Таня Гроттер и молот Перуна

Так мне и надо! – быстро писала она в своем дневнике. – Единственный раз мне повезло, а я просто-напросто побоялась быть счастливой. Подозревала его, каждую секунду, ожидала беды – и вот оно! Почему я не ценила то, что есть? Или это Дурневы научили меня жить все время в напряжении, видеть во всем только плохое и ожидать подвоха? Хотя при чем тут они? Я сама во всем виновата! Вот и сейчас – каникулы, а я как дура сижу в библиотеке и словно наказываю себя за что-то! Когда же я наконец смогу расслабиться и перестану себя грызть?

А теперь вот Зализина вертится вокруг Ваньки – вся такая насквозь проблемная, несчастненькая. Все у нее наперекосяк – и без Ваньки, само собой, никуда. То у нее кукушка лапку подвернет, то ей снится какой-то зловещий молот, то вдруг шкаф развалится. И, разумеется, надо сразу к Ваньке бежать – Ванечка то, Ванечка се! Нет, я ничего, мне просто интересно – каким заклинанием Зализина ухитрилась разнести шкаф? А если мне тоже переломать всю мебель, чтобы все увидели, как я страдаю? Ну вот, я опять на нее злюсь, а это глупо!

Но как я могу не злиться: я ведь Ваньку знаю как облупленного! Ему лишь бы кого-нибудь пожалеть. Вначале он жалеет, а потом постепенно привязывается и вроде как взваливает на себя ответственность. Может, он и меня тогда жалел из-за этого дурацкого талисмана на носу, а не любил по-настоящему? Вот, опять я начинаю подозревать – да что же это такое?!

Счастлив не тот человек, у которого есть для этого основания, а тот, у кого достаточно жизнелюбия, чтобы радоваться всему, что с ним происходит, и не напрягаться каждую секунду, ожидая удара в спину. Такой человек словно изнутри светится! Весь мир для него – даже если у него в кошельке вместо денег одни дохлые мухи да крошки от хлеба!

Ладно, постараюсь думать о чем-нибудь приятном. Буду радоваться каждому мгновению жизни, и все дела. В конце концов, мне скоро четырнадцать – двадцать пятого января… Между тринадцатью и четырнадцатью огромная разница. Вдруг у меня сейчас потому все не ладится, что теперь мне чертова дюжина, а как будет четырнадцать, так вдруг и повалит, а? Интересно, что мне подарят? Может, хоть немного счастья!

Ну все, пора заговаривать дневник, пока кто-нибудь не прочитал, что я тут пишу. Пяткус куропаткус.

Таня отложила перо и, разминая пальцы, огляделась. В библиотеке у джинна, несмотря на каникулы, кипела жизнь. Первокурсники и второкурсники жались по углам – они были маленькие, забавные и одновременно страшно важные. Тане не верилось, что она сама не так давно была такой. Некоторые шептались, писали друг другу записочки, рисовали карикатуры на преподавателей или сидели красные, как помидоры, толкая друг друга локтями и едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. В библиотеке не полагалось громко смеяться, а младшекурсникам всегда почему-то особенно сильно хочется сделать то, чего ни в коем случае делать нельзя.

Другие, более серьезные, морща от напряжения лбы, учили простенькие заклинания вроде «Дрыгус-брыгус» или «Хап-цап», пытаясь добиться синхронизации заклинания и искры. Это не так уж просто, если разобраться. Секундой раньше или секундой позже – и все пойдет насмарку.

Пятикурсники, эта элита высшей школы, ходили гордые и надутые, обращая на первые четыре курса внимания меньше, чем на нежить. Нежить была нужна им хотя бы для опытов, от младшекурсников же вообще не было никакого проку. Во втором семестре пятикурсники уже не учились. Перед выпуском им предстояло написание диплома. Разумеется, это следовало делать уже сейчас, но большинство, как водится, тянули до последнего момента.

Самые хитрые и ленивые, преимущественно из черных магов, еще с конца осени начинали осаждать джинна Абдуллу. Они приносили ему подарки и умоляли дать им уже готовый диплом из защищавшихся в прошлые годы. Сохраняя таинственность, джинн отмалчивался, и лишь бородавки задумчиво дрейфовали, точно сухарики в бульоне, со щеки на лоб и со лба на подбородок. Несимметричные глаза неуловимо скрывались под полузакрытыми веками.

Вдоволь насладившись мучениями бедного тугодума, Абдулла назначал час – обычно поздним вечером, когда в библиотеке никого уже не оставалось, кроме него и просителя. Джинн зажигал витую свечу самого мрачного и подозрительного вида и произносил заклинание – по его меркам небольшое, всего-то в сто строф рифмованных проклятий. По мере того как строфы сменяли одна другую, пол в библиотеке начинал дрожать. Плиты разъезжались, и нерадивый выпускник, сердце у которого колотилось точно у пойманного воробья, видел начало длинной лестницы, уходившей в темноту. Абдулла точно призрак отрывался от пола и медленно плыл вдоль лестницы, маня пятикурсника за собой.

Там, в огромном сухом подвале под библиотекой десятью рядами стояли тысячи гробов. Джинн, в руке у которого дрожал желтоватый свечной огонек, нехорошо улыбался, обозревая свое хозяйство. Затем он подплывал к ближайшему гробу и постукивал по гулкой крышке.

– Хороший диплом – это прежде всего хорошо отлежавшийся диплом!.. Не так ли, юноша? Нервы-то крепкие, а то, может, в сторонку отойдете? – ехидно спрашивал он.

Неуспевающего студента начинала бить нервная дрожь. Он бледнел, синел, но отважно оставался на месте.

– И носик не зажмете? Ну ладно!

Абдулла выжидал, наслаждался эффектом и принимался деловито откидывать крышки. Студент, уже полуживой, с облегчением переводил дыхание. В гробах аккуратно, корешок к корешку, лежали переплетенные драконьей и змеиной кожей дипломы.

– Тэк-с, те ряды сразу отбросим – там слишком старые, еще до Древнира. Битком набиты запрещенными заклинаниями, хе-хе… Здесь дипломы по нежитеведению с 1789 по 1801 год. Их лучше не использовать – там полно пометок Медузии, к тому же не было случая, чтоб она чего-то забыла… В том черном гробике с кистями – дипломы по снятию сглаза с 1607-го по 1659-й. С Зуби еще можно иметь дело, к теории она не придирается, хотя уж больно практику любит. Сглазит кого по теме диплома тройным сглазом – поди выкрутись! А ведь такие случаются лентяи – перекатают, а прочесть свой диплом толком не прочтут!.. Одного Зуби в свинью превратила, так потом всей школой шпик ели – а что делать, раз дохрюкался? Обратно-то уж никак, если три раза с заклинанием ошибся…

Джинн коварно улыбался, что выглядело особенно зловеще, так как рот успевал переползти на лоб, а то и на бритую макушку.

– Поехали дальше! Там вон, в большом дубовом, практическая магия за семьсот лет. И еще место осталось – мало было желающих Клоппу сдавать… Не трогай доски – все проклято!.. Ах, как мне не хватает профессора Зигмунда! Того недомерка, что сейчас откликается на его имя, я в расчет не беру… Ничтожество, сущее ничтожество, хотя порой и мелькнет в глазенках что-то прежнее. Недавно попросил меня что-то за ним повторить, сущая лабуда, так я потом три часа с потолка соскребался…

Абдулла вздыхал и отплывал все дальше в глубь подвала. Ученик, пугливо оглядываясь на смутно белеющую лестницу, покорно плелся за дрожащим огоньком.

– Вон по теоретической магии семь гробов – у Сарданапала многие защищаются, в основном из беленьких. Он хоть и придирается, и глаза строгие делает, но все знают, что академик всерьез редко заваливает… Вон тот огромный гроб видишь? Подойди, дерни за кисть, смелее! Не получилось? Это потому что кисть призрачная! И гроб, кстати, тоже. Тут по истории Потусторонних Миров дипломы… Да не трясись так: Безглазый Ужас особенно никого не режет, тем более если ухитриться и сдавать ему в полдень. Ближе к полуночи не советую. Тут он не только зарежет, но и зарубит, и просверлит, и кровью забрызгает, хе-хе. И когда он цепями гремит – тоже не советую… Не Ужасу сдаешь, нет?.. Так я почему-то и думал. Тогда дальше пойдем – вон в тех рядах дипломы по ветеринарной магии. Каждый год приходится заводить по новому гробу. Это потому, что Тарараху легко сдавать. Он никогда не запоминает прежних дипломов, удивляется лишь порой – хе-хе! – однообразию научных мнений. Хоть бы читать научился, а то прямо дурачить совестно!.. Даже мне, хотя я свой стыд еще тысячу лет назад Повелителю джиннов в кости проиграл.

Абдулла ловил на затылке ускользающий нос и возвращал его на место. Подобно большинству джиннов, он был азартный игрок и готов был поставить на кон что угодно. Вот только золото, жабьи бородавки, дырки от бубликов и зеленые мозоли интересовали его мало. Сотканным из тумана джиннам это ни к чему. Ставкой в их игре служили исключительно души, любовь, покой, материнская нежность. На них джинны играли охотно, пока Древнир, одержав над ними победу и получив у посрамленного Повелителя джиннов его перстень, не связал всех джиннов навеки нерушимой клятвой.

– Душу в залог не дашь, нет? Ну да ладно, так бери. У вас, черных магов, души – гниль одна, второй сорт. Да что с ними теперь делать, коль ничего нельзя? – вздыхал Абдулла, и лентяй получал-таки заветный диплом.

Однако большинство пятикурсников все же писали дипломы сами, не прибегая к уловкам. Шурасик же, хотя учился только на четвертом курсе, собирался писать сразу пять дипломов – по нежитеведению, теоретической магии, снятию сглаза, истории Потусторонних Миров и ветеринарной магии. Кроме того, он связался с каким-то занудным профессором в Магфорде, у которого, по слухам, после Леонардо да Винчи и Менделеева никто не мог защититься, и попросил тему и у него.

Удивленный профессор, уверенный, что Шурасик не справится, дал ему тему, название которой едва умещалось на странице и не содержало ни одного понятного нормальному магу слова. Шурасик ухватился за тему с жадностью. У него даже очки запотели от восторга и предвкушения. За полтора месяца вдохновленный Шурасик накатал сто семьдесят страниц введения и написал развернутый план остальных глав, читая который маститый профессор тоже ничего не понял.

В результате родственные души нашли друг друга, и Шурасику уже сейчас, за полтора года до окончания, поступило приглашение из магспирантуры Магфорда. Как было принято в Магфорде, оно было выбито на куске гранита, который из-за его немыслимой тяжести посменно тащили через океан две команды по двенадцать купидонов.

Кстати, левым грузом те же бойкие купидоны захватили для Тани письмо от Пуппера и корзину роз. Расстроенный Гурий, покинувший Тибидохс еще первого числа, ни с кем не попрощавшись и даже не оставшись на торжественный обед, ни словом теперь не упоминал об этом. Он в выспренней манере информировал Таню, что любит ее как и прежде и что абсолютно убежден в том, что скоро они будут вместе. У Тани письмо Пуппера оставило двойственное и тревожное ощущение. С одной стороны, ей льстило, что Гурий не забыл ее. С другой же – было похоже, что Пуппер что-то задумал и теперь настойчиво идет к своей цели.

«Ах, Пуппер, Пуппер! И хорош ты, и пригож, и метла у тебя красивая… Да только ты не Ванька, и этим все сказано!» – подумала Таня.

* * *

Перед обедом Таня слетала проведать Гоярына. Оставив контрабас у входа в ангар, она толкнула тяжелые ворота. Никто из джиннов-драконюхов ей не встретился. Тибидохский дракон был в глубокой спячке. Свернувшись, он лежал на заговоренной от огня соломе. Снаружи его чешуя была покрыта льдом. Таню это не испугало. Она знала, что в состоянии глубокой спячки огонь в драконах полностью потухает. Температура их тела снижается, и они долгие недели, месяцы, а в исключительных случаях и столетия могут неподвижно лежать под снегом, больше напоминая ледяные глыбы, чем пышущих испепеляющим жаром ящеров. И лишь весной, когда проглядывает солнце, холодная кровь драконов постепенно разогревается.

Таня погладила Гоярына по носу, всегда напоминавшему ей футляр контрабаса.

– Не скучай, старый чемодан! Пусть тебе снятся всякие занятные сны, такие же скрипучие, как ты сам! До весны! – сказала она.

Таня уже выходила из ангара, когда Гоярын шевельнулся во сне и приоткрыл глаза. Лед на его шее покрылся сетью трещин. До конца не просыпаясь, дракон глубоко вздохнул и вновь положил тяжелую морду на солому.

Таня закрыла ангарные ворота. Огромное драконбольное поле покрывал глубокий снег. По насту к Заповедной Роще пробежала веселая дорожка заячьих следов. Было безветренно и солнечно. Небо, обычно низкое, очистилось и было таким пронзительно и без примесей синим, что, нарисуй такое кто на картине, критики сочли бы его неестественным и фальшивым. А между тем это было самое настоящее небо. Снег сиял так, что слезились глаза.

Тибидохс казался плоским, точно вырезанным из гигантского куска шершавого картона. На дубе, загадочно улыбаясь, сидела птица Сирин. Ее мощные загнутые когти поразительно не сочетались с одухотворенным и прекрасным женским ликом, точно сошедшим с фресок.

Таня хотела было подойти к вещей птице и попросить предсказать судьбу, но раздумала. Она побаивалась знать все наперед, к тому же Сирин питалась отнюдь не вегетарианской пищей и была неравнодушна к сырому мясу.

Таня уже проходила мимо, как вдруг птица Сирин встрепенулась и произнесла:

В любви ты только боль найдешь,
Коль не предашь, то путь пройдешь.

Все деньги – ложь, все злато – бред,
Важнее крови платы нет.

Когда платить придет пора –
За все лишь жизнь одна цена.

Когда на плахе голова,
Себя забудь – ищи слова.

Когда утащит вор у вора –
Пророчество свершится вскоре.

Таня Гроттер с беспокойством оглянулась. Она подумала, возможно, Сирин обращается к кому-то еще. Но рядом никого больше не было. Сирин молчала и отрешенно смотрела на солнце. Она часами могла смотреть на солнце не щурясь.

Невесело размышляя о туманных пророчествах, Таня отправилась в соседний ангар навестить молодых драконов.

«Эх, почему мне так легко с драконами и так тяжело с людьми? Нет, все-таки я какая-то не такая. Неправильная какая-то. Может, я должна была родиться драконом, тигром или собакой и только по ошибке родилась человеком? Бывают же такие удручающие ошибки!» – думала Таня, вспоминая лекцию заезжего восточного мага, чье имя было таким длинным, что целиком его помнил только джинн Абдулла.

Ртутный, Пепельный, Искристый, Огнеметный, Дымный и другие сыновья Гоярына в отличие от своего знаменитого отца не впадали в спячку. Они были для этого слишком горячими. Никакой мороз не мог остудить их кипящую кровь. Нетерпеливо дожидаясь, пока джинны принесут им ртути и выведут полетать, они ревели, кусались, подскакивали, сталкивались грудью, ударяли друг друга крыльями, выпускали струи дыма пополам с огнем и колотили хвостами в гулкие стенки ангара.

Заглянув к ним, Таня закашлялась от едкого дыма и поспешила поскорее выйти наружу. Молодые драконы плохо отличали своих от чужих и немедленно нападали на всякого, кто имел неосторожность попасться им на глаза. Именно поэтому Соловей так охотно использовал их на тренировках и никогда не выставлял воротами в серьезных матчах.

Несмотря на мороз, команда Тибидохса тренировалась ежедневно. Соловей ни разу не говорил об этом вслух, но все равно все откуда-то знали, что в мае – июне спортивный комитет Магщества должен назначить дату матча-реванша «Тибидохс – невидимки». Хлопоча об этом, Сарданапал несколько раз летал на Лысую Гору.