Не очень драматические пьесы. Повести и рассказы

Тимур: – Дома всё в порядке. Про Асму, я тебя прошу, ни слова. Всё у неё замечательно. Лучше скажи, компресс ноге тугой сделал, смазал ушиб чем-нибудь? Может, врач нужен?

Юра: – Ничего не надо! Уже лучше. Успокойся, присядь. Я хочу с тобой обстоятельно поговорить. Почему про Асму ни слова? Что происходит у вас?

Тимур: – Папа, помнишь: «Важней всего погода в доме. А остальное ерунда». Погоды в доме нет. У Асмы своя жизнь, у меня своя. Единственное, что радует – дети накормлены. Мама же занята своей карьерой и подругами.

Юра: – А ты хотел, чтобы она занималась мужиками?

Тимур: – Да ради бога! Это убедительная причина для развода. Но у меня к ней свои счёты.

Юра: – Всё-таки о разводе думаешь! Да, сынок, я предупреждал тебя, чуяло моё сердце. Мало русских девочек было вокруг? Но ты и слышать ничего не хотел! Не слушал ни меня, ни маму!

Тимур (нервно): – Папа, или мы меняем тему, или я ухожу! Я сам во всём разберусь!

Юра молчит, потирает ногу, деланно морщится, постанывает. Жалостливо смотрит на сына. Тимур обращается к отцу, доставая и складывая на столике продукты.

Тимур: – Я тут недавно, батя, вспомнил, как я ещё школьником был, и ты взял меня на рыбалку.

Юра: – Это когда мы ходили на Крутую Балку? С тобой мне всегда везло! Четырёх лещей я тогда подсёк. Настоящий улов тогда был!

Тимур: – Я сейчас не про улов, батя. Я про то, как заигрался и свалился с этой балки. Помнишь, упал, распорол острой ракушкой пятку? Кровищи было! Ты страшно напугался, но не запаниковал, оторвал от рубашки рукав, мастерски перевязал, туго перехватил ногу выше лодыжки и остановил кровь.

Юра: – Двенадцать километров нес тебя на загривке к сельскому доктору. Последними словами клял себя, за то, что не увидел, что ты взбираешься на утёс.

Тимур: – Глубокий шрам на пятке до сих пор остаётся для меня приятным воспоминанием, свидетельством твоей отцовской теплоты и нежности. Как давно это было! Как всё переменилось! И теплота, и страна, и мы другие.

Юра: – Нет, всё возвращается, сынок! Это у меня сейчас колото-резаная пятка, и ты меня тащишь с той же рыбалки. Страна может быть другая, но вот ты заскочил к старику, и твой приход для меня лучше всякого лекарства. И Израиль роднее.

Тимур: – Честно скажи, болит тебе сильно? Может, надо ногу врачу показать, массаж, может, нужен?

Юра: – Не надо ничего, Тимурчик. У меня из головы не идут твои отношения с супругой. Про внуков думаю. Почему ты не приводишь их к нам?

Тимур: – Батя, о себе думай, о здоровье своём. О маме думай. С внуками всё в порядке. День у них начинается с «бокер тов», «аба, дай кесеф и бай». Школа, пацаны, компьютер – и ни слова по-русски. Дерьмовый я родитель. Времени на них у меня практически не хватает. Ни у меня, ни у неё. А у них нет времени на вас. Но вы с мамой их ждите, придут как-нибудь.

Юра: – Придут, конечно. Когда деда вперёд ногами потащат. Времени мало осталось. Прошу тебя – придите вместе. Бабушка сырники им сделает, пальчики оближешь! Не арабский фалафель – малафель! А я им русские книжки почитаю.

Тимур: – Приведу обязательно! Может на выходные, если у компьютера их отобью. (Подошёл сзади, обнял отца за плечи) Смотрю на тебя и думаю порой, что так было испокон веку – человек всегда страдал больше всего от тех, кого больше всего любил. Это точно о тебе! Прости, отец, меня и не обижайся!

Юра: – Времени на обиды уже нет. Согласия бы достичь хоть немного. Что же мы живём как на вахте: сдал, принял, пришёл, ушёл. Семья наша осталась только на черно-белых фотографиях.

Тимур: – Да, батя, самое ужасное, что с этим надо согласиться. Помнишь, ты мне читал, когда я в третьем классе ангиной болел.

«Я – маленький, горло в ангине.
За окнами падает снег.
И папа поёт мне: «Как ныне
Сбирается вещий Олег…»

Юра (заморгав глазами): – Ты помнишь? Помнишь эти строчки? Сынок, это Самойлов. У тебя температура тогда была, а я наугад открыл книжку и не читал, а пел, как колыбельную, чтобы ты уснул. (Закрыл глаза рукой, читает):

Я слушаю песню и пла?чу,
рыданье в подушке душу?,
и слёзы постыдные прячу,
и дальше, и дальше прошу.

Тимур (подхватывает, читают вместе):

Осеннею мухой квартира,
дремо?тно жужжит за стеной.
И плачу над бренностью мира,
я – маленький, глупый, больной.

Прочли, замолчали.

Тимур (взял отца за руки): – Мне пора, батя, поставь галочку – четверг, сын явился. Жаль, мамы не дождался. Поцелуй её за меня. Продукты сложи в холодильник.

Юра: – Ты же знаешь, где её носит! Подрабатывает она – старушку выгуливает по четвергам. Выровняй по ранжиру свои отношения с Асмой, как старый солдат тебя прошу! Сделай погоду в доме! Мужик разводится – это белый флаг! Позорное отступление, проявление слабого характера и мальчишество!

Тимур: – Правильно, батя! На войне как на войне. Тут важно, кто её объявил. Она! И на своём убогом марокканском языке! Но только всё у нас будет, как говорят по-русски, «аколь беседер, отец!» Береги ногу, Сеня! Помнишь советское кино? Хорошо посидели.

Обнимает отца, выходит. Юрий сидит в глубокой задумчивости. Долго сидит. Потом с отвращением резкими движениями руки разматывает ногу, бинт швыряет на пол, шепчет ругательные слова.

Юра: – Кончен бал, погасли свечи. Давайте занавес! Старость это когда с протянутой ногой сидишь в ожидании запоздалой милостыни. Ты получил её. Греми алюминиевой кружкой и вон со сцены!

Тимур выходит из дома после напряженного разговора с отцом, садится на лавочку, закуривает. Появляется Лена.

Лена: – Так часто встречаемся под крышей этого дома, но никогда не видела вас курящим.

Тимур молчит, курит, сосредоточенно о чём-то думает.

Лена: – Я вам не мешаю? О чем вы думаете?

Тимур курит, молчит, долго смотрит на Лену, не сводит с неё глаз.

Лена (в сторону): – Прямо Сократ какой-то. Господи, как одиноко! Говорят, кризис возраста. У меня тяжелей. У меня кризис с матерью. (Задумавшись) Мы молоды, пока наши мамы живы. Боже мой, что её ждёт? Что ждёт нас всех?

Тимур (неожиданно): – Рабат. Капабланка и тажина на берегу моря! Как вам это нравится?

Лена: – Пружина? Какая пружина? Вы о чём?

Тимур: – Не пружина, а тажина. Это курица по-мароккански с грушами и черносливом. Вы спросили, о чём я думаю. Я вам отвечаю. Про тажину думаю, будь она неладна! Гори в огне её марокканская кухня! (Ловит ленин недоумевающий взгляд). Ничего, собственно, против её кухни не имею, но на этой кухне дети мои, например, «Двух капитанов» никогда не прочтут! А я в их возрасте как Кавериным зачитывался! Или рассказами Гайдара, или повестями Александра Грина!

Лена: – Ничего не понимаю! Чья кухня! Почему будь она неладна? И при чём здесь Каверин?

Тимур: – Кухня Асмы. Асма – это жена моя, родом из Марокко. Детей наших лепит по своему образу и подобию. Дома русский язык табу! Запрещает им говорить со мной по—русски. Рассказы Толстого, мой подарок старшему ко дню рождения, сожгла. (Медленно, зло, по слогам) Не-на-ви-жу!

Лена (в изумлении): – Это вы так о жене? Банальный вопрос: где ж вы раньше были? Куда смотрели?

Тимур: – На её гладкую смуглую кожу смотрел, в глаза чёрные, волосы густые шикарные. Одалиска из восточных сказок. Но сказка быстро закончилась. Сказка с отвратительным концом получается! «Ата руси не состоявшийся, мамзер несчастный!».