Веселые приключения мальчишек
Что делать, как поступить, мучил меня вопрос. Страх и ненависть боролись во мне с состраданием. В то же время я отдавала себе отчет, что таит в себе данная порода, насколько опасна такая собака, особенно бездомная и голодная, если ее страшные клыки освободить от пут. Такая порода и с хозяином может натворить массу бед, а при мысли, что этот монстр, подобный взведенному пистолету в руках несмышленого ребенка, будет самостоятельно разгуливать по нашему району, меня пробирала дрожь.
Быть может, лучшим для всех исходом станет ее гибель – промелькнула у меня мысль? – Не я ли сгоряча давеча говорила, что таких собак надо уничтожать!
«Да, наверное, это будет самое правильное решение» – сказала я себе, не в силах оторвать взгляд от собачьих плачущих глаз.
Я разрывалась от противоречивых чувств. И так и эдак было плохо.
Да, я не любила Пит-Булей, осуждала людей, их заводящих дома, но с другой стороны, в чем виноват этот несчастный голодный пес? Он таким родился и совершенно не понимал, почему его избегают и не любят. Говорят, что дома, среди своих, они проявляют нежность и щенячью ласковость, что многое зависит от воспитания, от того, какие навыки привьют им хозяева.
Все эти мысли пронеслись мгновенно, продавщица продолжала отвешивать товар покупателю, а люди – проходить мимо изможденного обреченного пса. Он ни на кого больше не надеялся, зная, что его никто не пожалеет. Что творилось в его крутолобой собачьей голове, какие мысли копошились, сколько пришлось пережить несчастной собаке за последние дни: здесь и потеря любимого хозяина, и чужой, во всем враждебный ему мир, в наморднике он даже постоять за себя не может, наверное; пить он с трудом, но понемногу умудрялся, а вот еда для него стала недоступна, он (я повторюсь) не мог также постоять за себя, и это было видно по глубоким ранам на его тощих боках.
На мгновение, представив себе ожидавшую его мучительную постепенную смерть, я ужаснулась.
Наверное, я с самого начала знала, что подойду к нему, преодолевая страх, и, нагнувшись над его холкой, освобожу от намордника. Все то, что он мог совершить, все это были гипотетические угрозы, это могло случиться, а могло и не случиться, а обречь пса на верную гибель я была не в состоянии.
Подойдя к нему, я стала расстегивать намордник. Пес стоял смирно, поглядывая на меня влажными глазами, а стоявшие в очереди люди ворчали:
– Зачем вы это делаете?
– Вы знаете, что это за порода?
– Разве можно подвергать окружающих опасности?
– Раз сам хозяин оставил его в наморднике, не вам исправлять!
– Ведь это чудовище!
– Зачем вы снимаете с него намордник!?
– А вы попробуйте есть в наморднике, – огрызалась я, сама боясь делать то, что делала. Освобождая его, я взваливала на свои плечи груз огромной ответственности: ведь если назавтра он кинется на ребенка, я не прощу себе своего сегодняшнего поступка.
И вот пес свободен! Прежде еды он бросился к ближайшей луже и стал жадно лакать воду.
Он пил долго, и, глядя на него, очередь как-то поутихла.
– Бедняжка, – раздался из нее старушечий вздох.
– Изверги, не следят за своими животными, – поддакнул еще кто-то.
– До чего собаку довели…!
Настроение людей резко менялось, мне показалось, они сразу
сами вздохнули свободней. Наверное, не только меня терзали противоречивые мысли, только никто не хотел в них себе признаться.
Меня даже пропустили вне очереди, купить бедняге сосисок. И я купила! Накупила ему целый килограмм и разложила перед его носом. И мне стало радостно на душе и как-то очень празднично и легко!
А он, прежде чем начать есть, глядя на меня счастливыми благодарными глазами, подошел, виляя обрубком хвоста, и уткнулся крутым лбом, сухим носом в мою ногу, несколько раз приглашающе боднул мою руку в поисках ласки.
Я все же побоялась погладить его, почесать за ухом.
Он съел не все и, схватив в зубы остатки, потащил за собой хвост сосисок.
Я провожала его взглядом, пока он не скрылся в ближайшем лесочке – Страшный неведомый зверь, которого я пожалела.
12 июня 2001 год Дмитрий Соловьев.
Описаны реальные события, произошедшие с нашей соседкой Мариной Михайловной Докучаевой и рассказанные ею моей маме.
Собака звучит гордо
Трудно быть маленькой собачкой. Никто тебя не воспринимает всерьез. Вот и заливаешься в злобном лае и подпрыгиваешь, что бы тебя заметили.
Лаешь то ты ого-го!!! Но только практически ничего не слышно! Вот и подкрадываешься к водопроводчику со спины, что бы укусить его за палец! Хочется замахнуться на большее, но с моими маленькими зубками джинсы с карманами не прокусишь!
– Ой, что это почему я лечу. Вроде бы у меня нет крыльев!?
– Уй! Как же больно под хвостом!
– Вот это пинок! А где хозяйка!? Разве ж можно так с маленькой собачкой! Теперь долго буду хромать. А может, и не буду!
Собака – звучит гордо – не то, что драная кошка!
Волшебные времена моего детства
Пришла перестройка и в телевизоре появился Кашпировский. Злой черноволосый дядька, рычащий в микрофон, напоминал мне нечистую силу, о чем во всеуслышание, о нем заявляла церковь.
Как-то совсем незаметно в телевизор тихохонько забрался Чумак и они стали между прочим, неясными намеками обливать друг друга грязью.
Чумак, по крайней мере, не обезболивал бедную тетку по телевизору за тысячу километров от Москвы, а просто тихонько шуршал руками над ведром воды, беззвучно шевеля губами.
По всей стране сотни теток с очумелыми глазами лично общались с инопланетянами, рожали от них детишек и требовали алиментов у правительства, обвиняя КГБ в бесчеловечных экспериментах. Астрологи точно называли дату конца мира, но их знания, почему-то не спасали их от тюрьмы.
Мой папа над всем этим смеялся, но маму захватил воздух свободы, и она записалась сразу в многочисленные кружки.
Прохиндей, мошейники, бывшие охранники генсека Брежнева, а может просто самозванцы расцветали словно бледные поганки по всей стране.
Мне было десять лет и мне очень хотелось поверить и в инопланетян и в Чумаков с Кашпировскими. Мне хотелось увидеть чудо, а Россия напоминала со всеми этими гадалками, ведьмами, астрологами и различными религиозными сектами волшебный лес.
Тогда я наивно не предполагал, что это больше похоже на огромную помойку со злобными клопами и голодными тараканами готовыми тебя сожрать. И вообще жить было интересно, потому что об этих чудесах лженауки болтала вся страна.
Я честно высиживал вместе с мамой у телевизора, всеми силами надеясь, что меня введут в транс, тщетно прислушиваясь к своим ощущениям.
Мама рядом со мною то чувствовала приятное тепло, то жжение и у нее то проходила головная боль, то наоборот, начинала кружиться голова.
А у меня, вечно голодного, после получасового сидения просыпался волчий аппетит, что конечно списывалось мамой на эффект Чумака.
Как то мама провела меня за деньги в какой-то разоренный кинотеатр на сеанс великого в узких кругах экстрасенса Николая Николаевича о котором никто ничего не знал.
В зале набралась кучка слушателей, половина которых проходила мимо и случайно заинтересовалась ярко намалеванным на картоне объявлением, ну и конечно мы – приехавшие специально издалека.
У дядьки бодро вскарабкавшегося на сцену была очень интеллигентная клинышком борода и добротный светло-серый костюм, в котором он напоминал сбежавшего от белогвардейцев профессора-большевика.
Окинув зал оценивающим взглядом, он поморщился и о чем-то зашушукался с пышущим здоровьем конферасье.
– Николай Николаевич, ну так получилось, реклама не сработала, скажите спасибо, что хоть этих собрал – шурша деньгами уговаривал его остаться конферасье оказавшийся директором этого кинотеатра.
Вздохнув, дядька принялся вещать. Оказывается, он напрямую общался с богом.
С его слов общаться с высшим разумом было просто, и он даже потряс со сцены распухшей тетрадкой его потусторонних бесед, обозвав ее дневником.
Я слушал его с юмором, но другие отнеслись к этому милому болтуну совершенно серьезно.
Он врал самозабвенно, и было понятно, что сам он удивляется, откуда в зале собралось столько идиотов. Встретившись со мной взглядом, он смутился и отвел глаза.
Опровергнуть его мог только сам высший разум, чьим именем он бессовестно прикрывался.
Все было очень просто – он спрашивал небеса, а они ему отвечали.
Понятное дело ему никто не орал сверху откровения, просто он бодро строчил в своем блокнотике навеянные высшим разумом мысли и слова.
Жить ему было очень просто. Зашел в магазин, посмотрел на потолок, спросил высшие силы свежая ли на прилавке колбаса, получил положительный ответ и бодренько с товаром к кассе.
Самое смешное, что если бы у мамы были с собою деньги, она бы купила на следующий сеанс билет.
***
Как-то я простудился и остался дома в ожидании врача. Врачиха, начавшая обход с нашего дома буквально вытащила меня сонного и сопливого из нагретой за ночь постели, поставив меня перед собою в одних трусах.
Холодной трубкой, заставлявшей меня ежиться, она выслушала мое дыхание. Ледяными руками задрала мне голову кверху и заставила широко открыть рот и высунуть язык.
От засунутого в глотку металлического шпателя меня чуть не вырвало. Я лязгнул зубами, чуть не откусив докторице палец, но она уже повернув меня к себе спиною, прикладывала к лопаткам волосатое ухо и одновременно щекотно тыкала мне пальцами в ребра.
– Не хихикай! А то я ничего не услышу – строго сделала она мне замечание.
Но даже когда я перестал хихикать, она все равно ничего не услышала. Она так и сказала стоящей в дверях маме, что в легких у меня ничего нет, а то, что я кашляю это начинающийся бронхит.
– В школу долго можно не ходить? – с надеждой в голосе спросил я, но она только закатила глаза.
– Пойдемте на кухню, я вам все напишу и объясню – сказала она маме, игнорируя меня.
Может быть у меня этот самый бронхит и сопливый нос, но уши то у меня были в порядке. Надев тапочки, я быстренько прокрался в коридор, но на кухне только шуршала бумажками врачиха и вздыхала мама. Подслушивать еще мешало бубнящее радио. Но я терпеливо ждал, когда начнется диалог.
– Может быть, хотите чаю – спросила мама.
– Спасибо, но я недавно завтракала и не голодна. Вот вам рецепт, купите ему отхаркивающие и микстуру ну и аспирину, если у него сильно поднимется температура.
В коридоре было прохладно, я поежился, задергав плечами. Лекарства меня не интересовали, я ждал волшебные слова.
– Придете ко мне в поликлинику через неделю, если что, то вызывайте на дом снова – сказала врачиха, отодвигая стул, и я на цыпочках направился к постели.
Слова врачихи оправдали мои надежды и, забравшись под одеяло, я улыбался все шире и шире.
– Ура целую неделю бить баклуши и делать вид, что учишь уроки! А если повезет, то и вторая неделя тоже моя!
Болеть я любил всегда, если это не каникулы или почти лето, тогда болеть это просто форменное издевательство над организмом, и полные кранты. Абсолютная несправедливость!
Мама взяла больничный по уходу и с ходу принялась меня лечить словно подопытную крысу, сбежавшую из исследовательского института.
Вместо любимого нафтизина, она капала мне внос какие-то жгучие капли, от которых у меня вытаращивались глаза и прояснялись мысли и вся голова. Она ставила мне через день банки и горчичники. Банки хотя бы не жгли и не щипались, но во что потом превратилась моя спина.
Как-то умываясь, я краем глаза увидел на ней какие-то почти черные круги как раз размером с банку и ойкнул разглядев что моя спина выглядит как копченая колбаса.
– Мама как я теперь буду ходить на физкультуру и в бассейн – со слезами в голосе накинулся я на нее.
– Ничего страшного, скажешь, что тебе ставили банки, и мальчики поймут – спокойно ответила она.
– Больше я их ставить не буду, как ни уговаривай! только горчичники – твердо заявил я, надеясь, что следы от банок быстро исчезнут. Ведь через несколько дней наступит весна!
Но, не смотря на эти неприятности болеть намного лучше, чем учиться и ходить в школу.
Из всего лечения мне нравилось только малиновое варенье, которое я в неимоверных количествах поглощал. Правда к нему прилагался кипяток или горячий чай, но такой напиток кроме пользы был еще очень вкусный.
Я пил, обжигая о кружку губы, и усиленно потел. Мама меняла мне рубашку за рубашкой. По ее мнению пот от малинового варенья меня выздоровлял.
– Из тебя с потом выходят вредные шлаки! – говорила она не слишком понятные слова.
А вечером она гнала меня в большую комнату к телевизору, на экране которого словно большая мышь шуршал руками и губами безмолвный Чумак. На табурете перед экраном стояла трехлитровая банка с налитой из под крана водопроводной водой и чем то там заряжалась обретая невероятно целебные свойства. Ау кого-то, где то там, в бескрайней России рассасывался нерассасываемый шрам.
Я еще понимал Кашпировского, который заставлял шататься как зомби целые стадионы людей и это производило на меня некоторое впечатление.
Иногда я, стоя перед зеркалом и размахивая руками грохал в обморок воображаемый заполненный зрителями зал.
Но сидеть перед экраном и пялиться в добродушную физиономию шуршащего губами и прочими частями тела Чумака, мне казалось полным идиотизмом.
У меня в отличие от мамы, прикрывшей для концентрации внимания и биополя глаза, ничего не щипало, ни грело и не рассасывалось. Из всех шрамов у меня был только завязанный при рождении пупок, и я с ужасом думал, что будет, если он рассосется.
От простуды меня лечили таблетками, вареньем, микстурой, банками и горчичниками, я полоскал горло три раза в день, еще мне капали в нос эти раскаленные щипучие капли, но оказывается, меня вылечил своими тибидохами Чумак.
Если я во время обязательного телесеанса, чесал ногу или нос то это так на меня действовал своим шуршанием Чумак, если, напившись перед этим чаем, я срывался со стула в туалет, то в этом тоже был повинен добрый волшебник из телевизора.
– Вот видишь – радостно говорила мама – как благотворно действуют на тебя его сеансы, писай и какай побольше, не держи в себе эти шлаки.
Мама говорила это, словно я специально эти шлаки в себе копил.
Говорить ей, что я это и до Чумака регулярно делал, было так же бесполезно, как и отрицать пришествие на землю замаскированных инопланетян. Во что, кстати, я в то время охотно верил.
В это верили почти все мои друзья, потому что встретить и подружиться с инопланетянином это прикольно!
Через десять дней я снова пошел в школу со следами банок на спине и выжженном каплями от простуды, носом.
Но еще несколько лет мама защищала на моем примере чудесного выздоровления всех этих Кашпировских, Глоб и Лонге и конечно Чумака.
