Под чужим именем

– Сойдет. Заключишь договор – премию выпишем.

– Знаю я эти премии… А то, что там постреливают, вы слышали? Всякие перевороты, рельсовая война? Поезда-то толком не ходят.

– Полетишь самолетом, – таков был очередной аргумент.

Долго мы еще препирались, но в конце концов я сдался. Кому еще было ехать? На группе химии был один только мужчина – я. И как раз через меня шли реактивы – вещества разъедающие, отравляющие, высокотоксичные и прочая гадость. Сам шеф, естественно, туда и не смог бы поехать, если даже бы и захотел – его и так зам директора по коммерции гонял как сидорову козу, но с завода не отпускал. Приходил наш начальник снабжения к себе домой часов в восемь, а то и в девять. Год назад от него ушла вторая жена. Снабжать завод было все труднее – проклятая конверсия давала о себе знать… В общем, я согласился. И видит Бог – зря.

* * *

Дома на мою голову обрушился штормовой ветер.

– Меня уже достали твои командировки, – высказывала Танька. – Не знаю, чем ты там занимаешься, но я тут сижу целыми днями одна как дура, и места себе не нахожу.

Крыть нечем. Никаких троюродных штурманов у Таньки давно уже не было, был только я и при этом давно.

– И записи твои крутить-вертеть… Когда я этим должна заниматься, по-твоему?

Отвечать мне не хотелось. Я уселся в кресло, закурил, чего делать в комнате не допускалось, и прикрыл глаза.

Танька разошлась не на шутку. Слушать ее было не очень приятно. я сидел и размышлял, как бы это прекратить.

Оставалось, похоже, одно средство – ни разу мной не применявшееся по причине крайней его радикальности, но, хотелось думать, безотказное.

– Танюха, – сказал я, выждав паузу в ее монологе, – выходи за меня замуж.

Эффект, надо признать, превзошел все ожидания. Словесная буря прекратилась в ту же секунду.

– Что? Что ты сказал?

– Выходи, говорю, за меня замуж. Распишемся и все такое прочее. Хватит дурака валять…

Не успел я придумать конец фразы, а Танька сидела уже на моих коленях и нежно меня обнимала.

– Ты это серьезно? – спросила она, глядя на меня своими большими глазами, в которых, казалось, не может быть места гневу и сварливости.

– Конечно, серьезно, – ответил я, надеясь, что поступаю правильно. А что, живем-то вместе уже не первый год, сколько соли вместе съели… Да и как женщина она куда лучше Вальки, первой моей супруги, этой прокурорской папенькиной дочки… – Вот вернусь из командировки и тогда…

Короче говоря, этой ночью Танька спала без всяких рубашек и даже не храпела.

* * *

Но то было той ночью, дома. А сегодня пришлось ночевать черт знает где… Я вышел в коридор, сделал несколько шагов, придерживаясь за стенки, и почувствовал, что ступаю по чему-то липкому.

Я взглянул под ноги. Нечто черно-красное. Кровь? Краска?

Можно было еще долго гадать, куда я вляпался, но одно обстоятельство в момент прекратило все сомнения.

В полутора шагах от меня лежала женщина. Голая. И совсем мертвая. Тут сомнений тоже быть не могло – если вам вспорют живот, вы вряд ли надолго задержитесь на этом свете.

Я попятился. Споткнулся, упал. Потом вскочил и побежал, чувствуя дурноту и ужас. Снова упал. В голове мелькнуло – может, я допился до белой горячки? А ну как она сейчас встанет и погонится за мной?

Дурацкая мысль. Никто за мной не бежал, не гнался. Все оказалось куда хуже и страшнее.

2. Среди мертвых

Ченгир не понравился мне с первого же взгляда. Достаточно было сойти с самолета, чтобы убедиться, что здесь происходит нечто весьма странное и к тому же не очень приятное. Аэропорт бурлил. Он шумел как растревоженный улей; в здании аэровокзала слышалась громкая разноязыкая речь, то и дело раздавались пронзительные вопли детей и женский плач. У всех мужчин, независимо от национальности, были хмурые, напряженные лица. Многие суетились, перетаскивая огромные сумки, узлы и чемоданы из одного угла в другой, размахивали билетами и яростно ругались как минимум на трех языках. В кассах же билетов не было. Я про себя порадовался тому обстоятельству, что билет на обратный рейс лежал у меня в кармане. Однако на световом табло против каждого рейса светилось слово «отложен»… Я обратил внимание, что ни один самолет не собирался взлетать, и если бы тогда знал, что в аэропорту горючего осталось лишь на сутки, то наверняка бы здорово встревожился.

Я продрался сквозь толпу свирепого вида мужчин кавказской внешности на привокзальную площадь и начал искать остановку автобуса.

Площадь перед аэропортом тоже бурлила. Впрочем, людской поток в основном устремлялся в сторону аэропорта – многие частные машины и такси уходили обратно в город без пассажиров. Вот тут-то я и почувствовал себя совсем неуютно. Пожалуй, улететь обратно будет трудновато…

Подкатил битком набитый автобус – не знаю, как его держали амортизаторы. Открылась дверь, и на площадь начали вываливаться пассажиры – мне показалось, что их было больше сотни.

В этот автобус я вскоре и сел, выбрав место рядом с водителем – мне страшно хотелось задать ему несколько вопросов. Подождав, когда наберется с десяток пассажиров, водитель – пожилой кавказец – запустил двигатель и повел автобус в город.

К сожалению, шофер оказался неразговорчивым. На мои вопросы насчет того, что же, черт возьми, происходит в Ченгире, он отвечал только «сам увидищь», а узнав, что я из Сибири, посоветовал поскорее возвращаться обратно. Сказал он это, правда, без всякой угрозы, но тревога моя усилилась. Я уже ожидал увидеть черт-те знает чего.

Автобус остановился где-то около центра, и едва я успел сойти, как к машине ринулась толпа – замешкавшиеся пассажиры насилу сумели выйти. Ругань и крики казались почти осязаемыми. Полюбовавшись на эту картину, я спросил у прохожего, как добраться до химического завода.

– Иди на автовокзал… – Он объяснил, как туда добраться. – Садись на сто второй автобус, спросишь там, где выйти. Этот крематорий все знают…

Город в общем казался спокойным. Типичный южный город, где треть населения – кавказцы, треть – среднеазиаты, а еще треть – русские и все остальные. Куда ни глянь, – везде на горизонте синевато-серые горы, которых не застили самые высокие здания (а были здесь и двенадцатиэтажные). Что касается улиц, то не было видно ни беглецов, ни догоняющих. Единственное, что навевало соответствующие мысли, – это группы солдат, то и дело попадавшиеся мне навстречу. Солдаты были упакованы в пятнистую форму, довольно странную, почти бутафорскую. Но автоматы за их спинами выглядели самыми настоящими.

Я дождался автобуса и поехал к месту моего назначения. Ехать пришлось около часа, а пейзаж за окном, будучи все же не очень для меня обычным, скоро потерял свою новизну, и я задремал, тем более, что дорога нигде не пролегала по краям живописных пропастей. Проснулся я от толчка в бок:

– Э, у, ч-щеловек! Виходи, хымзавод! Ты ведь спращивал?

Точно. Я покинул автобус и огляделся. Завод скорее походил на гигантский комбинат. Управление находилось тут же, из-за него, как водится, торчали высокие цеховые трубы. Из труб валил белесо-желтый дым. Н-да. Запашок. На Татьянке-Южной, что в Заканалье под Волгоградом, тоже воняет будь здоров, но здесь точно крематорий.

Подумав о том, что заводская гостиница где-то поблизости, я посочувствовал своему здоровью и решительно направился в сторону управления с надеждой решить все вопросы именно сегодня, чтобы до предела сократить свое пребывание по соседству с этим зловонным монстром. Но сегодня мне не повезло.

Получилось то, чего я и опасался. На заводе уже заканчивался рабочий день, в отделе сбыта со мной разговаривать особо не стали и посоветовали обратиться к их начальнику завтра поутру. Я взял направление в гостиницу, которая, к моему ужасу, оказалась непосредственно на заводской территории, и покинул управленческий корпус.

Этот караван-сарай для командированных оправдал мои худшие опасения. Сумрачный коридор, обшарпанные двери, облупившиеся стены и потолки, застиранное постельное белье… И вонь. Стоило проживание здесь до смешного дешево, но я предпочел бы такую гостиницу, какую отгрохал волгоградский «Каустик», где мне пришлось как-то раз останавливаться. Чистенькие одноместные номера, все с холодильниками и телевизорами. Правда, командированных там всегда было мало, и основную массу номеров занимали коммерсанты из Армении, рассчитывавшиеся почти исключительно долларами.

В город ехать сосем не хотелось, несмотря на то, что в этой общаге (гостиницей сей притон я назвать никак не мог), кроме меня, не было вообще никого. Я достал толстую книгу, которую предусмотрительно захватил из дома, и принялся читать, пока меня не сморил сон.

Зато завтра я сделал все свои дела: заключил полный договор на поставку каустика в течение года, выписал счет на предоплату за первую партию упомянутого химиката вне договора, побывал на складе, где чуть ли не попробовал гранулированную щелочь на вкус. Словом, выполнил задание на все сто и был уверен в том, что шеф останется довольным.

Пора было думать и о дороге домой. Мой самолет улетал завтра днем, но я считал, что лучше провести ночь в аэропорту, чем еще Бог знает сколько часов дышать тут этой гадостью. Я собрал вещи – а их было совсем немного – и отправился на остановку автобуса.

Автобус подошел к остановке в тот момент, когда я уже покинул завод и шел к дороге. До автобуса было метров двадцать, а у меня, как я уже, кажется, говорил, из вещей была только средних размеров сумка. Мне бы припустить бегом, но я почему-то замешкался, а когда наконец решил бежать, автобус закрыл двери и не спеша тронулся. Еще не подозревая о том, какую совершаю глупость, я решил уехать позже на одном из тех служебных, которые развозили рабочих завода по домам, и поплелся обратно в гостиницу.

Объяснив, в чем дело, я вернулся в свой номер и обнаружил там еще одного командированного – снабженца из солнечного Ташкента.

Националистические настроения мне совершенно чужды – я все же родом из Казани, да и сам немного смахиваю на татарина, особенно если не брит дня три. Моя фамилия – Маскаев – тоже ни о чем конкретно не говорит, и даже в армии, где очень сильны земляческие и национальные чувства, я, в общем-то, почти со всеми сослуживцами поддерживал ровные отношения.

Так что ничего удивительного, что мы быстро познакомились и разговорились с Рифатом – так звали моего коллегу. И ничего удивительного, что на столе скоро оказалась бутылка «Пшеничной» с нехитрой закуской.