Время легенд

И он, как мог, охранял свой маленький клочок земли. Да выглядело это со стороны смешно. Палкой эту саранчу от берега не отгонишь. Где срежешь одну сетку, появятся три. Зимой соседи без зазрения совести воровали лес, летом – рыбу. Не брезговали песком, в котором было золото. Умудрялись из-под носа самих пограничников, рядом с заставой, украсть брёвна по льду.

– Да как же это! – распалялся огнём Матвей, глядя на такое безобразие, на беспомощность и бесполезность границы. Государство в государстве напоминало гнилой пень. Ткни его ногой – и повалится.

Иногда Матвей жалел, что променял тайгу на Амур, где всегда чувствовал себя гостем. Там-то, среди лесов, было спокойнее. Но у всего была оборотная сторона. Бывало, что и без мёда сидел всё лето, и зимой без мяса. Тайга не магазин.

На реке было веселее. Всегда с рыбой. Только не ленись, лови. А будет рыба, с голоду не помрёшь. Да и для пчёл климат подходил лучше. При такой жизни кому нужен город? Летом баржи мимо идут. Можно договориться. Зимой дрова готовь. Нужно всем. А хочешь, на печке сиди, возле жены.

«Да ведь можно жить-то! Можно», – думал Матвей. Так, глядишь, и наладится жизнь.

Он быстро освоил ловлю сплавом. Пользуясь этим способом, редко когда сети были пустыми. Правда, лодку приходилось прятать.

Бартер его постепенно заглох. И слава богу. Летние хлопоты не давали продохнуть, да и «овёс» для машины становился всё дороже. Не наездишься. А ведь каждая поездка – риск. Если захочешь провезти чего недозволенного, извертишься на пупе. Хорошо, если боец глаза закроет. Отблагодаришь. Когда рыбкой свежей, жареной, а когда и трофейным пивом. Водилось и такое.

Примерно так и просачивалась, куда надо, информация на Матвея о его нелегальной деятельности. Шила в мешке не утаишь. Всё больше сгущались тучи над Поликарповкой. Матвей был не слепой, а потому брал от реки всё, что мог, сутками возился со снастями, постепенно забрасывая пчёл. Сами, мол, разберутся. В совхозе на него тоже точили зуб. Грозились уволить. «А тогда чего с чужим добром возиться», – думал Матвей.

Соседи словно забыли о нём. Были стычки из-за сеток, но постепенно притёрлось. Теперь Матвей был полноправным хозяином своего улова и не позволял бросать чужие снасти поперёк своих. Несколько раз ему крупно фартило с добычей. Таймени, огромные жирные аухи, каких он раньше не видел, влетали в его сети, как к себе домой. Одной такой рыбины хватало на целую неделю, кое что и продавать умудрялся. Соседи, друзья, все, кто знал его в деревне, ждали Матвея, как новогоднего деда Мороза с полным мешком подарков.

Обзавёлся он и специальными снастями на калугу, всё от тех же китайцев, не гнушаясь тем, что способ этот был варварским и хищным. Большие, величиной с кисть крючья, привязанные к капроновому фалу, опускались на дно и, если мимо проплывала большая рыба, впивались в добычу словно иголки. Но такое бывало нечасто, и то, по рассказам.

По воде уже шла шуга. За ночь забереги прихватывало ледяной коркой, а по Амуру тянуло холодным пронизывающим ветром.

Матвей доживал последние деньки на Поликарповке. Согласно приказу, он должен был покинуть место до конца месяца. Собрать всё своё барахло и – до свидания. Пчёлы, дом, склад – всё, ради чего Матвей не один год рвал свой пуп, оставалось совхозу, ну и китайцам. Об их ушлости он хорошо знал. То, что пасека в один миг будет разграблена после того, как он уедет, он не сомневался. «Да и хрен с ним. Гори всё огнём», – ругался Матвей, понимая, что исправить что-либо не в силах.

Проверив лодку и не дождавшись, когда пройдёт пограничный дозор (бойцы, как и положено, протопали неслышно мимо пасеки, оставаясь незаметными среди листвы), Матвей спустил резинку на воду и сделал пару сплавов вдоль берега. В таких случаях он отгребал от берега на сто – сто пятьдесят метров, растягивая сеть на всю длину, а помощник шёл по берегу, удерживая второй конец.

Улов оказался средненьким, но на уху хватало, даже на двоих. Оставалось снять пару сетей, киснувших в воде больше месяца. Откуда-то снизу ползла джонка. Матвей догадывался, чья это посудина. Под занавес своей карьеры он хорошо повздорил с соседями и даже подрался, благо, на своей земле.

В джонке сидел Конча, как всегда обутый в драные резиновые сапоги и одетый в просоляренный пиджак на голое тело. Это был его постоянный костюм на все сезоны, правда, зимой на голове появлялась ещё кроликовая шапка. Пропитанный насквозь мазутом, залепленный рыбьей чешуёй, он больше был похож на сушёного карася. Издали заметив резинку, Канча дал отворот и отошёл от берега. Все китайцы обожали шариться вдоль чужого берега, словно своего было мало, хотя именно так и было. Каждый лоскут китайской воды давно был поделён. Даже русская вода была раскроена и поделена между соседями, и в каждом закутке торчала добротная китайская сеть, из которой не смог бы выбраться даже пескарь.

Не обращая внимания на джонку и обиженного соседа, Матвей продолжал выбирать сетку. Пойманную рыбу подолгу приходилось выпутывать из ячеи, вода студила руки, пальцы не слушались. Но выбирать сеть надо было. Не бросать же. Оставалось не больше двадцати метров, самый глубокий отрезок. Часть сетки уже болталась по другую сторону лодки. Матвей погрел дыханием пальцы и, запустив руки в воду, стал выбирать остаток снасти, на конце которой был привязан груз. Его надо было отрезать, а потом, выбирая сетку в лодку, вернуться на берег. Вдруг сетку потянуло в сторону. Это было неожиданно. Сетка словно ожила. Руку дёрнуло так сильно, что она по локоть ушла в холодную воду. Матвей даже не успел толком сообразить, что произошло. Его словно прилепило мордой к лодке. Лицо буквально размазало по мокрой резине. От сильного рывка его лодка едва не перевернулась. Он почувствовал, как под штаны хлынула вода. Чудом извернувшись, он ухватил свободной рукой резиновую проушину, пытаясь удержаться в лодке. Через секунду он почувствовал такой страшной силы рывки, что в руке что-то захрустело. Не было и речи о том, чтобы пытаться вытянуть сетку. Кто бы он ни был – водяной или рыба чудовищных размеров – в сетку он влетел основательно и хотел только одного – утопить Матвея вместе с его лодкой. Тонкие, но крепкие жилки иглами впились в его пальцы и сплели их в один морской узел. Боль была невыносимой. От страха Матвей заорал, что было сил, но в это мгновение его дёрнуло ещё сильнее, лодку поставило набок, словно поплавок, а голова его полностью ушла в воду. Оказавшись в воде, он с ужасом увидел и осознал размеры рыбы. Несколько метров одной сплошной массы чего-то незнакомого, странного и пугающего лениво шевелилось прямо под ним, у самого носа. Рыбина, скорее всего, заснула в сетке, а когда Матвей стал её вытягивать, она проснулась и захотела свободы. И что ей была его путанка. Паутина, да и только. Он попробовал высвободить руку, чтобы отрезать шнур. На поясе болтался нож в ножнах, но на этот случай не хватало третьей руки. Превозмогая боль, Матвей с трудом вытянул из воды голову и глотнул воздуха.

– Конча! Сетку! Режь сетку! – заорал он. Ему вдруг подумалось, что китаец ничего не понимает, да и вообще должен радоваться его печальному концу. Голова опять ушла под воду. Рыбина рассердилась не на шутку и сделала ещё несколько резких рывков. В тёмной глубине проглядывал её ребристый хребет, длинный усатый нос и похожая на развёрнутую гармонь пасть. Неожиданно сеть ослабла, и Матвей увидел, как под ним что-то зашевелилось. Рыбина плавно поднялась, едва не коснувшись своим серпообразным метровым хвостом дна лодки, и снова пошла вниз. «Проснулась стерва», – промелькнуло в голове у Матвея, и он приготовился к самому ужасному. Вдруг перед глазами что-то блеснуло, потом он почувствовал, что его тянут, словно куль, наверх.

Когда всё осталось позади и Матвей уже сидел на берегу и трясся от холода, стягивая промокшую насквозь телогрейку, к нему вернулась память и стала откручивать, как на магнитофоне, отснятое кино минувшей драмы.

Если бы не Конча, не побоявшийся прыгнуть в ледяную воду со своим ножом, рыба стащила бы его с лодки и утопила. Китаец вовремя пересек часть шнура, остальная жилка лопнула, оставив на пальцах неизгладимые отметины в виде глубоких рубцов. Добыча, о которой мечтал Матвей, да и Конча тоже, ушла от него в глубину вместе с его сеткой. Но это Матвея уже не трогало.

Конча сидел на берегу, цокал от восторга языком, качал головой и с каким-то особым чувством сожаления поглядывал на Матвея.

Когда тело успокоилось, Матвей пошёл в дом и через пять минут вернулся с мешком и поллитровой бутылкой крепкого зелья. Не замечая изумления своего помощника, с берега наблюдавшего за драмой, Матвей бросил мешок к ногам китайца, потом откупорил бутылку и отхлебнул добрую треть. Его передёрнуло, он поёжился, с трудом поборов приступ тошноты, от которого лицо его исказила жуткая гримаса, словно он проглотил лимон. Потом отхлебнул ещё и передал товарищу.

– Пей, Конча. Выпей за моё здоровье. Долго жить буду. Наверно. Давай, а то заболеешь.

– Сем хао! – с восторгом выдохнул Конча, сделав глоток с горла. – Калясё пиёсь. Канча не уметь.

Матвей усмехнулся, что-то подумал про себя и махнул рукой.

– Сетки там. Это твои сетки. Забирай, мне они теперь ни к чёрту. – Матвей взял мешок и бросил его в джонку. – И давай, отваливай. А то не ровен час, гости нагрянут. Припаяют тогда статью. А тебе по шарабану надают и лодку отберут. Капитана ух ух, аяяй. Бу-хао капитана. – Он хлопнул китайца по плечу, повернулся и пошёл к дому. Уже на крыльце он услышал за спиной, как чётко заработал дизелёк, и обернулся. Китаец улыбнулся и по-детски замахал костлявой рукой.

– Амуля вася, либа нася, – пропел он и направил джонку против течения.

– Ваша, ваша. Чтоб ты ей … – Он не договорил, как будто осёкся, и сплюнул, плотно затворив за собой дверь.

Браконьер

Не иначе, как Бог, нашептал тогда взглянуть ему на небо. А без этого сотню раз, быть может, прошёл бы он мимо и не увидел этих удивительных жителей тайги.

Однажды, а было это в самый разгар осенней охоты, Михаил наткнулся на кедры, каких, как ему показалось тогда, он сроду не видел. Дорога, по которой могли ходить зимой лесовозы, проходила рядом, и каким чудом эти красавцы уцелели после повальной пилки, ему было непонятно. Вокруг, по распадку, до самого перевела, одни пни торчали да корявые берёзы, а эти – было их около десятка – стояли на виду у самого ручья. Правда, рядом кто-то уже начал мостить эстакаду для будущей погрузки, но, как видно, бросил до поры.

Идея закралась в один миг. Мишка даже про охоту забыл, уселся на брошенную колоду и так просидел в раздумьях целый час. Думать-то было нечего. Не он, так кто другой, а всё равно кедры точно свалил бы. Стволы были добрые, ветки под самой маковкой, а в свечках не меньше тридцати метров. В другой бы раз он и не посмотрел на них. Подумаешь, шишки. Он и лазить-то боялся с детства.

Дом его недостроенный. Туда доска, сюда брус; лесу ушло прорва, а жильё его как было без окон и дверей, и сколько могло так простоять, одному богу было известно.

Спилить не проблема. А вот как в кузов погрузить, вывезти? Над этим он ломал голову долго. Не хотелось дарить дяде заезжему такое добро. Здесь тебе и полы в дом, и окна со ставнями. А ульёв сколько вышло бы, хоть пасеку зачинай; и такая мечта была у него. На всё хватило бы, если с умом. Устал он, как бедный родственник, в чужой норе ютиться. Хозяева косились, но терпели, ждали, а дом всё не вырастал. Приходилось разрываться. За всем не усмотришь и не угонишься, а тяп-ляп делать не хотелось. Для себя же.

Всю ночь проворочался в зимовье. Напарнику не сказал ни слова о том, хотя язык чесался поделиться мыслями. Но где знают двое – знают все. Тогда вой, скандал на весь район. Где взял, на что купил; песня известная. Лучше самому.

Хоть и забита была голова чем попало, а мысль всё же крутилась. С утра он ещё раз прошёл на место, проверить, вдруг спилил кто за ночь его клад. Облазил чуть ли не на пузе всё досконально, измерил по шагам, где встанет, где развернётся его боевой конь; дело того требовало.

Потом он ещё раз наведался на то зимовьё, осень тогда стояла хоть куда. А на конях – дело привычное. Уже после этого точно решил, даже план наметил.

Жизнь шла своим чередом. Ванька пошёл в девятый, вымахал с хорошего жеребца, от девок не было отбоя. И от Катрин тоже хлопот хватало, девка росла и незаметно из гадкого утёнка превращалась в лебедя. Одни волосы чего стоили: белые они были, словно цветущая груша в мае.

Подкрадывались холода. Дом рос в день по чайной ложке, и даже младший, Женька, или как он сам себя называл Сена, внёс в его строительство свою лепту. Вбил в дверной косяк гвоздь, да так, что пришлось там и оставить.

Лес хоть и бескрайний, но не без надзора, и всё, что происходило в его границах, не оставалось незамеченным. За всем этим, как и полагается, следило лесное хозяйство. А в лесхозе Витька Гудалин сделался начальством и основательно взялся за браконьеров. Рыскал по окрестным лесам в поисках мелкого ворья, что промышляли дровами и тому подобным лесным сырьём, совал свой нос в каждый двор и требовал документы на приобретение. За всеми, конечно, не угнаться. Даже сон потерял. Так и летал по деревне мимо Мишкиного дома, пыль столбом, а чтобы остановиться, зайти, что, мол, как? Чем помочь? Ни разу. Выходило, что старой дружбе конец. Вспомнить-то было что. Ведь когда-то все через его пасеку ехали. Где теперь та пасека и где та дружба? Один раз всё же заглянул, двор обошёл, весь дом облазил, а чего хотел, не сказал. Здорово, мол, и всё. Похвалил, правда.

Задумался тогда Мишаня. Куда же их прятать-то, ведь не иголка. Даже если досками будут в штабеле. Где взял? Если купил – покажи документ с печатью. Но, как бывает в таких делах, – случай решил всё.

Был у него в гостях однажды военный. Старинный знакомый. Фокусы на картах вытворял – волшебник и только. Сидели в бане, он и посоветовал:

– По такому случаю я тебе, Михаил, справку из города сделаю. Не липовую на газетной бумаге. Это будет настоящий документ. Вижу, что давит тебя эта стройка. На новоселье позовёшь, вот и будем в расчёте. Сунешь им эту чёртову справку, тебе только цифры вписать надо будет, сколько и когда. Кедры-то не только у вас растут.

И так складно всё разложил, что отлегло от сердца. Духом воспрял Мишаня. За что ни возьмётся – делает. Куда ни пойдёт – летит, земли не задевает. В руках всё играет.

Тем временем близился Новый год. К праздникам началась ёлочная компания. Ехали кто на чём, всем подавай молодые и пушистые. Вот чего не терпел Мишка, так это зазря молодняк переводить, ведь не столько рубили, сколько колёсами давили. Но традиции не отменить одним желанием, а потому ёлки рубили и, как говорится, щепки летели. И на этом кто-то неплохо зарабатывал, делал свой маленький капитал. В лесхозе тоже не спали и всю, что была на ходу, технику, гнали в лес за зелёными красавицами. Такая вот была новогодняя лихорадка.

Ехать решил под самый Новый год. Обидно было, конечно. Всё же праздник. Но дело того требовало. С утра проверил бак, залил бензина, что удалось собрать, проверил сцепление. Был и прицеп. С ним пришлось повозиться заранее. Сначала даже браться не хотелось, но выбора не было. Пойди, поищи. Усиленный, специально для леса. За это даже пришлось заплатить соответственно.

Во дворах уже горланили песни, что-то взрывали и палили из ружей, как будто началась война с Китаем. Правда, и там не молчали, тоже стреляли и пускали в небо питарды, мол, у вас громче, зато у нас выше. А русский народ куражился: зато у нас пьют больше и дерутся веселее. Драк было много. На одну такую Мишка едва не наехал. Возились двое прямо посреди дороги. Хорошо, Ванька увидел вовремя. И те уставились:

– Куда это ты, Мишаня, подался? Новый год же.

Мишка ответил, куда. Хотел ещё вылезть и добавить, но передумал и поехал дальше. Где-то играла гармошка, горели в окнах ёлочные огни, был праздник. И не казалось, что народ бедствует, что детей кое-где не пускают в школу потому, что не во что одеть. Что кто-то питается вместо хлеба лепёшками из ворованного комбикорма. Что люди забыли, как сажать картошку, и если уж пропалывать что в огороде, то только коноплю, чтобы по осени продать её заезжим дельцам и купить детям учебники. Страшно было от всего этого, но народ веселился, и на душе почему-то было легко и весело.

– Ничего, Ванька. Мы своё в тайге отгуляем. Мамка нам собрала в дорогу. Салют устроим. В лесу сейчас хорошо, людей нет, одни звери. А от них худого не жди, если сам не дурак.

Ванька кивал, зевал одновременно и не отрывался от окна. Пролетали мимо столбы с проводами, где-то в бескрайней тьме светились, словно звёзды, огни далёких деревень, но дорога уходила всё дальше извилистой лентой и была пустынной и совершенно безлюдной, вселяя в Мишкин разум необъяснимое волнение и тревогу. Минули последний поворот и въехали в тайгу. Сразу вокруг всё изменилось, словно оказались в другой стране. Теперь это была только колея, разбитая лесовозами, на ней то и дело неожиданно возникали заносы, кусты, приходилось всё время петлять, учитывая, что за спиной болтается прицеп.