Лестница в Эдем

– Дядя? И я узнаю об этом только сейчас? Ты говорил с Троилом? – прорычал хранитель.

– Ну не то чтобы говорил… – поспешно сказал Корнелий, начиная рыться в сумке. – Вчера от него было письмо, только я, кажется, его потерял… Эй, спокойнее, укрупненный ты наш! Маленьких не бьют, маленьких топят! Как я могу потерять то, во что заворачиваю бутерброды?

Однако и это оказалось шуткой. Когда Корнелий достал письмо, обнаружилось, что оно в полной сохранности, разве только на конверте с обратной стороны оказались записанными два телефончика.

– Девушки какие-то вчера в метро дали. Даже и просить не пришлось особенно долго. Минут всего пять позанудствовал, – похвастался он. – Правда, у меня, видимо, аппарат поломался: не с теми соединяет. У первой по телефону отвечает общество пчеловодов-любителей, а у второй – срочная психиатрическая помощь.

– Тебя надули.

Корнелий помрачнел.

– Ты так считаешь? А я всё утешаю себя, что записывал немного рассеянно.

Эссиорх развернул письмо и пробежал его глазами.

– Читай уж вслух! – со вздохом разрешил Корнелий.

– Все читать?

– Ну читай все! Только сразу предупреждаю, если кто хихикнет…

– Дай-ка я угадаю! На три шага и по пинку, пока в дудочке ноты не закончатся, а в звукоряде обойма не заклинит! – попытался угадать Меф.

– Вот и умница! Рад, что ты хоть это усвоил! А за дудку ты мне когда-нибудь ответишь! Я только с виду добрый! На самом деле я гадкий, как пушистая лягушка! – буркнул Корнелий и вновь принялся ощупывать свою боевую рану под глазом.

Эссиорх начал читать:

«Дорогой Корнелий!

Надеюсь, общение с детьми идет тебе на пользу. Мы с тобой оба знаем, что ничего так не разлагает светлого стража и не заставляет темнеть его крылья, как излишек свободного времени. Как наставник, заинтересованный в твоем дальнейшем развитии, я впредь постараюсь, чтобы свободного времени у тебя было как можно меньше. Возможно, не сразу, но уверен, что когда-нибудь ты будешь мне благодарен.

Догадываюсь, что там, на земле, очень непросто. Много соблазнов, с которыми тебе по врожденной живости и некоторой рассеянности твоего характера непросто справиться. Не верь уму! Верь только сердцу и его ощущениям. Ум как крикливый торговец с рынка, который заглушает воплями и оттирает тихую старушку, пытающуюся продать дачные яблоки. И плевать на то, что ее яблоки настоящие, а у него – один воск и химия.

Сегодняшнее человечество как овечье стадо. Пастухи мрака стремительно гонят его к обрыву, щелкая бичами спешки, потребительства, гнева, жадности, эгоизма, чтобы не было времени поднять голову и увидеть небо. Задние овцы, ничего не видя, кроме других овец, и не слыша ничего, кроме щелчков бича, поджимают передних. Передние же срываются в пропасть и не успевают даже заблеять. Задача же нас, стражей, понимающих, что происходит, тянуть человечество за собой, кричать, чтобы овцы нас услышали, чтобы подняли жвачные морды от травы и чтобы увидели небо! Для многих, уверен, это будет спасением.

Теперь о грустном:

Наш агент в Тартаре стал чистым светом и перешел в вечность! Его последнее сообщение очень пострадало, и нам удалось прочесть лишь несколько строк. Все же из него понятно, что мрак готовит новую операцию. Суть ее неясна, но известно, что операция будет проводиться в Петербурге. Лигул отослал некое секретное распоряжение Арею. В чем оно состоит, мы не знаем. На всякий случай мы усилили охрану всех объектов света в Питере, однако в случае внезапного и массированного нападения ни одна охрана, разумеется, не может считаться достаточно надежной.

Буду признателен, если ты попросишь Эссиорха и Дафну связаться с Мефодием. Возможно, ему удастся что-то разузнать. Я прекрасно понимаю, что задание опасно, а сам Мефодий не стал еще истинным светом по духу. Он лишь формально служит ему, как прежде формально служил мраку. Однако другого выхода у нас сейчас нет.

Пусть Мефодий будет предельно осторожным и не верит себе ни на миг до последнего своего вздоха. Он еще слаб, мрак же бесконечно и многообразно хитер. Жизнь вечная не терпит пустоты. Пусть помнит, что как только человека хотя бы на миг оставит свет, его тотчас наполнит тьма.

С любовью,

    твой дядя Троил».

– Ну вот и ответ, нужно ли откликаться на приглашение Арея! – сказал Эссиорх.

Закончив читать, он по ритуалу хранителей трепетно коснулся лбом подписи Троила.

– Как жалко, что у меня нет дядюшки, который избавляет меня от излишков свободного времени, – насмешливо встрял Меф.

У него не всегда хватало благородства, чтобы вовремя остановиться и перестать доводить Корнелия. Дафна напряглась. Она очень не любила, когда Меф начинал шутить над тем, что дорого свету. Шутки шутками, но сколько людей уже дошутилось и сколько еще дошутится.

– Твой дядя – Эдя! Умей ценить то, что у тебя есть, – сказала она.

Меф уже обувался в коридоре, когда Даф быстро шепнула Эссиорху:

– Почему Троил думает, что Меф сможет? Он же еще не готов!

– Да, не готов. Но у него есть настойчивость. Это еще не дело, но уже полдела. А еще у него есть ты, а у тебя я и Корнелий, – успокоил ее Эссиорх.

Глава 3

Сдохтырь Бурлаков

Чтобы в тебе что-то хорошее проросло, вскапывать себя надо, рыхлить как землю, лопатой бить, голодом морить, сапогом себя пинать. Без этого ничего не будет. Совсем ничего.

    «Книга Света»

Зозо сломала сигарету о край пепельницы. Вырвавшись с работы на обеденный перерыв, она сидела у брата в бывшем бомбоубежище, которое обзавелось синим козырьком, как модничающий дедок бейсболкой.

– Разве ты куришь? – изумился Эдя.

– Я и не пытаюсь. Я психую! – всхлипнула Зозо. – У меня все скверно! Сын вылетел из гимназии. На работе достали! Треть отдела в отпуске, треть в декрете! А у меня ни отпуска, ни декрета, ни даже перспектив того или другого! Я завалена бумагами выше переносицы. Личная жизнь – стоячее болото. Пожалей же меня, Эдуард! Ты мой единственный брат! Моя надежда и опора! Моя крепостная стена!

«Крепостная стена» поежилась. Хаврон всегда напрягался, когда сестра называла его «Эдуардом». Это как минимум означало, что на него сейчас попытаются спихнуть чужую проблему. Эдя попытался упредить сестру в атаке.

– Я никого не жалею! Я совершенно безжалостный! – напомнил он. – И вообще: с кем это недавно ты сюда приходила? Такой дядька в прямоугольных очках с лицом насморочного умняшки? А?

– Какое тебе дело? Ну, Леонид Бурлаков, – неохотно отвечала Зозо.

Неохотно – потому, что портрет, несмотря на ехидство, был узнаваем.

– Бурлаков? Хм… Кто такой?

– Доктор.

– Каких науков дохтырь? – спросил Эдя, знавший, что его сестра предпочитает мужчин, клейменных образованием.

– Никаких… Помнишь, я зубы лечить ходила? Он стоматолог, – призналась Зозо застенчиво.

Зубной врач Леонид Бурлаков был красивый, породистый, уверенный в себе мужчина с благородной осанкой, медлительными движениями и внушающим уважение голосом. Эдакий актер в амплуа положительного бизнесмена в дневном сериале для домохозяек.

Зозо, однако, не обольщалась и влюбляться себе не позволяла. Многократно обжегшись, мать Мефодия усвоила железное правило. Делать на кого-либо ставку и возлагать надежды никогда нельзя впритык. Всегда надо оставить запас на глупость и непредсказуемые поступки. Чем больше запас, тем надежнее защита от разочарований.

По лицу брата Зозо определила, что словом «стоматолог» самолично вручила Хаврону в руки дубину. Как нередко бывало с ним на работе, Эдю ужалила болтливая пчелка. Жажда физической деятельности овладевала им в основном дома, да и то когда он занимался ерундой. Например, заталкивал в мусоропровод старый стул, разрубая его по кусочкам кухонным топориком, а то, что могло застрять, сжигая на газовой плите. Спустить стул в лифте и отнести на помойку по дороге на работу – это для Эди было слишком просто и неинтересно.