Игра в ножички

– Что стоим? – сказала она, вынимая из сумки помаду.

– Для такого задания помада должна быть цвета хаки, – съязвил я. А то какой же ты агент, больше на барби похожа.

– Давай вперед, Пудель, – парировала Алена. Пуделем, а чаще пудельком, меня называли дамы из-за моей курчавой шевелюры. Я не обижался, легкая игривость в разговоре со слабым полом полезна, особенно на корпоративах.

Мы поехали. Всю дорогу Алена оживленно переписывалась с кем-то, иногда безучастно поглядывая в окно на дорогу и окрестности, потом снова утыкалась в смартфон.

А окрестности были живописными. Мне, как фотографу, пару раз хотелось остановиться, но снимать пейзажи – неблагодарное сегодня дело. Без искусственной обработки они не ценятся. А это – не мой конек. Вот живопись, наверное, другое дело. Художник рисует не то, что видит. Художник рисует то, что считает важным, что считает нужным оставить на века, или хотя бы на свой «краткий век». Поэтому получаются идеальные полотна, ничего лишнего. Современному фотографу, чтобы продать, нужно добавлять в фотографию чего-то, компот делать, а художнику, наоборот, что-то из реальности надо убирать, оставлять главное, настоящее.

Но все-таки передохнуть было надо. Для этого нашлось живописное местечко.

Дорога шла по возвышенности, внизу в полукилометре протекала речка. Через пологий берег, поросший травой и клочьями ракитника, была видна полуразрушенная плотина и остатки кирпичных стен на берегу рядом с плотиной. Противоположный берег был круче, он был покрыт лиственным лесом, уже побуревшим от первых осенних дождей, но то тут, то там в нем вспыхивали пламенеющие клены, а к самой воде спускались солнечно-желтые березы и розовеющие осины. От плотины в лес круто взбиралась старая дорога.

Был как раз полдень. Солнце стояло в зените, хоть и по-осеннему низко, и посылало прямые лучи в лес на противоположном берегу. Картинка была, как говорит Петрович, "закачаешься", сразу захотелось пройтись по верху плотины и кинуть камешек с нее в речку.

– Здесь? – спросил я.

– Ну не на обочине же, – ответила Алена.

Я аккуратно съехал с дороги и прямо по сухой траве, проваливаясь в небольшие ямки, поехал к разрушенным стенам. Cкоро я нащупал гравийную дорогу, по которой, наверное, к плотине подъезжали рыбаки. Вероятно, я съехал с шоссе слишком рано.

За разрушенными стенами нашелся и фундамент. В его центре зияло круглое отверстие, накрытое ржавой стальной конструкцией, в центре которой было отверстие. Сквозь ржавые поперечины был виден бетонный желоб, или канал, проходивший от края плотины и плавным полукругом снова впадавший в речку. Оглядев саму плотину, я понял, почему теперь в этом канале нет воды – уровень входа в него был чуть выше уровня реки. А когда плотина действовала, в нем должен был быть серьезный поток.

– Мельница какая-нибудь, – сказал я.

– Электростанция, – Алена кивнула на стенку. На ней на одном гвозде болталась фанерная табличка с красной молнией и надписью "высокое напр…". Кусок таблички был отломан.

– Перекусим, – предложил я, – я пока поснимаю, а ты достань из багажника сумку. У меня там бутерброды. И термос.

– Молодец, пуделек, – Алена первый раз улыбнулась. – У меня только кусок пиццы. Вчера девчонки засиделись, не доели.

Она ушла к машине, а я походил, разглядывая старые кирпичные стены со следами пожара, кострищем рыбаков на бетонном полу, банками из-под пива. Того, что я люблю снимать в старых зданиях – коричневое от борьбы со стихией железо на фоне изъеденного эрозией камня было мало: только ржавый остов над колодцем и крюк с фаянсовыми изоляторами на самом верху. Все остальное уже унесли местные сборщики металлолома.

Пока я бродил по развалинам, Алена расстелила коврик, который я тоже взял с собой, и разложила бутерброды. Я сел на другой край, напротив нее, и начал разливать чай из термоса.

– Мне не наливай, – сказала Алена. Только дай крышку.

Я протянул ей белую крышку-чашку от термоса. Она полезла в свою сумку и достала плоскую бутылочку, наполовину наполненную коричневой жидкостью.

– Извини, – сказала Алена, – укачало.

Она выпила и налила еще немного.

– Извини, тебе не предлагаю. Мне жизнь дорога.

– Ясно, – ответил я. – Тем более, девочки вчерашние.

– Да, девочки, – усмехнулась Алена.

Из-за уклона, на котором мы сидели, дорога наверху была совсем не видна. Судя по всему, по ней мало ездили в будни, только местные. Этот же уклон защищал нас от ветерка. От сухой травы пряно пахло осенью. Солнце, только-что перевалившееся через зенит, доставало и нас своими лучами.

– Ты как, отошла?

– Нет еще, минут десять посидим, – ответила Алена.

– Ну, я тогда позагораю, – сказал я и стянул футболку. Куртку я снял еще раньше.

– А я посмотрю, какая вода, – Алена прошла, шурша травой, мимо меня и скрылась за кустом ракитника.

– Не нырни там, – крикнул я.

– Постараюсь, – донеслось из-за куста.

Минут пять было тихо. Я дожевывал третий бутерброд, размышляя о том, на какой минуте нужно будет идти спасать Алену. Если через пару минут не появится, значит, ей там за кустами совсем плохо – после вчерашнего. Это, конечно, осложнит работу, но не мне. А мне даже на руку, слабость женщины увеличивает шансы мужчины.

Но Алена была в полном порядке. Даже более, чем в полном. Она появилась из-за куста и легко шла обратно, как ни в чем не бывало. При этом всю свою одежду, включая кроссовки, она несла в руках. Именно всю, поскольку на ней не было ничего.

Наверное, у меня был довольно глупый вид. По крайней мере, подойдя на расстояние пары шагов и глянув на меня сверху вниз, она усмехнулась. Но ничего не сказала, прошла, на секунду загородив гладким ухоженным телом солнце, и встала на свой край коврика.

– Есть, чем вытереться?

– Я через голову бросил ей свою футболку.

– Это по-рыцарски, – сказала она, не жалко?

– У меня запасная есть.

– Тогда, в качестве награды можешь вытереть мне спину.

Вытирая ей спину, я позволил себе немного вольности. Алена заметно напряглась и ткнула меня локтем под ребра.

– Не твое. На место, пуделек.

– Ну, так ведь и ничье, – съязвил я. – Пропадет … золотой запас.

Я снова сел на край коврика, налил себе чаю и, уже не стесняясь, стал смотреть, как она одевается.

– Если какая-нибудь местная бабка с дороги тебя увидит, скажет что-то вроде "бесстыжие городские понаехали".

– Это не бесстыдство. Это чувство превосходства.

– Превосходство над чем?

– Превосходство совершенной формы над несовершенным содержанием, или его полным отсутствием.

– Над чьим содержанием, – сказал я, принимаясь за очередной бутерброд.

– Над бабкиным. Или над твоим, тоже сгодится.