белле облизываться с мертвяком, сотни лет жрущим только кровь?
Так что мне страшно. Даже очень.
Она становится все горячее. Смешно, учитывая ожидающую, очень скоро, да-да-да, температуру тела. До полного обращения в первой стадии совсем чуть-чуть, и следует уложиться в него. Отрезок крошечный, сжимающийся до: бабушка, а почему у тебя такие больш… ААА!!!… кххх… … … К-х-х, к слову, это когда шипит остаток кислорода, смешиваясь с брызгами крови и слюны в разодранной трахее.
Удар должен быть быстрым, сильным и точным. И даже если ничего не видишь, он обязан оказаться именно таким. Думай, думай голова садовая! Ты ж нужна не только для того, чтобы в тебя есть.
Предпочтительнее, если вдуматься, так вогнать трость ей между ног, чтобы упала лицом вперед. Самому успеть оказаться сзади и сверху, и… И это заранее проигрышно. Да.
Пока у меня есть фора в неожиданности и относительном физическом преимуществе, следовало поторопиться. Ударил ногой под колено, и левым локтем в грудь. Хотелось надеяться, что в грудь. Получилось, хотя и сам все-таки упал. Но именно это и нужно, пока есть время.
Реечный ключ есть не что иное, как жуткий пережиток очень далекого прошлого. Открыть двери с такими замками, для уважающего себя домушника, дело не плевое, но и не сложное. Пару-минутное, если можно так выразиться. Но у моего реечного ключа есть положительное свойство. Он длинный, острый на конце и его нарезка тоже с гранями. Само то, чтобы уравнять шансы, пусть и немного.
Сложнее оказалось локтем навалиться на горло, задрав вверх ее подбородок. Ударить… это прошло проще. Металлу наплевать на состояние владельца глаз, хоть мертвый, хоть живой, хоть посередине. Чвакнуло, ощутимо плеснуло, а потом, без единого звука, меня отбросило в сторону, ощутимо приложив крестцом об землю. Ну, милая, я тебя понимаю.
Успел отмахнуться тростью, прежде чем та улетела куда-то в сторону. Тварь двигалась быстро, полная сил и жажды. Вялыми они становятся намного позже. Откатился в сторону, содрав кожу на ладони, проехался боком прямо по асфальту. Ее голод, пульсирующий в воздухе, ощущался по разлетающимся в сторону каплям крови, хрусту камешков и палочек от мороженого, волне ярости и запаху обращения. Его ни с каким другим не перепутаешь, не-не. И это хорошо… ведь пока еще я цел и могу уклониться. Но ненадолго, развязка очень близка. И вот сейчас страх стал намного сильнее. В разы.
Тварь чуть остановилась, втягивая воздух. Пока еще она может это делать, пока еще работают рецепторы обоняния, и это опасно. Хлюп… вдох… хлюп… выдох. Сукровица и остатки глазной жидкости попали в носоглотку, вместе с алыми ручейками. Еще один плюс в бою, если проводить его незряче, это звуки врага. Легкий шелест, треск ломающейся шпильки на туфле, воздух резко разрывается прямо перед лицом, вспарываемый уже не ногтями с аккуратным «френчем». А, да, совсем забыл. У меня же для тебя, очаровашка, есть и сюрприз. Небольшой, аккуратный, металлический и практически бесшумный.
Она ударила еще раз, стараясь схватить, сгрести одежду сильными цепкими пальцами, чтобы подтянуть к себе, чтобы рвануть очень острыми зубами хотя бы за что-то. Пришлось уходить в сторону, перекатываясь и матерясь. Услышать в таком состоянии щелканье кастаньет, такой нужный, стало сложно. Но короткий и резкий стук повторился. Ждать не стоило.
ПСС оружие по-настоящему специальное. Применяют его немногие и не очень часто. Но для меня и именно сейчас – самое то. Пара «кхеканий» выстрелов, корректировка по услышанным мягким чмоканиям попаданий, контрольный звонок. Именно контроль, тот самый, в голову. Всё?!! Ну?.. Всё. Вот теперь успокоиться, выдохнуть, сесть.
– Красавец. – Семеныч присел рядом. – Чисто-то как отработал, любо-дорого посмотреть. Даже и не подумаешь, что не тренировка, а настоящий бой. Эй, курсанты, все и всё видели? А? Вам такое делать придется? Нет, пока еще не придется. Почему не «пора»? Как станет пора, Андрейченко, ты самый первый узнаешь. И ты, Удалова, тоже. Все, расходимся, нечего привлекать внимание.
Не стоит удивляться. Риск-то был, да еще какой. Хотя страховать меня страховали. Время, когда думалось про проблемы с собственной головой и галлюцинации с лютой дичью о мертвецах и тварях, давно позади. Да, проще не стало. Но теперь я знаю, а это главное. Знаю, что увиденное в детстве мне не померещилось. И не было никакого психического расстройства. И самое главное – я не один.
– А ты ведь чуть не сорвался. Совсем немного – и все, пришлось бы мне самому упокоить и ее, и тебя.
– Зацепила разве?
– Нет, я и говорю, красавец. Молодежь в восхищении, я в восхищении, все в восхищении.
– М-да… – Тело начало ныть. Молчун Рикер уже упаковал мою недавнюю попутчицу, если судить по запаху химии от него самого и мешка, в дохлопереноску. Затем запахло еще ядренее, зашипел реагент, разливаемый нашим хмурым и неразговорчивым уборщиком. Следом, войдя в контакт с лютейшим раствором, шибануло совершенно немыслимой вонью от аннигилирующих кусков зараженной мертвой плоти. Все верно, следы мы пока заметаем. По возможности, конечно.
– Семеныч?
– Да, Вадик?
– У нас получится?
Семеныч помолчал, покопался в карманах куртки. Карманов много, Семеныч у нас предпочитает рядиться в «милитари».
– В правом верхнем внутреннем.
– Хех… хм… – Бензином тянуло намного сильнее, чем самой едкой из химий Рикера. Зажигалка щелкнула, дохнуло сгоревшими парами. Семеныч предпочитал табачок россыпью, мудрил красиво завернутые козьи ножки. Сладковато пахнул, сухо затлев, швейцарский «Drum». – Рентген у тебя там, ну-ну. Неужто так настропалился носом вертеть?
– Куда деваться с такой работой?
– И не говори. Служба наша и опасна, как гритца, и противна.
– Семеныч?
– Чей-то, милок?
– Не заговаривай зубы. Получится? Вы заметили его?
Семеныч дымил, снова замолчав.
– Семеныч?
– Получится. О, смотри-ка, милиционер вон нарисовался, явил себя, тык-скыть.
– Полицейский.
– Да какая разница то? Давай, вставай. Помогу до метро добраться, заодно и расскажу кое-чего. Придешь, выспись. Вечером должен быть отдохнувшим.
Вот так. Если вечером надо превратиться в свежачок, то… Они его нашли. Ту гниду, что превращает людей в тварей, в ходячих мертвецов-каннибалов, в нежить в ее самом мерзком проявлении. Нашли тебя, голубчик.
3\3: all hope is gone.
Нет ничего хуже, чем ребенок без семьи.
Несомненно, обязательно и естественно, в мире вокруг нас хватает merde. Разного, и голубого, и красного. И порой даже красно-коричневого, черного, желтого, розового и любого другого оттенка.
Кто-то из нас дарит своей любимой женщине цветы, а в соседнем подъезде кто-то другой бьет мать собственных детей. Кто-то горбатится на паре-тройке работ одновременно, не умея и не имея другой возможности. А потом может обнаружить у себя сифилис, ни разу не изменив. Кто-то выходит ночью в темноту переулков, старательно ища себе жертву.
В окружающем нас с вами мире горько судачат о потерях в Великой войне, о подвиге народа, о жертвенности, о разрушенных жизнях, о сожженных судьбах, о… да вы и сами знаете. И терпеливо, как падальщики, ждут срока оставшихся в живых победителей, напоследок швыряя милостыню уже сотням, а не тысячам, и уж точно не миллионам из них. Старики, прошедшие половину Европы, умирают, не получив ничего. Единицы из них до сих пор прячут подмышкой татуировку с группой крови.
Рядом с каждым из нас, постоянно, изо дня в день, долдонят о падении нравственности, о гомосеках и педофилии, о танцующих дурах и пьяных священниках, о том, как Собчак отвратительно кривляется на экране, а Мартиросян снимает на мобильник высших лиц государства на отдыхе. И молчат о нормальном пособии для матерей, об отсутствии детских садов, о пивных ларьках на каждом шагу. И ни слова не говорят о найденной на холодной осенней земле страшной икебаны из пропавшего у супермаркета грудничка.
Кто-то ищет красивые запонки или редкое издание второго «Ведьмака», или нож Боуи, или последний выпуск журнала «Корабль военного флота ее Величества «Баунти», или бутылку настоящего кальвадоса для своего мужчины. А кто-то стоит в несуществующих пробках, корректирует откорректированные ногти, забирает из детского сада забранного несколько часов назад мамой ребенка, и громко говорит об этом в мобильный. А потом возвращается к подругам и мартини, к прерванному минету или ритуальному закланию черного барана.
На планете ежедневно убивают тысячи людей во имя торжества неведомого зверя демократии и радостно захватывают нефтяные скважины. Ежечасно сильные бьют слабых, а честные пресмыкаются перед хитрыми. Это наша с вами жизнь, и дерьмеца в ней с избытком. Но нет ничего хуже одинокого ребенка. Даже если ребенок совсем недавно уже вовсю пялился на сиськи собственной вожатой.
– К сожалению, травма оказалась слишком серьезной. Да-да, наложило отпечаток и происшествие в ДОЛе. Нет-нет, картина чрезвычайно прозрачная и следует говорить о серьезном лечении. Ну, поймите правильно, о каких живых покойниках можно говорить серьезно? Сами виноваты, гос-по-да родители, сами. Видеомагнитофон не стоило покупать, и кассеты бы проверяли. Что? Я психиатр с опытом работы… да что вы? Товарищ прапорщик, проводите граждан. Все необходимые документы вам выдадут там, где и положено. Да хоть Черномордину пишите…
Если бы семья у нас была бы неблагополучной, шансов стало бы чуть больше. Но в итоге все равно пришлось бы оказаться в Институте. Мальчишке двенадцати лет сбежать от них? Не смешите мой пупок. Неделей раньше или позже, но все равно. Попадешься. Мне бегать не пришлось…
