Сжигая пред собой мосты

Пётр сопровождал её немигающим взглядом.

– Разгорячился-то чего, Коля? – спросил он. – Нет, так нет.

– И правда… Чего я…? Оба под одной крышей. Только одному ещё сто лет под ней лежать, небось, а другого, того и гляди, вышибут…

Пётр окаменел.

– Это ты о ком сейчас?

– Про… нас с тобой, Петька, о ком ж ещё-то? – усмехнулся Николай, разливая спирт по новой. – Кого первого вышибет, а? И другой под стол – и спать, как во век не спал – чем не крыша! Ха-ха-ха, а ты чего подумал? Мерещится всё, поди, да? Э-эх, тяжёлая у тебя работёнка, Евграфыч. Давай… за тебя…!

Не дожидаясь ответа, Николай махнул очередную «миньку» и шваркнул от души пустой кружкой по столу:

– У-ух, хороша! Так что… тот момент со снами мы, я вижу, с тобой разобрали и перепроверили, как отцы учили, верно, Пётр Евграфыч? Вопрос отпадает за ненадобностью для Серёжки. Ну, и для нас с тобой, конечно.

Пётр выпил, на этот раз слегка поморщившись.

– А чего хозяйка-то твоя с нами не присядет?

Николай зачерпнул ложкой прямо со сковородки душистый, с чесноком, картофель и предложил гостю:

– Ты б закусывал, Петь, а то скажешь потом, что Бурановы не кормили, оттого и вырубило тебя первым, – и он хитро прищурился. – Хозяйка придёт, не переживай. Вот только мы с тобой закончим про смену нашу, комсомольскую… И придёт.

Пётр приложился к угощению, довольно улыбнулся:

– Со шкварками… надо ж!

Затем, отложив ложку, сказал:

– Вишь, Николай Кузьмич, дело-то какое… Комсомолом руководить должны честные партийцы, с репутацией и доверием, так сказать.

– Ну? Серёга с пятнадцати лет на заводе по-стахановски: коммунист, передовик, активист…

– Да знаю, знаю, и характеристику на него читал уже, и людей выслушал – все за него горой, слова против ни единого.

– Вот! Какие сомнения-то?

Гость неторопливо достал из внутреннего кармана пиджака сложенный платочек. Затем также неторопливо развернул его. Внутри оказался бережно упакованный тетрадный листок, обгоревший с одного края. Николай с недоумением наблюдал за манипуляциями гостя.

– Что это?

Пётр развернул его так, чтобы можно было прочесть. Кузьмич потянулся было за ним, но тот осадил его:

– Не-е, читай из моих рук! Документ – улика, сам понимаешь.

– «Ученика… пятого класса… Сергея Буранова, контрольная работа… двадцать пятое апреля, вторник, одна тысяча девятьсот сорок четвертого…» Что за чушь, какая улика?

– Не припоминаешь, Николай Кузьмич? День-то ведь памятный!

– Ну… напомни.

– Ты мне ещё сказал, что Серёжка не пошёл тогда в школу, дома его оставили, больного. А ведь, оказывается, пришёл он всё ж таки на первый урок – на контрольную, и даже начал писать её, как видишь! Да только вдруг сказался больным, и сердобольная наша Мария Анатольевна, конечно, отпустила его домой. Только ты не мог этого знать в тот день вечером, после пожара, потому что со смены сам был и, понятное дело, не успел расспросить своего ублюдка про его успехи. Этот листок Фёдор Матвеич – стрелочник, помнишь его? – нашёл на следующий день неподалёку от пожарища: ветром к старой сосенке прибило. Видимо, малец твой сперва его поджог, но то ли задуло, то ли как – ясно, что ветром отнесло. Но мост всё равно успешно сгорел, срок в срок: двадцать пятого, и саботаж получился точно по плану, а улику утром двадцать шестого нашли – не подбросили ведь нарошно, а, не подбросили? Вот я уже который год гадаю: не по твоему ли, часом, плану, а, Кузьмич?

– Матвеич-то помер давно, – вновь скрестил руки на груди Николай.

– Матвеич помер, а заверенные показания его остались, – и Пётр извлёк другой документ. – И отец мой, как ты знаешь, тоже не так давно…

– Да, слышал… А чего ты их с собой-то таскаешь? Не в сейфе даже.

– А со мной им надёжнее, чем в сейфе: ты человек нынче большой, при должности, а времена – сам знаешь…

Николай взял пустую Алю-Миньку и, заглянув в неё с видимым интересом, спросил:

– Ещё по одной, что ли?

– А не хватит тебе ли, Кузьмич? – с насмешкой бросил Петька, складывая улики.

– А ты куда окурок свой дел? – вдруг поинтересовался хозяин, подняв брови.

– Чего? Окурок…?! Какой…

Николай резко поднялся и ударил гостя кружкой в голову, вложив в обводящий удар всю свою массу. Пётр грузно рухнул вместе со стулом навзничь, боком, так что слышно было, как лицо его шмякнулось об пол.

– Разве можно в гостях пеплом полы посыпать? И парня моего ублюдком тоже называть не годится… Кто тебя воспитывал, Жирный?

Пётр не отвечал. Вдруг его конечности стали конвульсивно подёргиваться. В дверях вновь появилась Наталья. Увидев дрожащего на полу гостя, она поднесла руки к лицу и спросила мужа:

– Что с ним?

– Удар… хватил, кажется.

– Бежать за доктором? – женщина присела над Петром. – У него пена… или что это?

Николай словно вышел из оцепенения и, сунув смятую Алю-Миньку в ворох газет у буфета, шагнул к жене, мягко поставил её на ноги и подтолкнул к выходу:

– Иди, Наташа, я сам разберусь, присмотри за Лизой – чтобы не проснулась. Пётр… он предупреждал, что надо делать, если вдруг… это… приступ у него… Давай, давай, родная…

Выпроводив из кухни жену и плотно прикрыв за ней дверь, Николай вернулся к притихшему на полу гостю. Глаза того были открыты, почти на выкате, и смотрели в потолок.

– И не вздумай, Петька… – прошептал он. – Не вздумай… думай о вечном. Всё закончено, ничего не вернуть – ты сам сделал выбор, Петька… уже не состаришься. Вишь как… Но под столом всё ж таки… Слышишь меня? Думай правильно, а проклятия детям твоим же обернутся!

Николай ещё некоторое время сидел над Петром Евграфычем, что-то бормоча над ним. Затем с трудом выволок его подмышки на улицу и уложил на сани, которыми дрова зимой возил, прикрыв сверху черным овчинным тулупом. Вернувшись в дом, предупредил жену:

– Я его в больницу свезу. Ты ложись.

Вернулся Николай под утро. Наталья же едва вздремнула часок за всю ночь.

– Ну, как он? – спросила с волнением.

Николай хмуро присел за прибранный кухонный стол. Вздохнул.

– Не довёз. Помер по дороге.

Она молча перекрестилась. Николай поднялся, подошёл к печи, в которой ещё тлели угли, заброшенные с вечера. Набрав в лопатку угля из стоявшего подле ведра, он достал из кармана сверток и, бросив его поверх, высыпал всё в печь, приоткрыв сверху заслонку. В печи радостно полыхнуло.

– Наташа, Петра у нас в доме не было. Запомни это хорошо! Ни вчера, ни позавчера – давно не было: уж и не вспомнить, когда заглядывал последний раз. Услышала меня?

Жена что-то тихо произнесла.

– Мы рано вчера легли, Наташа, умаялись – проспали до утра: это всё, что тебе нужно уяснить, ради всех святых и детей наших. Ясно?

– А как же…?

– Схоронил я его, сам, по-христиански, можно сказать. Зачем лишние церемонии? Помер и помер, из родни всё одно никого нет у него тут, а сотоварищи… переживут. Услышала меня?

– Да.

– Да простит меня господь…

* * *

Бориса, младшего внука Кузьмича, из армии на похороны деда не отпустили. Иван в какой-то миг, закрыв глаза, словно увидел брата Борьку воочию: стоит в карауле с автоматом, укрывшись под «грибком» от моросящего мелкого дождя, всматривается куда-то вдаль мимо закрытых боксов охраняемой спецтехники; грустный, толком не спавший почти сутки в наряде. Накануне Иван разговаривал с ним по телефону из почтового отделения – но связь с Комсомольском-на-Амуре была до того поганой, что лучше бы и не звонил вовсе: только расстроил парня ещё больше, после высланной телеграммы о смерти деда.

А потом вспомнился их старый дворик и такое, казалось бы, близкое, но навсегда утраченное детство. И брат с дедом…

«А я тоже так умею!» – сказал маленький Боря.

Николай Кузьмич посмотрел тогда на него с некоторым сомнением. Внук стоял уже минут пять и наблюдал возле двери в комнату, где дедушка ровным тонким слоем наносил белую шпатлёвку на очищенную от старых материалов поверхность.

«Ты вырастишь строителем?» – улыбнулся дед. – «Наверно. Я ведь тоже могу вот так…» – и Бориска показал рукой в воздухе, как шпателем наносится белая тягучая масса на стену и красиво растирается по неровной потрескавшейся штукатурке.

Ему очень нравилось, как у деда всё это получается: быстро, точно и правильно. Все трещинки, выпуклости и ямочки скрывались под этой ослепительно белой мягкой, похожей на зефир, пасте. Стена выглядела ровной, как скорлупа куриного яйца.

«Можно мне попробовать?» – «Чего ж пробовать, если ты и без того умеешь?» – спросил Николай Кузьмич. «Я просто давно не делал», – ответил Боря.

На самом же деле последний раз, когда он что-то делал похожее с пластилином на виниловой подстилке, было в детском саду – они лепили домашних животных, и как Борька ни старался тогда, кроме пупырчатой лепёшки с неровными краями и крошечными дырочками в самых неожиданных местах, у него ничего не выходило. Когда он представил свою работу воспитательнице, Мария Александровна была очень озадачена, рассматривая на свет чудное изделие.

«Ну ж что же, Боря, это очень похоже на рыбу – камбалу», – сказала тогда она. Дети весело засмеялись, но зато с тех пор он точно знал, что камбала – это такая плоская рыбка с парой глаз на одной стороне.

«Деда, а у тебя есть ещё одна такая же железяка с ручкой?» – «Это называется шпатель, – ответил Николай Кузьмич, – у меня их целых три, все разных размеров». – «Дашь мне помазать?» – «Дам. Обязательно. Но попозже. Вдруг сейчас испачкаешься? Думаю, бабушка твоя не разрешит». – «А я сейчас спрошу у неё!» – внук побежал по коридору в комнату, где бабушка вязала ему носочки на зиму.

Он остановился на пороге, посмотрел на свои чистые, опрятные шортики и весёлую оранжевую футболку с пляшущими разноцветными человечками, и подумал, что, наверно, не стоит спрашивать у бабушки – он же аккуратно всё сделает: помажет немного шпателем по стене, выровняет, и ни капельки не упадёт на его одежду – чего зря бабушку беспокоить? Внук походил немного по комнате, поговорил с бабушкой про то да про сё, и вновь направился по коридору, обратно к своей цели.

У заветной комнаты он остановился – проход был задвинут листом фанеры, и дедушки внутри не было. Он услышал, как Николай Кузьмич на кухне что-то говорил бабуле про обед – сейчас будет занят, наверно. «Вот и замечательно!» – подумал Боря и осторожненько, чтобы не нашуметь, проник в комнату.

Внутри стоял неприятный, немного кисловатый запах, и поначалу ему даже пришлось прикрыть нос ладошкой. Осмотревшись, он направился к большому белому ведру с этим несъедобным зефиром, где рядом на клеенчатой подстилке лежали два шпателя. Он сперва выбрал тот, что побольше. Дедушка его тщательно протёр после использования, и его металлическая поверхность сияла так, что Борька увидел в ней своё отражение.

«Красивый интсрументик», – прошептал он. Мальчик присел на корточки рядом с ведром, снял импровизированную крышку из старой газеты и запустил в белую, похожую на творожный сырок, пасту свой инструмент. Шпатель легко вонзился в строительную смесь, но вот вытащить его назад, нагруженным раствором, оказалось не так-то просто – в песочнице Боре это удавалось куда легче! Но песок был сыпучим, а этот материал – тягучим. Он поднатужился, и полный шпатель от резкого высвобождения от остальной массы бодро выскочил из ведра – да так бодро, что все его содержимое разом выплеснулось на стену, и брызги от неё тут же отскочили и на Борькино лицо, и на руки, и на весёлую футболку с пляшущими человечками.

Мальчик озадаченно посмотрел на своё творение: на стене это уже не выглядело так же красиво, как прежде, когда это делал его дед. «Сейчас исправим!» – успокоил он себя и принялся за работу.

Размазывание по стене, однако, тоже давалось ему с трудом. Шпатель оказался тяжелым, а паста – не такая уж и липкая, и её нужно было с силой прижимать к стене, чтоб она не отваливалась тут же, падая комками на пол.

После нескольких мазков мальчик убедился, что занятие это вовсе не так интересно, как ему показалось вначале. Он положил инструмент, критично осмотрел результат своей работы и подумал, что, пожалуй, лучше ему пойти погулять на улицу.

Во дворе, на спортивной площадке, мальчишки играли в футбол, и он подбежал ближе, чтобы посмотреть. Витька с соседнего подъезда ловко обработал мяч – настоящий, «ромбиковый»! – отдал пас Славику с третьего этажа, тот быстро пробежал немного вперёд, вернул мяч Вите, и тот одним ловким движением переправил его в сетку ворот, которые защищал его брат Иван. «Го-о-ол!!!» – закричали все игроки отличившейся команды.

Это было так захватывающе, что Боря на секунду представил себе, будто это он виртуозно расправляется с противником и забивает победный гол, и все бросаются его поздравлять, и он – герой. Ура! Здорово! Иван, впрочем, в этот момент, кажется, не разделял всеобщего восторга – ну, если он «дырка» на воротах, чего тут поделать!

«И я тоже умею!» – вскрикнул он под наплывом желания проявить себя на футбольной площадке. Мальчики оглянулись на него. Витя сказал: «Ну, тогда давай выходи за нас играть, нам как раз одного не хватает». Брат Иван усмехнулся, а Боря с энтузиазмом перемахнул через деревянное ограждение и встал в нападении. Сейчас он накостыляет Ваньке за всё-про-всё, держись только!

Он внимательно следил за мячом, который перемещался пасами у чужой команды, и даже попытался отобрать его у соперника, но это ему не удалось, и он побежал назад к своим воротам. Витя смог всё-таки перехватить мяч, который вдруг отскочил к Бориске, и он, не раздумывая, со всего маху залепил по нему «пыром» – носком ноги. Удивительно – но мяч попал прямо в ворота, и ни защитники, ни вратарь в огромных перчатках ничего не смогли поделать! «Го-о-ол!!!» – закричал Борька и подпрыгнул от счастья. Вот же какая удача – только вышел поиграть и сразу забил гол! Только странно, что «гол» ещё кричали… не его товарищи по команде, а соседские пацаны, даже Иван в своих воротах – тот и вовсе покатывался со смеху, приговаривая: «Вот помошничек, вот молодец, Борька! Давай ещё!»

Страшное осознание ледяным холодком стало забираться под рубашку мальчугана. Товарищи по команде хмуро глядели в его сторону: он забил гол не в те ворота – всё не так просто с этим футболом, оказывается. «Я… это… – забормотал Боря, – но я умею – вы же видели…» – «Ах, ты… он ещё и издевается..!» – и Славка грозно направился в его сторону, но Боря решил не дожидаться рассерженного капитана команды и, перемахнув обратно через бортик, быстро засеменил к дому, не оглядываясь: в такой ситуации на поддержку старшего брата рассчитывать не приходилось, как не крути.

«Славке-то хорошо так говорить – он вон уже целый год в спортивную школу ходит!» – думал по дороге мальчик. Проходя мимо двора, он заметил в приоткрытом окошке одной из стоявших тут автомашин довольное лицо Саши, своего приятеля. Саша сидел за рулём и играл в водителя. Папы его видно не было, а на заднем сидении расположилась Сашина мама.

«Привет, Саня! Ты что делаешь?» – спросил Боря. – «А вот… папа на минутку пошёл домой, а мне пока порулить разрешил», – ответил Саша, гордо изображая гонщика. – «Вот классно! А можно, я рядом?» – обратился товарищ к Сашиной маме. – «Можно, только ничего не трогай, пожалуйста», – ответила она с улыбкой, не поднимая глаз от своей книжки, а Саня отворил переднюю пассажирскую дверь. Борька с удовольствием взобрался в просторный салон «Жигулей». Внутри вкусно пахло бензином, а на приборной доске ритмично мигал индикатор радиоприёмника, и сзади негромко динамик выдавал хрипловатые звуки «Маяка».

«Классно!» – в восторге произнёс мальчик. Он заворожено смотрел на Сашку, который урчал и заливался мощным двигателем заправского автогонщика, разбрызгивая вокруг себя слюну и покачиваясь будто бы в такт преодолеваемым поворотам и крутым виражам, и Борис тоже почувствовал прилив энергии, словно и его подхватила струя стремительного потока и понесла навстречу победам и триумфам. Ему тоже стало казаться, что они мчатся вперёд, обгоняя незадачливых соперников.

«А я умею ездить!» – вдруг выпалил он: нужно же было хоть как-то отличиться перед товарищем. Сашка покосился в его сторону, но только ещё больше прибавил газу и заурчал пуще прежнего. Их машина уже, наверно, попала на ухабы, потому что водитель запрыгал в своём кресле от воображаемой тряски. Но такая реакция не совсем устроила амбициозного Борьку. «Честно-честно, умею! И скорости переключать могу», – с этими словами он взялся за какой-то рычаг, торчавший вверх между передними креслами автомобиля, с маленькой кнопочкой на самом верху, и подёргал его.

Но рычаг не поддавался. Он совсем не двигался ни в какую сторону. Боря обернулся назад посмотреть, чем была занята Сашина мама. Ясно: своей книжкой – сейчас был шанс отличиться. Боря потянулся было к переключателям под рулевым колесом, но Саша отстранил его руку, строго покачав головой: нельзя! Борька в ответ прошипел: «Да чего ты боишься, я же умею!»

Но Саша был непреклонен, и тогда его напарник снова взялся за рычаг между сидениями, надавил на кнопку на самой его макушке, и рычаг вдруг поддался и сдвинулся с места – вниз, прямо до упора. Борька посмотрел по сторонам и тут заметил, что автомобиль начал медленно двигаться назад, со стоянки прямиком к проезжей части, которая шла вдоль их дома! У мальчика глаза полезли на лоб от страха, и волосы, казалось, зашевелились на макушке, а Сашка, обнаружив неладное, закричал: «Ты что, ручной тормоз трогал?!»

Автомобиль медленно сползал вниз по наклонной, в сторону одного из подъездов.

В этот момент Светлана Александровна рванула сзади на себя злополучный рычаг. Машина резко дернулась и встала. Боря обернулся и увидел строгое лицо женщины, а сквозь заднее стекло – высокое дерево у подъезда, в которое они лишь чудом не врезались.

«”Я могу ездить, я могу управлять”!» – передразнил его Саша, и казалось, будто он продолжал урчать, играя в гонщика, только сейчас его урчание скорее напоминало рёв перегретого мотора. «Тоже мне, ямогучка выискался»! Боря растерянно моргал глазами, не зная, что сказать: он чуть было не стал виновником самой настоящей аварии. Вот же!…

«А если бы сзади проходили дети, или бабушки, или всё равно кто?» – спросила Сашина мама. Серьёзность поступка, наконец, стала ему понятной. – «Я же не специально, – промямлил он виновато. – Я же не думал…» – «Так думать прежде надо! – сказал Саша и отвернулся к окну. – Сейчас папа мне никогда не разрешит сидеть впереди, и всё из-за твоих дурацких ямогучек». – «Я… я не буду больше, простите», – сказал Боря и, открыв дверь машины, выскочил наружу.

Пробежав по тротуару до своего подъезда, он, запыхавшись, остановился и присел на скамейку, почувствовав себя в безопасности. Сердце сильно колотилось, и пальцы непроизвольно сжимались в маленькие кулачки. Он увидел, как появился Сашин папа, и Борька сразу пригнулся, чтобы спрятаться за невысоким кустарником, тянувшимися вдоль тротуара. Чужой папа недоуменно взглянул на свою машину, каким-то чудесным образом оказавшуюся совсем не там, где он её оставил, и расстроенное лицо Саши, который начал что-то ему объяснять, указывая в сторону, куда убежал виновник происшествия.

Мальчик пригнулся ещё ниже и уставился на свои новенькие кеды. Тут он вспомнил про заляпанную одежду, про ремонт и деда Колю. Вдруг его художества навечно засохли на стене? Что, если их уже никак нельзя оттереть, и вся проделанная работа пойдёт насмарку? Бориска поскрёб ногтем белые твёрдые капельки шпатлёвки, засохшие на коленке, и они, к его радости, быстро отскочили.

И тут рядом знакомый голос, словно отвечая на его мысли, произнёс: «Ну что, строитель, уже и водительские права получил?» Боря оглянулся и увидел деда, незаметно присевшего на другом конце скамейки.

«Да я ведь… это…» – «А, ты ведь и в футболе успел отличиться?» – Николай Кузьмич хитро прищурился. Борис вздохнул: «Так ты видел всё!» – «Да уж… За один час ты здорово потрудился, Бориска».

Мальчик заёрзал на месте. «Ничего у меня сегодня не получатся, деда Коля, – вздохнул он.– Вон ты как ловко с этой штукой…!» Дедушка помолчал, затем, пересев поближе, обнял мальчика за плечи и прижал к себе: «Да ты не переживай. Я тоже не сразу шпатлевать начал». – «А как?» – «Сперва учился, потом работал на стройке, потом в цеху на заводе – мы танки для фронта делали… Умение приходит с опытом – это когда ты с настоящим желанием делаешь свою работу. Любую работу. Потом и навыки приобретаешь. Без этого никак». – «Как Славка?» – «Это ваш футболист местный? – переспросил Николай Кузьмич. – Ну, по нему сразу видно, что он серьёзно спортом занимается. А там ведь – работа на выносливость, на скорость, на технику владения мячом, точность паса. Это большой труд – овладеть какой-то игрой, не просто так. Всё требует специальных знаний и умений. А представь, если бы это не футбольная площадка была, а, скажем, бассейн два метра глубиной – ты бы тоже прыгнул поплавать наперегонки?»

Эта мысль не приходила Бориске в голову. Плавать он не умел, и это, хочешь-не хочешь, а нужно было признать. «Вот лучше и не пробуй на такой глубине, пока не научишься». Внук согласился с таким разумным подходом. И спросил: «А что станется со стеной в той комнате? Ну, с которой я…» – «…поработал?» – с улыбкой закончил за него фразу дедушка. Мальчик кивнул.

«Ну, куски глины – это так: засохнут и отвалятся. Я заново сделаю. А вот знания из головы уже не выпадут, если туда однажды попали. Для тебя сегодня день, наверно, с пользой прошёл, да?» – с этими словами дед поцеловал внука в макушку, поднялся со скамейки и скрылся в тени их подъезда.

Борис ещё некоторое время посидел, выводя рифлеными подошвами причудливые знаки под ногами. Он попробовал оттереть все засохшие капли шпатлёвки со своих ладошек, и они легко отлетали, но под ними оставались белесые пятнышки, которые прочно, казалось, въелись в кожу.

Они так и не оттёрлись до конца. Но Борька догадывался, что не это главное.

Иван тогда издали наблюдал за братом. Странное дело: если бы не тот нелепый гол Борьки в собственные ворота, то их соперники не обозлились бы и не накостыляли им в ответ с десяток – так что он, Иван, тоже-таки получил тогда от товарищей по команде «на орехи». А лишь только братец сбежал из скатившихся «Жигулей», на то место, где только что стояла машина, прилетел мяч, мощно запущенный Славкой выше всяких ворот и ограждений спортплощадки – так что не известно, в общем-то, осталось ли бы целым лобовое стекло, за которым маленький Санька играл в гонщика.

Но Борька этого уже не видел и не знал, поглощенный своими недетскими думами после того разговора на лавочке с дедом Николаем.

Для Ивана же, в призме жизненной ретроспективы, ясно было одно: после того дня брат никогда уже не хвастался впустую и не брался за то, чего не мог наверняка добротно осилить.

***

С кладбища возвращались хмурые. Весенняя слякоть и бездорожье погоста не прибавляли людям шагу: все были по колено в грязи, а кто махнул лишнего ещё до поминального обеда, так и вовсе сидел задницей в холодной жиже, призывая добросердечных знакомых вызволить его из свалившегося на беду конфуза. И такие, конечно, находились – помогали. Чай, не за границей же.

В ту ночь к нему и заявился в первый раз Кузьмич. Дед стоял в двух метрах от его кровати, опустив вдоль тела руки – как-то и не по-людски даже. В комнате ощущалась неестественная прохлада. Иван не употреблял алкоголь после похорон – никогда не употреблял, когда на душе тяжесть – поэтому пенять на пьяные галлюцинации не приходилось. Он каким-то непостижимым дремотным образом догадался о постороннем присутствии ещё до того, как резко открыл глаза во тьме и пробормотал спросонья:

– Дед, ты чего без бандажа-то? Опять свалишься.

Но тот лишь молча покачал головой и растворился в полумраке комнаты. Прохладу унёс собой.

На седьмую ночь Николай Кузьмич явился снова. Теперь Иван мог его разглядеть получше: дед стоял в своём заношенном пиджаке, широких брюках с подтяжками, в старых домашних тапках на босу ногу.

– А чего новое-то не одел, дед? Мы ж тебе такой костюм прикупили! И рубашка белая…А ты, глянь – в пиджаке и тапках!

На этот раз Кузьмич приблизился к внуку – настолько, что Иван кожей почувствовал смертельно-могильный холод и различил белесо-голубые зрачки покойника под седыми мохнатыми бровями и шевелящиеся губы. Звука, однако, никакого не доносилось. Но Иван точно был уверен, что ему сказал дед: «Ты знаешь. Ты примешь. Это твоё теперь». Вот так – всего три отрывистые фразы. И в тот момент Иван понимал, о чем говорил дед. Он даже вспомнил тут же одну из их последних встреч, перед смертью Кузьмича, на пасху, когда тот, посмеиваясь, ни с того ни с сего передал ему за столом вместо праздничного кулича ломоть черного хлеба, посыпанного солью, с этими же словами: «Принимай. Твоя доля. Твоя».