Фантастика. Сборник рассказов

Кто–то тряс меня за плечо – Отстань Валентин, что такое? – промычала я сквозь сон, снова зарываясь в перину. – Человека, грят, привезли, в яму пал – наконец я услышала его скрипучий голос – Подымайся Ксана, мабуть быть поможем чем.

Я опустила ноги с кровати и легонько шлёпая по скобленному полу подошла к окну. У подводы хлопотали трое. Высокий черноволосый мужик в сером зипуне, кряжистый и слегка неуклюжий. Его темные глаза и смуглая кожа говорила о примеси цыганской крови. Вторым был смутно знакомый старичок, которого, если не ошибаюсь, я лечила от нугреца и холодянки с месяц назад. И его дородная супруга, согнутая годами, но крепкая и широкая. Румяное лицо её иссекали мелкие красные жилки, а в полных руках чувствовалась живость и сила. Они осторожно укладывали на рогожу, постеленную прямо на земле тело молодого человека. Меня заинтересовало его лицо, но нужно было одеваться и выходить к ним на встречу. Я нехотя оторвалась от окна. Стояло раннее, еще холодное и росистое утро. Они протиснулись сквозь дверь, принеся его свежесть, запах влаги и свежесмазанных сапог.

Повязка снова закрыла мои глаза, я не могла видеть бледного лица Прохора, дрожащих рук Фёдора и затаённого страдания во взгляде престарелой четы, лишь мои пальцы говорили о многом. Я обнажила грудь больного, попросила Валентина раздевать Прохора, а сама, слегка касаясь подушечками пальцев его кожи, трогала лицо, грудь, ключицы, плечи и каждое прикосновение приносило мне больше понимания состояния больного чем иному пристальное рассматривание. По словам Валентина человек упал в яму, я могла предполагать компрессионный перелом позвоночника, закрытые переломы ног, может быть рук и рёбер. Его дыхание было затруднено и поверхностно. Биение сонной артерии говорило о хорошем наполнении и здоровом сердце, но не видя лица и зрачков я не могла судить о развитии гипоксии. Больной в сознание не приходил. По сохранившемуся тонусу верхних конечностей я судила о ненарушенных функциях центральной нервной системы и вегетативной, по крайней мере до 7 позвонка. Я сама испугалась количеству, таинственно нашедшихся странных слов, слов и образов, значение которых я скорее угадывала, чем знала.

– У него была рвота? – я почувствовала, что Орулиха с мужем переглянулись. Степан заикаясь, толи от страха передо мной, то ли от неожиданности, сказал – Да. Ещё и сотрясение мозга – пронеслось в голове – это следовало предполагать. Валентин наконец освободил тело Прохора от одежды. И я поспешила всех выгнать из комнаты. Теперь я смогла снять повязку.

Передо мной лежал молодой человек с тонкими чертами правильного лица. Уже определившаяся русая бородка и усы придавали лицу милое, доброе выражение. И если бы не смертельная бледность и судорожное дыхание можно было бы подумать, что он спит.

Я обнаружила возможный перелом 9 позвонка с выходом хрящевого диска. Степень повреждения спинного мозга определялась по потере чувствительности нижних конечностей и отсутствия их тонуса. Одновременно наблюдался лёгкий тремор мышц живота и открытый перелом левой голени. Я остановила кровь, сложила кости голени и наложила шину. Помимо всего прочего я постаралась придать его телу максимальное удобство и неподвижность.

В комнате никого не было, рядом умирал молодой парень, а я мучительно вспоминала уроки покойной теперь матушки. Мне предстояло практически без опыта, руководствуясь лишь зрительной памятью, проведённой, когда–то матерью подобной операции, провести иссечение тканей и вправление жгута спинного мозга. Я позвала Валентина, и после коротких сборов мы начали операцию. Мне не хватало инструментов и лёд, которым мы обложили место разреза всё же оказал недостаточное анестезирующее действие. Валентин держал руку на пульсе и как только сердце начинало перебоить я прекращала разрезы. Иссеча мягкие ткани я добралась до сухожилий и полураздавленного хрящевого диска, мозг был защемлён и надорван. Кровь заливавшая операционное поле мешала работе, тряпок не хватало, зажимов не было. Приложив всю возможную осторожность, я развела позвонки и водворила белесую ткань мозга на место. Я не могла понять, почему травма 9 позвонка так сказалась на ритме дыхания? Что же я ещё не учла или не заметила? Операция была закончена, рана зашита. Дыхание лишь несколько стабилизировалось, но общее положение дел оставалось тяжёлым.

Полностью захваченная мыслями о Прохоре я забыла об окружающем мире. Только симпатичный парень, ещё не видавший жизнь, умирал у меня на глазах. Я приложив ухо к его груди слушала как бьётся его ещё живое сердце, но кроме массажа активных точек и целительных растираний я более не располагала средствами спасения.

Родственники ждали на улице. Подозвав к себе Пелагею я сказала ей всю правду. Она схватившись за рот рукой медленно пошла к подводе. И уже вернувшись в избу я услышала во дворе плач и причитания.

Заканчивались сутки пребывания Прохора в моём доме. За ночь я не сомкнула глаз, просидев у его постели.

– Он – нормальный человек, для которого открыта любовь. Он мог бы жить как все. Родить детей. Быть своим среди своих. Я чужая! Я могу убить не желая того. Я могу убить любимого! Я чужая для всех. Моя притворная слепота – жалкая попытка спрятать свои глаза как уродство. Но муки одиночества, темнота в которую я добровольно себя заточила – сильнее. Так долго продолжаться не может. Я бы могла любить его… Но, я тогда украду чьё-то счастье! У него наверно уже есть невеста…

Тем больнее было моё лекарское бессилие, тем страшнее стало потерять уже не просто больного …

Слёз не было и губы сжатые в холодную полоску не выдали меня. Плакала на груди сына Орулиха, сцепив запястья молча стоял Степан. Только Фёдор, куда – то умчавшийся ночью ещё не вернулся. Лицо Прохора еще более пожелтело, черты обострилось. Мне стало плохо. Я, чтобы не упасть прислонилась к гладким брёвнам стены, пальцы нащупали между стволов тошнотворную щётку мха. Я тяжело дышала приоткрыв рот, чувствуя, что случай снова чугунным катком готов прокатиться по моей судьбе.

Внезапно лёгкие шаги возникли на пороге. Кто – то проскользнул в комнату и рыдания Орулихи затихли. Не в силах более сдерживать своих чувств я покачнулась и сделала шаг вперёд, рука сорвала повязку. Став на колени и целуя его лицо над Прохором склонилась девушка, которую привёз Фёдор, чёрные смоляные волосы, тонкий стан… Я закусила костяшки пальцев, но сдавленный стон всё же прорвался из моих губ: – Вот оно, простое человеческое счастье – недоступное мне!

– Марфуша, Марфуша – вдруг услышала я слабый голос. Прохор очнулся. И она не стесняясь окружающих долго поцеловала его в губы. Блаженная улыбка жила на его измождённом лице, слабый взор светился. – Даже пред смертью он любит её! – хотелось закричать, разбиться о сияющий мир чужого счастья, умереть самой. Без повязки, как проклятая, как нищая колдунья упав в грязь, замёрзнув на просёлочной дороге …

Прохор смотрел на меня, смотрел пустыми от изумленья глазами, и я тонула в этих зрачках, с ужасом ощущая, как энергия жизни оставляет моё тело, наполняя эти уже холодные, предсмертные зрачки. И уже в чужом, далёком, нереальном мире я видела, как Прохор поднялся с кровати и едва не падая сам успел обнять и поддержать моё сползающее по стене тело.

ЭПИЛОГ

– Вы привели её в сознание?

– Нет глубокий шок.

– … остановка дыхания …

– … остановка сердца …

– электроды, искусственное дыхание, да скорее же…

– разряд, ещё разряд …

– есть пульс… наконец-то!

– Вы могли бы кратко раскрыть суть эксперимента?

– Да. Хотя, впрочем, это нельзя назвать экспериментом как таковым.

Мы применили экспериментальное оборудование для попытки восстановления памяти выпускницы первого медицинского института Елены Славиной. После длительной болезни у неё наблюдалась стойкая амнезия.

– Но почему ей нельзя было имплантировать её естественную историю? Современность, так сказать?

– Все попытки вернуть её в наш мир заканчивались неудачей. Поэтому нам не оставалось ничего другого как обратиться к её наследственной памяти, если таковая сохранилась. Жестко не ограничивая, мы лишь подтолкнули мозг к активной деятельности. И я думаю, что клиническая смерть, явилась прямым следствием событий сне.

– Но не велика ли цена?

– Я считаю – нет. Мы успешно вывели Лену из состояния шока. И судя по энцефалограмме, она действительно жила во сне.

***

Память вернулась не сразу. Постепенно я привыкла к новому для себя имени Лена, и как хорошо, что никто на скорой помощи 3 городской больницы (где я работаю), не догадывается об истоках моих странных, для окружающих привычек: постановки диагноза «на ощупь» и щокающего древнеуральского говора.

Дитя зеленого солнца.

«Ничего нельзя приобрести, не утратив, – мы бесконечно сильнее в нашем царстве добра и бесконечно слабее в царстве зла…»

Аркадий и Борис Стругацкие «Трудно быть богом».

Александру Теаро, старому другу и соратнику.

Как падает за горизонт, утомленный за день, диск Солнца, напоивший землю благодатным светом, как зверь исполнивший долг перед родом, улыбалась, глядя выцветшими глазами в высокий, стрельчатый потолок замка статная старуха-герцогиня Линда фон Альбрехт. Увядшая, но не сломленная, она не страдала, данные богом года кончались, и она лежала на бархатной оттоманке тихо радуясь, каким–то своим, потаённым мыслям: – Рассветные дали зелёного Кувейлоо. Иглы небоскрёбов. Витые спиральки подвесных автострад – всё виделось как наяву. Кейси мечтательно прикрыла веки. Тогда она была девчонкой и наивно полагала, что Нортт любит её и жизнь, окружившая девочку своими законами, казалась неповторимой и единственно верной. Как давно это было? Много-много лет назад по земному календарю. Всё это осталось где–то там, в мерцании звёзд, где полвека назад чертила небосвод зелёная искорка станции. Старуха уже не могла подняться без посторонней помощи и небо так, часто дававшее отдых сердцу и мыслям скрывалось для неё за дубовыми панелями темного потолка. Тяжёлые или светлые воспоминания клали отблеск на лицо старухи, редкие белесые брови то сдвигались, собирая строгие складки лба, то искорки веселых морщинок бежали от глаз, рассказывая о чудесных превращениях и ярких страницах прошлого.

Серые глаза Нортта всегда пугали Кейси своей холодностью. Светлячки страсти быстро таяли в ледяной смеси из аналитического ума и сарказма. И губы, жарко целуя, дарили лживую ласку, не согревая замерших глаз. Сидя у него на коленях, Кейси испытывала это же двойственное чувство. Но она не знала Нортта другим, и инстинктивно старалась забыться, прогнать тревожные мысли и обрести в искусстве любви ту самую ненадёжную уверенность, свойственную всем влюблённым людям. – Мне удался «синфазный пучёк» – вновь завёл разговор о физике Нортт – Поток протонов и антипротонов можно посылать не разделяя, но стоит направленно разрушить гармонию биения начинается управляемая аннигиляция. Он как обычно, чрезмерно увлекался своими изобретениями, где случайная удача начинала чудиться ему грандиозным открытием. А Кейси не понимала прелестей физики плазмы, она обиженно взмахивала пушистыми ресницами и отворачивалась – ведь за полусферами окон в голубовато – зелёной пене облаков падает за горизонт салатово–хризолитовый диск Орайоо и в тускнеющей дымке планетарного города, за пиками высотных домов, там, где начинаются парки, бордовые великаны сирейсы вскидывают навстречу ночной прохладе пальчатые подушечки листьев и взъерошенные, сумрачные лемуры-карио с сонными глазами томно взбираются по ветвям полакомиться светящимся нектаром из открывающихся голубых бутонов.

Нортт не заботится о доме, и даже платья Кейси всегда выбирает одна. Но Кейси любила Норта с зыбкой верой молодости, когда близость принимается синонимом любви и надежда на лучшее будущее ещё сильна. Стерильные лаборатории с приглушенным грохотом разрывов и стрекотанием счётчика радиации она наполняла присутствием Нортта. Холодный белый пластик, которого касались его пальцы казался теплее и терпимее была безлюдность коридоров, если по ним когда-то проходил он.

Днём Кейси забиралась в библиотеку информфонда и считывая новые данные дальней разведки, просматривая карты, видеоролики и фотографии забывала о Нортте, Кувейлоо и становилась на несколько часов чутким приёмником людских эмоций, анализатором и судией когда – то живших, существующих или только возникших цивилизаций со всем сонмом этики, эстетики, этнографии и истории, той мешаниной порой непредсказуемых, но механически записанных в файлы событий, что и составляет основу галактической социологии. Создаваемая диссертация меньше тревожила Кейси, чем нечто другое, ещё не вполне осознанное, но близкое и насущное, маячившее в самом бытие, окружающей жизни и настоятельно требовавшее своего осмысления. Почему меркнут отношения любви и дружбы? Чувства мельчают и тёплая привязанность превращается в исполнение долга? И люди живущие всё дольше и дольше не хотят иметь детей? А процесс называемый развитием ведёт к развенчанию, теперь уже не кажущихся вечными, истин добра и совести.

Дитя зелёного солнца – Орайоо, Кейси не знала другой жизни и наблюдая восторженными глазами «пыльных жителей» Альдемана или живые смечи Рудзу-Хоу, она оценивала не более, чем движущиеся картинки, отрывочные фразы и детали, достаточно вольные переводы, образцы далеко не человеческой морали и логики. И близкие, приземлённые вопросы тушевались, уходили на второй план, оставляя в душе неприятный осадок.

Нортт не хотел детей. – Ты какая – то старомодная – целовал он в лоб Кейси и убегал в лабораторию, а молодая женщина кусала губы от сознания собственной неполноценности. Подругам хватает иметь в генетическом банке замороженные гаметы – свою и мужа, чтобы под старость лет тешиться обладанием не рождённого ими ребёнка. Кейси не хотела так, а Нортт упрямо доказывал опасность родов, попрекая мать Кейси, приучившую девочку к естественной истории. А теперь девушка изучала галактические архивы пытаясь провести параллель между судьбами цивилизаций, объять слабыми руками парсеки многоликого космоса и найти там ответы на свои вопросы.

***

Правнук на цыпочках подобрался к лежащей бабуле и запрокинув головёнку упёрся взглядом в темные балки потолка – Что же она видит там? И улыбается… Он поднялся на цыпочки и заглянул в ее лицо. Маленький Юри от изумления открыл рот, это очень походило на сказку, на прекрасную зелёную сказку полную красных деревьев и волшебных яснооких фей. Бабушка рассказывала, но … увидеть здесь! Бабушка как будто исчезла – на оттоманке лежала молодая женщина. Зеленовато–чёрные волосы стекали по плечам и падали на пол, огромные, полные печали глаза смотрели в незамутненную преградами даль, а красивые полные губы улыбались. Юри застыл – не спугнуть видение, продлить миг счастья. – Юри, Юри! – плакала пятилетняя сестрёнка. Она подошла сзади и стала дёргать его за рубаху. – Отстань Айта – прошептал мальчик, боясь отвести взор. Правнучка пискнула и замолкла, заметив на лице брата необычайно счастливое выражение. Она вскарабкалась на низкую банкетку, упёршись острыми коленками в ее край, обняла Юри и чмокнув пухлыми губками так и засветилась радостью. – Бааааа – только и смогла произнести она и порывисто наклонившись, поцеловала волшебную фею в которую превратилась ее строгая бабушка.

1.

Ревущий океан хромосферы Орайоо изумрудными смерчами протуберанцев уже лизал обшивку корабля. В центре управления полетом сидели трое: Кастт Тоо – капитан, пилот и начальник экспедиции. Изящный блондин с щёточкой непослушных усов над нервными губами. Ему ситуация не нравилась и в том, как он всматривался в бушующие экраны сощурив глаза и слегка оскалив зубы чувствовалось напряжение момента. Встречные выбросы солнечного ветра задерживали падение «Риико». Звездолёт шёл неровно, вздрагивая и тормозясь потоками извергаемой плазмы. Самый старший из троих – Хорлтт Моо – напротив, поглощённый работой на ротопульте, не выдавал своего волнения. Скачущие колонии цифр и символов значили для него больше, нежели пылающие экраны. Скупые движения коротких пальцев, сосредоточенный взгляд тёмных глаз и мягкие, крупные черты лица, говорили о непоколебимом спокойствии. Кейси Лаар – третья участница экспедиции, наиболее непосредственно воспринимала окружающее. По её раскрасневшемуся лицу можно было прочитать всю гамму чувств новичка сверхдальнего флота. И первое в жизни падение в звезду одновременно окрыляло и пугало её. В зелёных глазах стоял страх, а слегка приоткрытые дрожащие губы словно ждали поцелуя. Этнограф, биолог и социолог – она наивно верила в ощутимость мгновения нуль–перехода. И мысленно, не ограниченная конкретной профессиональной задачей, она легко вернулась к старту из Планетарного города Кувейлоо и представляла «Риико», как бы со стороны.

Изумрудная плазма Орайоо руками протуберанцев ловило инородное тельце звездолёта. Матово – чёрный шар падал сквозь фотосферу. Ослепительное излучение дрожало призрачным ореолом над его силуэтом. Огненная дымка уже скрывала очертания «Риико». Как внезапно, полуутонувшая мушка корабля вспыхнула в недрах звезды фантастическим цветком. Зеркальный шар лежал на венчике червлёных лепестков. И раскалённая добела, как лист металла, бурлящая поверхность звезды, отдавая энергию кораблю стала темнеть, остывая красновато–зелёным пятном на лучезарном диске Орайоо.